Лет на десять срочно повзрослеть,
Облачить улыбку в интегралы.
Повзрослел. Всё врозь и невпопад,
И фальшивит злыми голосами…
До звезды — один короткий взгляд,
А идти — окольными путями.
Пусть дорога не пряма как луч.
Я не спорю с замыслом Природы:
Есть свобода — есть отвесность круч
Как наказ про стоимость свободы.
Принимаю неизбежность гроз.
Но не верю, что Пространство хочет,
Чтобы мы от взрывов или слёз
Просыпались посредине ночи;
Что оно на нашей стороне,
Когда мы перелинявшим стадом
По нему скользим, как по стене,
Всё видавшим и уставшим взглядом;
Что по плану Вышних Игроков
Шар земной — на полдороге к лузе,
Что любовь и та — лишь пот и кровь.
Кровь и пот — и никаких иллюзий…
Слава Богу, всё наоборот.
Колесит по-своему планета.
Там, куда она нас увезёт —
Восемь лет, каникулы и лето.*
— Каникулы и лето, — повторила Алиса. — Каникулы к концу подходят, а я про диплом не вспоминала. И браслет накрылся во время Прыжка.
Ричард глядел на дальнюю опушку поляны, где возле старых лип виднелась человеческая фигура в блестящей одежде.
— Все-таки деликатные люди эти роботы, — сказал он. — Пойдем, Алиса, я тебе новый браслет по параметрам подгоню, а Вертер инвентаризацию оформит. Только не торопитесь на Путиловский завод, пока Павлу не разрешат снять очки, а то устанет доказывать, что он не германский шпион.
— Диплом-то мой, — возразила Алиса.
— Твой, а только видно, что вы все равно вместе туда отправитесь. Вот я и предупреждаю — не торопитесь, впереди целый август.
— Не будем, — кивнул Пашка. — Впереди целая жизнь.
Стихи замечательного поэта Максима Белоруса,
http://romantiki.ru/blog/author/belorus/
написаны для фанфика по моей личной просьбе. Большое спасибо, Максим!
========== 33. Эпилог, написавшийся закономерно. Сказка сентября ==========
Люди, одним себя мы кормим хлебом,
Одно на всех дано нам небо,
Одна земля взрастила нас.
Люди, одни на всех у нас дороги,
Одни печали и тревоги,
Пусть будет сном и мой рассказ.
Пусть будет сном и мой рассказ…
Александр Розенбаум. «А может, не было войны…»
И снова был сентябрь.
За окном машины тянулись поля, покрытые пожухлой травой. Небо, светло-голубое в центре, окружали низкие слоистые облака. Серая дорога делила напополам однообразный пейзаж.
В автомобиле играло радио. Насколько обычна для средней полосы была картина за окном, настолько непритязателен был и музыкальный репертуар — большинство песенок было знакомо, заслушано и поневоле выучено наизусть.
Пассажир на заднем сиденье — молодой парень обычной внешности в спортивной куртке — дремал, прислонившись головой к дверце. Вдруг что-то его потревожило — сквозь сон пробивалась незнакомая стремительная мелодия, звучали слова, показавшиеся чужими и невозможными для навязшей в зубах попсы.
… Из далеких пророческих снов
Появилась она в этой раме,
Океаны веков между нами,
Да вот нет у меня парусов…
Пассажир поднял голову, прислушиваясь. Водитель одной рукой повернул баранку, а другой дотянулся до радио и щелкнул переключателем. Голос Виктора Чайки умолк. Зато несколько гнусавый тенор сообщил, что он сегодня вернется в неласковую Русь.
— Зря, — нарушил молчание пассажир.
— Чего?
— Зря переключил. Нормальная песня была.
Водитель, пожав плечами, щелкнул кнопкой и вернул прежний канал.
… может быть, в недоступном раю
Мне сейчас назначаешь свиданье
И прощаешь мое опозданье
И былую неверность мою.
— Ладно, мне все равно выходить, — сказал пассажир, глядя за окно.
