– Я здесь, – ответила Хелен. – Итак. Выходит, что ты всё же летишь. Из одного мира в другой. Почему решила направиться именно в Сан-Франциско?

– Куда мне ещё податься? Никогда не была в Америке, никого там не знаю. Это город твоей юности, ты много о нём говорила, и мне кажется, что это единственное место, с которым у меня есть хоть что-то родное.

– Почему не домой?

– Не хочу видеть наш дом после всего, что случилось. Одна я там с ума сойду. Нет, я хочу…

– Начать всё сначала? Новую жизнь?

– Да, наверное. Если это вообще возможно.

– Летишь почти вслепую. Что ты там будешь делать?

– Мне всё равно. Взяла все деньги, что остались. Мне сказали, что по долгам там будут суды, дом заложен и всё такое… Наплевать. Забрала лишь то, что можно было унести. Как-нибудь устроюсь, ведь я не из привередливых.

– Прости, что оставила тебя в таком положении. Было нехорошо с моей стороны.

– Да как ты можешь быть в этом виновна? Разве же ты хотела? Разве тебя кто-то спрашивал?

Она не смогла сдержать слёз. Старалась плакать так, чтобы никто не видел, но иногда наступали моменты, когда всё прорывалось.

– Не спрашивал.

– Почему всё так?

– Не думай об этом. Лучше засыпай. Есть ещё несколько часов до Нью-Йорка, ты устала, а там будет столько суматохи. Засыпай, Алекс, детка, и потом, когда проснёшься, ты снова будешь живой.

– Не хочу, чтобы ты уходила.

Сложно было сопротивляться, ведь, в конце концов, она уже скорее спала, чем бодрствовала.

– Я не уйду… Спи, пока есть время. Там, за океаном, всё будет другим. Неизведанные земли, как те, что видел Одиссей в своих скитаниях.

Ей невозможно было сопротивляться.

*****

Иногда ей хотелось, чтобы всё это было только сном. Хотелось проснуться и понять, что не было ни самолёта, затерявшегося во тьме над океаном, ни ожидания в больнице, ни всех этих дней после, от которых почти не осталось воспоминаний. Проснуться и увидеть, что всё ещё там, на своих местах, и можно садиться на мотоцикл и ехать в Лондон, где вновь будет предвкушение начинающейся жизни, когда можно всё изменить.

Возможно, ей хотелось этого всегда, просто обычно она помнила о реальности и не позволяла себе забыться этой ложью. Только иногда, на грани сна и бодрствования, лёжа в постели, словно отрезанной от всего мира, существуя лишь для самой себя, она вдруг проникалась мыслью, что все события последнего года были лишь дурным сном. Тем не менее, раз за разом она просыпалась и видела новые, ещё непривычные стены, и слышала тишину, если только её не нарушали птицы, облюбовавшие дерево под окном. Память приходила к ней, и она вновь помнила, что это Западное побережье, Район Залива, не лучшая его часть.

Когда она проснулась, вернувшись из Бостона, было такое же утро в новой кровати, и нужно было идти на кухню, готовиться к очередному дню.

– Как спала? Хочешь кофе? – спросила мама, расположившаяся у кухонной стойки, как обычно бывало и дома. – Здесь продают хорошее. Я помню.

– Да, пожалуй, – ответила она.

– Ну, я не могу тебе его приготовить. Придётся самой.

– Сейчас. Я ещё не проснулась до конца, – она присела за небольшой стол в углу комнаты. – Чёртова смена часовых поясов.

– Всего три часа.

– Всё равно дерьмово.

– Я говорила, что это самая смешная кухня, которую мне доводилось видеть в жизни? – ещё раз огляделась Хелен. – И как тебе только удалось найти такую развалину?

– Ну, по нашим деньгам. Ладно тебе. Дом отличный.

Захламлённая кухня с одним мутноватым окном была так узка, что в ней едва можно было повернуться. На столешнице со встроенной раковиной громоздились завалы – старая микроволновка, ряды стаканов, выстроившихся фалангами, стойка для столовых приборов, штабеля посуды. В спину упирался холодильник, сбоку была газовая плита, а напротив неё – посудомоечная машина из семидесятых. На втором ярусе, под потолком, помещались ряды настенных ящиков, лакированных под дерево, и простых полок, забитых канистрами из-под молока и жестяными банками. Из окна лился естественный свет утра, но проникал он не всюду, и на мебели лежали световые пятна, а в углах затаилась тень.

