========== Часть 1 ==========
Он возвратил ей дочь, сдержал обещание, которое Эвелин буквально клещами вырвала из него. Она знала, что Эмметт не хотел помогать ей, более того, боялся. Боялся того, что не сможет отыскать слишком уж принципиальную и непослушную девчонку, которой не сидится на месте, того, что не возвратится сам, погибнув от лап инопланетных тварей — ненасытных, безжалостных, до невозможности опасных.
И всё же Эмметт согласился помочь неожиданно свалившейся на его голову знакомой. Отправился на поиски, хотя мог с лёгкостью выставить женщину за порог, охладив тем самым её пыл. Пошёл на поводу у девчонки, хотя имел полное право повернуть назад, оставив ту наедине с её наивными фантазиями и мечтами… А позже бросился спасать Риган, буквально подложив себя в качестве главного блюда монстру.
Впрочем, тогда, именно в тот момент, Эмметт и не думал о том, чтобы поступить иначе. И позже, раздумывая над произошедшим, мужчина вновь и вновь задавал себе один-единственный вопрос: «Почему он готов был умереть ради девчонки?»
Жалость? Нет… По крайней мере, жалость никогда не принудила бы Эмметта пожертвовать собой. Страх за девчонку? Возможно, однако за время, что прошло с начала инопланетного вторжения, Эмметт боялся лишь за жизни своих родных и в особенности за свою. Привязанность? Очень может быть…
И не просто привязанность, а осознание того, что ты ответственен за другого человека — за ребёнка. Эмметт за многие недели привык полагаться только на себя, привык беспокоиться лишь о собственной жизни, а потому забота о свалившейся на голову девчонке вынудила его выйти из летаргического сна и задуматься о вещах куда более ценных, чем собственная сохранность.
Когда же Риган спасла их обоих от инопланетного монстра, Эмметт понял, что глубоко ошибался в ней… Несмотря на юный возраст, она была куда сильнее, смелее и умнее его. Однако осознание этого нисколько не расстраивало Эмметта и не вынуждало ощущать себя последним ничтожеством. Наоборот, приносило странное и несколько позабытое чувство гордости, какое испытывает родитель, наблюдая за достижениями своего чада…
Впрочем, это чувство Эмметт решил оставить при себе, и обратный путь они преодолели в непреходящем молчании и некоторой отстранённости. И хотя Риган часто напряжённо и обеспокоенно поглядывала на рану на его ноге, она изо всех сил старалась не докучать ему — только пару раз предложила поменять повязку. Он противиться не стал: умереть от заражения не хотелось, как не хотелось и смотреть на окровавленную ленту ткани, что туго оплетала его ногу.
Когда же им удалось воссоединиться с остальными, Эмметт почувствовал такое облегчение и, что странно, такую радость, что едва не бросился в объятия Эвелин. Впрочем, от подобного порыва, вызванного, как сам себя мужчина убеждал, усталостью, непреходящим страхом и, наконец, облегчением, он удержался — лишь сдержанно улыбнулся Эвелин, наблюдая, как та крепко обнимает дочь, осыпаю поцелуями её голову.
Многие дни после они провели в постоянных блужданиях с места на место, отыскивая надёжное прибежище, которое могло бы послужить им хотя бы временным приютом. Долго бродить у них не было возможности: младенец нуждался в кислороде, пище и, главное, в матери. А потому они искали дома с плотными стенами и подвалом, в котором, надёжно забаррикадировавшись, располагались на некоторое время. Эвелин обычно не выходила наружу, оставаясь с новорождённым сыном, Эмметт же занимался поиском продовольствия, беря либо Риган, либо Маркуса вместе с собой. Чаще, правда, шла Риган…
И вот спустя пару недель подобных скитаний они сумели отыскать относительно надёжный «уголок». Заброшенный огромный завод, обнесённый высоким бетонным забором, состоящий из немалого числа просторных цехов. Не неприступная крепость, конечно, однако спрятаться можно было, более того, запутать инопланетных тварей посторонними звуками в случае их внезапного нападения.
На нём и расположились семья Эбботтов и Эмметт, решив, что постепенно «облагородят» своё пристанище, сделав его более комфортным, возможно, даже уютным.
