– Я не понимаю, – призналась Лита. – Ты грустишь сам из-за себя?

Домир слегка улыбнулся, одним уголком губ, и покачал головой.

– Как тебе объяснить… У тебя есть сёстры?

– Мы все в Серебряном лесу сёстры, – обиженно протянула Лита. – Разве ты не знал?

– Знал, знал, конечно… Просто думал, вдруг кто-то из вас особенно близок.

Домир заправил волосы за уши взволнованным движением, и Лита вдруг позавидовала ему – у него тонкие красивые пальцы, и он может поправлять свои волосы тогда, когда захочет, а не когда дозовётся служанку.

– Мы все близки, – ответила Лита. – Не то что вы.

Домир хмыкнул:

– Это ты верно подметила. Не то что мы. Ружан отважен и силён, он – отцовский любимец и наследник, конечно. Тут и спорить нечего. Ивлад красив, как не всякая девушка, мягок сердцем – он нравится всем, кому посчастливится с ним встретиться. А я – средний сын. Ни то ни сё. Не особо умён, не слишком смел, красотой не то чтобы удался. Даже волосы у меня не чёрные, как у Ружана, и не золотые, как у Ивлада, а скучно-коричневые.

– Ты обижен на братьев за то, что они лучше тебя?

– Да нет же. – Домир дёрнул плечами, и вышивка на его тёмно-синем кафтане встрепенулась блеском. Только сейчас, присмотревшись, Лита разглядела у него на плечах ветви и яблоки. – Не на братьев. Да и не на кого. Просто… Все знают, что я – второй царский сын, и ждут от меня, что я буду таким же, как братья: острым на язык, решительным, красивым, в конце концов. И разочаровываются, видя меня таким, какой я есть. Я слышу, что шепчут слуги у меня за спиной. Не во дворце, нет, а вот тут, в чужих домах. Говорят, что представляли меня выше, красивее, что думали, будто я тоже пущусь в пляс или начну сорить отцовским золотом.

– А ты просто сидишь в стороне и ждёшь, когда всё закончится.

Домир посмотрел на Литу долгим взглядом. Его брови приподнялись в удивлении, и Лита подумала, что зря Домир назвал себя некрасивым – он уж точно был лучше тех парней, с которыми сёстры беседовали на летнем празднике.

– Да. Сижу и жду. Потому что всю жизнь чувствую, что всё это не для меня. Будто с детства привык: всё Аларское царство – для Ружана, все девичьи восторги – для Ивлада. У меня есть невеста, отец сосватал меня несколько лет назад, но я видел её лишь однажды – она живёт в северных землях и, мне кажется, потом пожалеет, что согласилась на эту помолвку. Говорит, наверное, подругам, что выйдет за аларского царевича, и представляет, как будет жить во дворце, но на самом деле… На самом деле я сомневаюсь, что мне достанутся собственные земли, когда отец умрёт и Ружан займёт его место.

– А если ты первым привезёшь меня царю? Это что-то изменит? – Лита, поморщившись от боли, приблизилась к царевичу и осторожно прижалась к нему тёплым боком. Он не пошевелился, только выпрямил струной спину.

– Могло бы. – Домир быстро облизнул губы. Между его бровей то пролегала тоненькая складка, то разглаживалась – он быстро что-то обдумывал. – Но отец скоро умрёт, его съедает царская болезнь, колдовское проклятие. Даже если он успеет объявить меня наследником, то Ружану ничего не будет стоить переубедить думу и войско. Его лучший друг – сын царского воеводы, у него сильная дружина, его все любят. Нет, Лита, я не хочу того. Ружан – вот кто станет править Аларией, иначе и быть не может.

– Как же быстро ты сдаёшься, – пробормотала Лита и приобняла Домира здоровым крылом. Прикрыв глаза, она стала вспоминать песни старших сестёр в Серебряном лесу. Это было нелегко: даже через закрытую дверь в покои проникали звуки пиршества, музыка, громкие голоса и хохот. Домир не отстранялся, и Лита посчитала это хорошим знаком. Сосредоточившись, она представила себе золотистые яблоки, серебристые ветки и блеск украшений на шеях подруг. Почти наяву услышала их красивые голоса, переплетающиеся в одну протяжную песню.