– К тому же, здесь хотя бы есть человеческий смеситель, а не та хрень, что практикуют в Британии, – заметила она.

– Ну, отдельные краны стали уже британской традицией. А традиции, сама знаешь, там принято уважать. Ты почти четыре года ими пользовалась. Должна была привыкнуть.

– Вот уж нахрен. Как ты можешь оправдать мытьё рук в лоханке? Это просто глупость.

– Прибрались бы хоть. Уже два месяца как въехали, – сказала мама.

– Тайлер обещал разгребать эти завалы потихоньку. У него больше свободного времени.

В первое время в Сан-Франциско ей приходилось довольствоваться самым дешёвым жильём. Это была съёмная квартирка в разделённом на четыре части жилом блоке в пару этажей. Об отдельном доме нельзя было и мечтать. Тем не менее, она хотела иметь собственный дом, где не нужно было бы тесниться, никто бы её не донимал, не мешал готовиться к поединкам. Рассматривала разные варианты, но выходило, что в одиночку потянуть жильё в Районе Залива будет тяжело, в месяц нужно было отдавать не менее тысячи долларов. Тогда и появился Тайлер, у которого на примете уже была эта хибара, и он искал, с кем можно было бы снимать её на двоих, чтобы разделить плату.

Другого бы такой дом отпугнул, другой бы сразу подумал, что здесь водятся термиты, что доски прогнили, что затхлый запах будет сложно вывести, а предоставленной владельцем мебелью едва ли будет приятно пользоваться. Она увидела совсем иное – то самое уединение, которого ей так не хватало. В доме было два этажа и две спальни, а это значило, что им с Тайлером можно было жить тут вдвоём без особого стеснения. Имелся и приличный внутренний двор, обнесённый белым забором и совершенно пустой, засеянный газонной травой, пожухшей от недостатка воды. Она сразу представила, как можно будет тут тренироваться, а потом ещё поставить какой-нибудь спортивный инвентарь.

– Общая стоимость 1200 в месяц, то есть, мы будем платить по 600, – сказал Тайлер, когда они смотрели это место впервые. – За дом с двумя спальнями такой цены в Окленде сейчас не найдёшь, и это не самый плохой район.

– Ну, надеюсь, что он не развалится, – ответила тогда она. – И почему владелец выставил для нас такую цену? Почему он просто не сдал хибару риэлторам, которые вымели бы тут всё подчистую и сдавали бы уже за другие деньги?

– Счастливый случай, можно сказать. Я несколько месяцев искал такое предложение, – пояснил он. – Здесь живёт глубокий старик, у которого умерла жена не так давно, и он больше не хочет видеть эти стены. Решил переехать в другой штат, ну а дом сдаёт, но только с условием, чтобы мы ничего из его памятных вещей не трогали. Поэтому и не хочет связываться с риэлторами. Как и любого старика, его мучает ностальгия.

– Печальная история.

– Может и так…

Теперь, засунув индейку в микроволновку и заварив кофе, что наполнил маленькую комнату приятным ароматом, она уже не сомневалась в своём выборе. Лучше этого дома вряд ли можно было что-то найти.

– И чем тебе не нравится? – спросила она. – Отличный вариант. Пойдём, осмотрим его ещё раз.

– Я уже видела, – сказала Хелен.

– Нет уж, пойдём.

Взяв чашку, гревшую пальцы, она пошла прогуляться по своим владениям, чтобы ещё раз взглянуть на масштаб работ. Всё пространство первого этажа было сконструировано так, что не имело дверей и соединялось сквозными арками, низкие потолки создавали несколько гнетущее впечатление, но там были и большие окна, которые настраивали на позитивный лад. В гостиной царила атмосфера семидесятых, в больших стеклянных шкафах хранились фарфоровые куклы и странная коллекция игрушечных лошадей. Недалеко от кухни располагалась нижняя спальня, где над кроватью висели старомодные картины с пейзажами. Здесь обитал отсутствовавший сейчас Тайлер, его неубранная одежда распласталась поперёк кровати. В туалет, что бы рядом, едва можно было поместиться, а душевая кабинка в трёх дюймах от обода унитаза явно не предназначалась для крупных людей.