Первые дни они потратили на то, чтобы перенести в своё убежище какие-либо покрывала, подушки, матрасы, даже несколько раскладушек, которые, несмотря на потрёпанность, были вполне удобными. Вода на заводе имелась, однако использовать её в качестве питья они не решались, пока не убедились, что та вполне пригодна в употребление. Что же касается пищи и других предметов первой необходимости, то их семейство Эбботтов вместе с Эмметтом находили постепенно. Всё, что могло принести хоть какую-нибудь пользу в «хозяйстве», они старались забирать с вылазок с собой.
И уже через неделю в их пристанище было почти всё необходимое для относительно спокойного существования. Конечно, еды было не так много, однако и эту проблему они надеялись разрешить в ближайшем будущем.
В целом же жизнь их — если так вообще можно было назвать полное неизвестности и опасностей существование — налаживалась. Конечно, первое время напряжённость, отголоски горя утраты и страха и непреходящая тоска витали среди выживших, вынуждая их всё чаще искать уединения. Однако вскоре необходимость в обществе стала ощущаться едва ли не физически.
Даже Эмметт, привыкший за многие недели к одиночеству, стал нуждаться в семье Эбботтов. Разговоры не имели значения — просто присутствие рядом семьи, что столь кардинально изменила его жизнь…
Привыкший к жизни одиночки, Эмметт, к удивлению Эвелин, быстро нашёл общий язык с её детьми. С Риган же он сблизился сильнее, чем с кем бы то ни было. И порой Эвелин казалось, что дочь видит в мужчине того, кто мог бы заменить ей отца. Объяснимое и вполне естественное желание ребёнка, лишившегося одного из самых дорогих людей в его жизни.
Риган сильно тосковала по отцу… В обществе же Эмметта она находила утешение, чувствуя себя в надёжных руках.
Эвелин не препятствовала их дружбе, наоборот, приветствовала её, с печальной и сдержанной улыбкой наблюдая за тем, как Эмметт пытается запомнить несколько новых жестов, то и дело получая лёгкий толчок от Риган за недовольные вздохи и красноречивое закатывание глаз.
Несколько раз Эвелин ловила на себе беглые взгляды мужчины. Выразительные голубые глаза, казалось, пытались впитать в себя каждую эмоцию на её лице. Особенно нравилось Эмметту смотреть на Эвелин в моменты, когда она улыбалась или в шутку кривила лицо, желая поднять настроение детям.
В такие моменты взгляд Эмметта наполнялся странным сочетанием эмоций — казалось, он любовался ею. Но было в его взгляде и нечто иное — то, что отражается во взгляде мужчины, когда тот смотрит не просто на красивую женщину, но на желанную… То было влечение. Щемящее, острое, естественное желание.
Эвелин понимала это, потому что сама испытывала подобное… За эти несколько недель Эмметт стал едва ли не членом семьи. Он не просто не бросил их на произвол судьбы, но и взял на себя обязанности добытчика и защитника. И Эвелин была ему за это благодарна.
Вот только выразить признательность Эмметту за всё, что он сделал для неё и для её детей, у Эвелин никак не представлялось возможности. Да и никакие слова не смогли бы передать то, что она чувствовала.
Впрочем, Эмметту и не нужны были слова благодарности — он их считал лишними, неуместными. Более того, его гложило чувство вины перед семьёй Эбботтов. Ведь тогда, несколько недель назад, он бы без особых угрызений совести бросил их, дабы сохранить собственную жизнь. Да что уж там, за время, что глава семейства Эбботтов разжигал огонь, Эмметт ни разу не попытался связаться с ними… Потому что не хотел, потому что боялся.
Теперь же, когда Эвелин хотела поблагодарить его и извиниться за то, что сильно ошибалась в нём, Эмметт, казалось, избегал её, предпочитая уворачиваться от любого разговора. Намеренно он так поступал, или же так складывались обстоятельства, Эвелин не знала. Однако в глубине души женщина догадывалась, что отнюдь не угрызения совести вынуждали Эмметта сторониться уединения с ней, а нечто иное… Желание стать как можно ближе, которое он старательно притуплял в себе, считая его неправильным и недопустимым.