Автомобиль свернул к обочине и затормозил под припев песни.
Мона Лиза дель Джоконда,
Как я звал тебя с причала,
Ты мне нежно отвечала
Легким бризом с горизонта.
Мона Лиза дель Джоконда,
Пусть моею ты не стала,
ты всегда меня спасала,
нарушая все законы.*
— Назад-то как? — спросил водитель, пока пассажир расплачивался. — Или насовсем сюда?
— Назад к Калиновке выйду. Там автобус.
— Местный, что ли?
— Типа того.
Машина, зажужжав мотором в полную силу, умчалась по дороге.
Молодой человек секунду постоял, будто прислушиваясь к затухающим во внутреннем слухе словам припева. Затем свернул на тропинку и зашагал среди подсохшей травы и высоченных стеблей борщевика. Здесь каждый пригорок и каждый перелесок был похож на другой. Но вот за одним из холмов, поросших папоротником, открылось маленькое сельское кладбище.
Ограду латали сами жители — и работали старательно, на совесть, хоть и обходились подручными материалами. Все разномастные дощечки и фрагменты решеток держались крепко. Два столба у входа кто-то обвил искусственными цветочными гирляндами. Центральную дорожку посыпали песком.
Молодой человек остановился у скромного деревянного креста с фотографией пожилой женщины.
— Ты прости, баба Тоня… Видишь — как смог, так сразу.
Крест рассохся от дождей, но не покосился. Видимо, поправляли соседи, приходившие навестить своих ближних. Они же, наверное, вырывали сорняки — могила, конечно, заросла, но не так, как должна была бы за несколько лет. Все же, насколько тут душевные люди…
Тем не менее, работы хватало: нужно было выполоть оставшийся бурьян, поправить низкую оградку. Уложить на место камни, обрамлявшие могилу по краю. В довершение он прокопал небольшую канавку от креста к краю дорожки, чтобы по ней стекала дождевая вода. Для этого он взял лопатку, лежащую у соседней могилы — здесь, в деревне, действовало негласное правило, по которому вот так оставленными личными вещами мог спокойно пользоваться любой желающий, только на место клади потом.
Когда он заканчивал работу, послышались людские голоса. Молодой человек покосился в ту сторону, стараясь прятать лицо. Посетители кладбища были ему незнакомы, и он успокоился.
Все же задерживаться здесь он не рискнул. В большой церковный праздник не так уж мало народу навещали могилы своих родных. А встречаться ни с кем не хотелось, да и нельзя.
Но дорогу к автобусу он выбрал такую, чтобы хоть издали глянуть на деревню. Это ведь не Москва, которую Ричард настойчиво советовал не посещать. И раз уж довелось сюда выбраться, надо пользоваться.
Пустошь не изменилась за четыре года. Все та же равнина, иногда заболоченная, иногда покрытая перелесками (сейчас, в начале осени, они были особенно хороши — желтые, оранжевые, алые), та же тропинка, которую обрамляли редкие кустарники. От них доносился щебет птиц. Дрозды, свиристели и прочие мелкие пернатые пировали, склевывая созревшие ягоды. Человеческого присутствия они, как ни странно, почти не боялись — иногда какая-то птаха, сидевшая на веточке у самого края тропинки, весело глядела на подходящего двуногого глазками-бусинками и, чвиркнув, продолжала свое увлекательное занятие. В крайнем случае, отлетала на соседнюю ветку.
За очередным перелеском открылся вид на деревню. Может, и зря он решил пройти именно этой тропинкой — никаких сентиментальных чувств зрелище нескольких одноэтажных деревянных домиков не вызвало. С одной стороны, хорошо вот так начать жизнь с чистого листа, оборвав все старые связи, с другой — чувства тоже как будто обрубает, живешь по инерции.
А ведь его дом еще цел, и внутри вряд ли что-то изменилось. И часы наверняка лежат где-то в столе, и на стене еще висит зеркало, в которое он когда-то по пьяни засветил кулаком… Все представляется так ярко, будто это было только вчера.