В глубине груди поднималась мелодия. Лита не придумывала её, музыка сама зарождалась и изливалась звенящим ручьём: сперва беззвучно, затем проступая плавным напевом, постепенно наполняющимся крепостью голоса. Лита редко пела и впервые пела для пленившего её человека, царевича Домира, и пыталась вплести в песню просьбу, наговор-приказ.

Домир медленно склонил голову на плечо. Он не мог слышать слов, потому что в песне девоптицы слов не разобрать, особенно человеку, зато мелодия, а вместе с ней и чаяния девоптицы плавно проникали ему в самое сердце.

Ивлад почти не видел колдунов в своей жизни. В Аларии, конечно, их хватало – выходцы из Стрейвина продавали свои умения, ловко отыскивая нуждающихся среди посетителей рынков и харчевен, и если хозяин постоялого двора был не прочь видеть колдуна среди гостей, то рисовал над входом яблоко.

Но колдуны предпочитали не приближаться к Азобору – боялись царских людей. Аларцы тоже не отважились бы явиться к ним в Стрейвин, а причиной всему – войны между двумя государствами, которые много столетий то вспыхивали, то затихали.

Учителя рассказывали Ивладу: когда-то давно Серебряный лес находился на землях Стрейвина, пока однажды войско аларского царя не отвоевало его для государя. С тех пор стрейвинцы потеряли покой: почти каждый новый стрейвинский правитель пытался забрать лес обратно вместе с девоптицами, которые за много лет успели полюбиться аларцам и поселились даже на царских монетах. В детстве Ивлада бесконечно возмущало, что колдуны никак не успокоятся – няньки пугали его злыми стрейвинцами, которые сидят на болотах, глодают кости и раздумывают, как захватить часть Аларских земель, а вместе с ними и царских людей.

Когда царевичи подросли, Стрейвин предпринял несколько атак – войска заходили с севера, в обход холодного залива, отделяющего Стрейвин от Аларии, но союзники отца из Северной Халкхи помогали отразить нападения. Но в зиму, когда Ивладу исполнилось двенадцать, а Ружану – семнадцать, Стрейвин собрал флот и напал на Аларию с юга, попытавшись пробиться через устье реки Белой и подняться выше, к Серебряному лесу.

Ивлад хорошо запомнил те страшные дни. Отец болел почти всю жизнь, но тогда его болезнь начала брать верх, и Радим Таворович лежал в постели, когда гонцы принесли весть о стрейвинском флоте, приближающемся к берегам Аларии. Ивлад помнил, как Военег собирал войска, как Ружан и Рагдай, ещё совсем мальчишки, просились в бой. И отец дал Ружану возможность проявить себя – они с Рагдаем повели флотилию наравне с Военегом.

Ивладу, Домиру и Нежате не позволили выйти со двора – Домиру уже исполнилось пятнадцать, и он обижался на отца, что тот запретил ему идти со старшим братом. Все вместе они провожали Ружана и Рагдая, стоя на крыльце. Городские ворота были открыты настежь, и вдаль по дороге тянулась вереница огней. Тогда царские дети не знали, что большинству из этих огней суждено погаснуть, да и вернувшиеся с войны изменятся до неузнаваемости.

Грядущая встреча с вьюжным колдуном тревожила Ивлада, но, с другой стороны, он уже беседовал с самим Вьюгой и остался жив и здоров. Вряд ли тот, о ком говорили девоптицы, сильнее одного из верховных.

Солнце вовсю золотило снег, но теплее не становилось. Ивлад кутался в тонкую накидку – ткань согревала, будто её кто-то зачаровал. «В колдовстве погибель царской семьи», – в который раз подумал он. Но без этого самого колдовства его конец пришёл бы гораздо раньше.

Впереди двигался силуэт – свет слепил глаза, поэтому Ивлад не сразу его заметил. Человек шёл навстречу и вёл под уздцы двух коней. Спотыкаясь, Ивлад прибавил шагу, а когда расстояние достаточно сократилось, даже слегка улыбнулся: встречным оказался знакомец Вьюга, а одним из коней – Нежатин Звездочёт, и даже Ивладов лук болтался тут же, у седла. Учуяв знакомый запах, конь зафыркал, Вьюга отпустил узду, и Звездочёт бросился к Ивладу.

– В последнюю нашу встречу ты был хотя бы при коне, – заметил Вьюга. – Что стряслось? Зря ты так быстро сбежал от меня и не захотел принимать помощь. Управились бы быстрее.