Но не их же, не этих читателей, видим мы, садясь каждый день за свой письменный стол. Мы видим тех, кто в наших книгах читает о своем будущем, кто сам идет навстречу неизбежному новому.

…Термин «лакировка», «лакировщики» сбил когда-то некоторых работников печати с правильных позиций; его довольно усиленно склоняли в статьях на литературные темы. Надо думать, что возврата к нему не будет. Но никто не может сказать, что атаки на советскую литературу прекратились и что на смену этому термину не появится что-либо иное, новенькое.

Надо иметь в виду, что атаковать произведения о современности могут, сопоставляя их, скажем, с произведениями классиков прошлого. «Нет, это не „Война и мир“, не „Анна Каренина“. Вот взять лермонтовскую „Тамань“ или обратиться к Чехову».

Тут возражать довольно трудно, потому что даже такой всемирно известный роман, как «Тихий Дон», – он ведь действительно не «Война и мир», а «Молодая гвардия» и в самом деле не «Анна Каренина». Они именно «Тихий Дон» и «Молодая гвардия».

Но «Тихий Дон» и «Молодую гвардию», пожалуй, уже не станут таранить романами Л.Н. Толстого. Время прошло, и они тоже стали классикой и вошли в сокровищницу мировой литературы. А вот «Тихим Доном», «Поднятой целиной» и «Молодой гвардией» вполне могут воспользоваться для уничтожения новых и новых выходящих книг. Да, скажут, молодой рабочий парень Казаков из романа В. Очеретина «Саламандра» – это не шолоховский Давыдов. И пусть, дескать, автор «Саламандры» стыдится того, что не он написал Давыдова.

И ведь верно, Казаков не Давыдов. Он – Казаков. Но автору «Саламандры» незачем стыдиться, что не он написал Давыдова. Он радуется тому, что Давыдов есть в советской литературе, созданный пером выдающегося мастера слова, и, радуясь этому, в меру своих сил и своего таланта пополняет ряды литературных героев живым образом Казакова. И пусть не испугается Н. Шундик, если нелегкие судьбы героев его романа «Родник у березы» будут кое-кем признаны нежизненными, а сам роман объявлен «рыхлым», написанным «торопливо». По неизведанным дорогам ходить труднее, чем по давно истоптанным, исхоженным, избитым тысячами каблуков.

Может случиться ведь и так, что из правильных разговоров о необходимости повышать художественный уровень произведений литературы при неумеренных стараниях выйдет не польза, а вред… И дело работников печати – собирать вокруг газет и журналов именно хороших критиков, выращивать их из молодежи, воспитывать, требовать от них хорошего литературного вкуса, политической зоркости, партийности при разговоре о явлениях литературы.

Но ведь существуют еще и плохие критики (а не только писатели, как думается некоторым!), и их не так уж мало. Статьи свои они пишут скверным языком, а мысль часто вкладывают в эти статьи самую примитивнейшую: есть ли это вторая «Анна Каренина» или это не есть вторая «Анна Каренина». Определять, что такое художественно, а что такое нехудожественно, многие еще не научились, и судить им об этом просто преждевременно. Ведь это же факт, что насчитывается немало таких произведений, которые вот уже много лет волнуют читателей, а критики (имею в виду плохих критиков, именно они самые шумливые в таких случаях) шумят, что они нехудожественны. А иные из тех произведений, которые кем-то (даже не найдешь теперь и кем) канонизированы как сверххудожественные, пылятся на полках библиотек без движения и загромождают склады Книготорга.

Видеть надо все это, понимать и давать ему должную принципиальную оценку. Стоит вспомнить, что и книга Н. Островского «Как закалялась сталь» не вызывала в свое время восторгов у тех же самых людей, которые ныне противопоставляют ее книгам современным: дескать, писали же когда-то! И по поводу «Чапаева» бурчали: «Нехудожественно», да и на «Тихий Дон» совершались свирепейшие нападки. Историю нельзя забывать, знание ее помогает избежать некоторых ошибок.

