В «Известия» пришел в 1959-м. В 1960-м снимал визит Хрущева в Индонезию. Дружил с семьей Брежнева, фотографировал его детей и внуков. Когда Сергей Иванович ездил по стране, секретари райкомов выходили к поезду с рюмкой водки и бутербродиком с осетриной – фотограф центральной газеты, большая шишка! Балетоман, эстет, гурман, ловелас. В известинском кабинете Сергея Ивановича стоял (а может, до сих пор стоит) ящик из-под монитора, в котором змеиным кублом свернулись тысячи пленок. Потянешь за конец:

– Сергей Иванович, это кто?

– Это? Да так… Мао Цзэдун…

В альбоме «100 лучших фотографий журнала Life» Сергей Иванович смотрит на кадр, где Гагарин рапортует Хрущеву:

– А, это тот мальчик снимал, которого за оцепление не пустили.

Познакомились мы с Сергеем Ивановичем в марте 1999 года. Я только три недели как стал внештатником «Известий», и Леша Белянчев решил передать мне немножко пленки. Сказал, что в Питер едет Сергей Иванович, с ним и пленка. Кто такой Сергей Иванович, не сказал. В полвосьмого утра звонок. Голос стариковский, но очень напористый:

– Я не знаю, за что тебе, сопляку, такое богатство – аж сто катушек! – но через полчаса жду тебя в гостинице «Смольнинская».

– В каком номере?

– Найдешь!

«Смольнинская» в советские времена была закрытой партийной гостиницей. Попасть туда с улицы было невозможно, ни в одном справочнике она не значилось. Времена были уже не советские, но порядки старые еще оставались. Швейцар очень нелюбезно:

– Вы к кому? Вас ждут?

– Да, тут у вас гость, Сергей Иванович, я только не знаю, в каком номере.

– Сергей Иванович, как обычно, в 209-м. Проходите, конечно же, проходите, молодой человек!

Стучусь – не отвечают. Думаю, уснул. Толкнул дверь – не заперто. В комнате никого, на стуле пиджак с орденами. Ордена серьезные, не юбилейка какая-нибудь. Ни фига себе, думаю, Сергей Иванович. В конце коридора слышу уже знакомый голос. Иду на звук – голос из-за двери с табличкой «Директор». Открываю. Директор – дама с высокой прической – очень сурово:

– Вы что-то хотели, молодой человек?

– Я ищу Сергея Ивановича…

– Сергей Иванович, это к вам юноша!

Сидевший спиной к двери человек обернулся, протянул жесткую ладонь:

– Ну, пошли завтракать!

В ресторане:

– Коленька, икорка как?

– Обижаете, Сергей Иванович!

– 200 грамм нам и коньячку, как я люблю!

Под коньячок Сергей Иванович расспрашивает меня про жизнь: кто, откуда, где учился, давно ли снимаю. Потом спрашивает про камеру, про оптику. Надо же, думаю, человек что-то понимает в фотографии.

– Сергей Иванович, – спрашиваю, – а вы что, тоже фотограф?

Архиерейское подворье Глебова женская пустынь.

Россия, Тверская область, 2018

Сергей Иванович треснул кулаком по столу так, что икру пришлось собирать с пола. А потом мы с Сергей Ивановичем подружились. Как-то он зашел в гости. На входе в нем уже было 400 миллилитров коньяка. Добавив еще 200, Сергей Иванович стал прихватывать за попу то жену, то тещу: с высоты его лет разница несущественна.

Хороший был человек и первоклассную жизнь прожил. 92 года. Светлая память.

Профессор Чобан, читавший нам теорфизику, как-то пришел весь на нервах и первый час пары рассказывал, как по злой воле жены вынужден стоять в очереди за румынской мебелью, круглый стол ей, видите ли, захотелось. Поскольку было неизвестно, в какой именно день желанную мебель привезут, очередь самоорганизовалась и выставляла ночные караулы. Настал черед профессора идти в ночное. Поначалу все было хорошо, публика подобралась сплошь творческая интеллигенция, но под утро профессора и академики стали подмерзать. Спрятались в какой-то парадной, откуда их в шесть утра погнала дворничиха с криком:

– Пошли нахер бомжи, всю парадную зассали, щас милицию вызову!