Таким путем, путем «вышибания» одной книги другой книгой достигается лишь то, что сколачивается «обойма» из ограниченного числа имен и произведений, а вокруг «обоймы» – зона пустыни, все сокрушено и вытоптано. Печать не должна способствовать такому вытаптыванию. Литература советская велика и многообразна, ни в какое прокрустово ложе «обойм», рождаемых вкусовщиной и групповщиной, ее не уложишь.

В.И. Ленин, говоря о том, что литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, «колесиком и винтиком» единого механизма, предвидел те вопли, какие могут подняться «по поводу такого сравнения, принижающего, омертвляющего, „бюрократизирующего“ свободную идейную борьбу, свободу критики, свободу литературного творчества и т. д. и т. д.».

Они были, эти вопли, и еще какие! Время от времени отголоски их в тех или иных вариантах слышны и сейчас.

Советская литература, то ее направление, которое открыто встало на сторону миллионных трудовых масс, на путь партийного служения великому делу строительства коммунизма, на путь идейной борьбы, идет через все, завоевывает умы и сердца, расчищает дорогу для нашего движения вперед, помогает нашей партии в коммунистическом воспитании трудящихся.

1959

Идет время, вот уже месяц прошел с того дня, когда в «Литературной газете» была опубликована статья Константина Паустовского «Бесспорные и спорные мысли». Как известно, ей были предпосланы слова редакции, которые оповещали читателей о том, что статья, в числе нескольких других помещенных в том же номере, публикуется независимо от того, согласна или не согласна редакция с теми или иными суждениями автора.

Если перед статьей поставлен такой предупреждающий знак, то естественно предполагать, что статья рядом с бесспорным содержит в себе и нечто, с чем согласиться нельзя, что может – и, очевидно, должно – вызвать возражения.

Почему же все-таки прошел вот месяц, а возражений в печати никаких нет, даже наималейших? (И это, несмотря на то, что и с трибуны писательского съезда, и недавно па собрании московских писателей некоторые положения статьи заслуженно критиковались.) Почему же молчит печать? Может быть, название статье дали по ошибке и спорных мыслей в ней ни единой, только бесспорные? Да, конечно, ничего не возразишь, скажем, против утверждений автора о том, что «писатель никак не может спрятать от народа свое лицо, как бы он этого ни хотел»; собственные писания, раньше или позже, но все равно выдают его с головой, и «он получает именно ту народную оценку, какую заслуживает». Очень хорошо при этом, что автор статьи говорит о народной оценке; она, к сожалению, критикой не часто учитывается.

Трудно возразить и против такого авторского наблюдения: «Настоящие, подлинные писатели во все времена и во всех странах всегда учились у народа и были органически связаны с ним». Хорошо, что К. Паустовский подчеркивает: «настоящие, подлинные». Это дает возможность тех писателей, которые действительно учились у народа и были органически с ним связаны, называть «настоящими, подлинными», даже если они, по мнению автора статьи «Бесспорные и спорные мысли», и не подходят под нормативы, какими, по его мнению, определяются «настоящность» и «подлинность» писателя.

Соглашаемся и с тем, что: «Связь эта (связь писателей с народом. – В. К.), конечно, искусственно не создается». Правда, настораживают слова, идущие вслед за этим: «Никакие писательские командировки не помогут, если целью этих командировок будут исключительно „наблюдательские“ задачи, нарочитое изучение народной жизни – обязательное выспрашивание людей об их делах и работе, присутствие на собраниях, равно как и все остальные виды „любительского“ и туристического ознакомления с народом для сбора подходящего литературного материала».

Словом, в статье есть положения и мысли, спорить с которыми не станешь, хотя бы потому, что и сам автор квалифицирует их так: «Все это – простейшие мысли».

Может быть, «простота» мыслей (в дополнение к их «бесспорности») – вторая причина того, почему в печати нет возражений К. Паустовскому? Стоит ли, мол, ломать копья и перья!