В политеховской общаге: приходим вечером – на кровати Лехи Сухорукова спит пьяница Леха Косенков. Разбудить никакой возможности. Оттащили прямо на матрасе в его комнату. Рано утром бодрый стук, в дверях умытый свежий Косенков, матрас под мышкой:

– Мужики, – говорит, – спасибо, я у вас вчера матрас брал!

Мы в стройотряде работали на Саяно-Шушенской ГЭС, заливали последние уровни. Работали на гребне плотины: слева вода в 5 метрах от нас, справа – 250-метровая пропасть. Местные мужики ловили щук прямо с плотины. Доставали, разрезали, посыпали солью и через час ели. Однажды работяга зацепил огромную щуку. Тащить ее из воды – долгая история, да и сорваться может. Он по рации связался с крановщиком башенного крана, тот бадьей зачерпнул 5 кубометров енисейской воды вместе со щукой, вылил 5 тонн воды на плотину, волна сошла, и – вуаля! – вот вам и щука. Есть какая-то порочность в несоразмерности масштабов задачи и пусть даже правильном, но избыточном ее решении. Это как лечить перхоть гильотиной.

Читал, что до Реформации работящих, пытливых, сноровистых итальянцев было принято ставить в пример тупым и ленивым немцам.

Тверская улица в собянинском изводе отличается от Невского, как квартира пиарщицы фитнес-центра от квартиры старого профессора.

Старые монеты со временем покрываются патиной. Неопытные или глупые коллекционеры смывают патину, возвращая монетам «первозданный» блеск. Опытные коллекционеры за монету в красивой патине платят в разы больше. А «обмылки» просто не покупают.

Двоюродная мамина сестра тетя Маша и ее муж дядя Витя ласково называли друг друга пузиками. Пузик дядя Витя весил килограммов 150, тетя Маша если и меньше, то ненамного. По семейному преданию, однажды пузики смолотили за день 18 судочков холодца. Их сыновья – погодки Виталик и Павлик, помню, съедали на завтрак десять и восемь яиц соответственно. Семейство проживало в Одессе: сначала в полуподвале на улице Красной Армии, потом в трехкомнатной квартире где-то на окраине. Дядя Витя закончил мореходку, но карьера не задалась. О годах морских скитаний напоминала только привезенная с Острова Свободы сумка крокодильей кожи с настоящей крокодильей головой и лапками и купленный за недорого в каком-то порту американский университетский перстень из низкопробного золота, Дяде Вите он был мал, перешел к моему отцу, а сейчас у меня. Дядя Витя построил халабуду на Хаджибейском лимане, купил 12-местный военный надувной плот, с которого ловил бычков в промышленных масштабах. Тетя Маша бычков сушила и связками продавала на Привозе. Мы несколько раз гостили у них на лимане. Бычков было столько, что ловить было неинтересно.

Однажды дядя Витя затащил на пятый этаж огромный мешок картошки, схватился за сердце и умер. Тетя Маша надолго его пережила. Ходила с палочкой, палочкой же переключала программы телевизора. Пока была жива мама, связь поддерживалась, теперь потерялась. Жива или нет – не знаю. Виталик закончил военное училище, воевал в Афгане, поселился в Кингисеппе, заезжал пару раз, потом его дочь у нас жила, пока в институт поступала. Потом как-то пропал. Про Павлика ничего не знаю.

Продавцы голубей.

Турция, Стамбул, 2012

По прибытии на Кубу мы, солдаты-новобранцы, попали в трехдневный карантин. Жили в палатках. Время от времени приходили «купцы»: искали пекарей, токарей, писарей, водителей. Очередное построение. Высокий, широкой кости, старший лейтенант предложил «композиторам, художникам, певцам, фотографам и прочей художественно одаренной сволочи, которая служить не хочет», сделать три шага вперед. Особой одаренности в себе я не чувствовал, но три шага сделал. Вышедших из строя солдат офицер отвел в сторонку и, представившись начальником клуба, стал группировать по увлечениям. Дошла очередь до меня.