Окутанный дымом, печалью, снегами,
Подходит состав… У царя под ногами —
Чуть впавший в безумие мир – отречённый…
Когда-нибудь ты или я… Ни при чём мы!
Когда-нибудь сбудется смерть
и чужими шагами
по нашим тропинкам
пройдут:
Широкие тени вселенских минут,
Покой всесусветный высокой гряды облаков,
Слепой, в кандалах, с перезвоном оков,
Придуманный день, например, понедельник
И лет промелькнувших обрюзгший бездельник…
Когда-нибудь, но не сейчас, не сегодня.
Сегодня кофейником к чашечке наклонена —
Июньская благость бессменного лета Господня —
Ах, как ароматна за смертное счастье цена!
7.
Ком, под себя все мечты подминая,
Катит, раздавленных стонов хоралы —
Жизнь, веки волчьим векам поднимая,
Страшная эра людей захворала.
Горести, судьбы, ручонки, ножонки —
Липкая масса, эпоха к эпохе.
Лёгкий монах, подминающий джонки…
В лёгких заглохших дела наши плохи!
Сад – на пути у кромешного жара,
Ком подступает, как к горлу, к забору!
Ишь, раскачался ботаник поджарый,
Стойко плетётся куда-то, к базару —
Длинным, воняющим мясом прилавкам,
Тень подступает, ком комкает сроки:
Смерть кафедральным, анафема кафкам!
Сметь не поддаться толпе, будем строги
В наши последнего сада минуты!
Пришлых, не прошенных, скомканных встретим —
Убранным кофе – над кромкою смуты
Сад наш виднеется утречком этим.
8.
Наш сад поднебесный, который
Последний рубеж обороны.
Вокруг – пламенеют моторы,
Стрелки – выстрел в спину коронный,
Арена, шатёр декораций,
Глазастая дурь экстремалов…
И в голос молчащий Горацио,
И Господа Гамлету мало!
Четыре стены, одеяло,
Ограда могилы, альбомы —
Последний рубеж, обуяла
Вселенская дрожь и ведомы
В рай дудочкой, к самому краю —
Прожорливой бездне жаркое!
Сам дудочник наш, умирая,
Не знает что это такое…
В бегах мир. Побеги, да корни.
Мы, за руки взявшись, прикроем…
Стоим, до конца не покорны,
Корниловским каменным строем!
Наш сад – это наше земное —
Небесной земли уголочек.
Эй там, кто остался, за мною,
Сражайтесь, без проволочек,
За небо, за жизнь – не такую
Как эта, здесь боги убоги!
Плакучею ивой тоскую
О небе высокой дороги.
9.
С чего-то же можно начать
этот звёздный, неслыханной благости сад в вышине?
С полуночной светлости взгляда в погасшем окне;
С сухого бокала вина, оживившем рубины столетий;
Теряющих розовость роз восходящие плети…
С легчайшей, безумно далёкой, с нечаянной и одинокой
повадкой летать – скорых пташек.
Смеющийся мелом: на клятвах, молитвах, знамёнах, заборах, – всевидящий Гашек —
Раскрыт на странице, пусть кажется, двадцать второй…
С того ли начать, что, вот так, насовсем, навсегда – ни при чём:
к миллиардам напрасных людей, к мириадам их дел и событий —
сад с видом на небо – любите, любите, любите, —
цветущей вселенской июньской порой!
Наш сад с не заплаканной прелестью… Где, в дымке талой
Начало безвременных необозримых седин?
Лишь сердцем на дне тишины моя жизнь разгадала
Размах одиночества, с грустью в обнимку сидим
В сгустившейся ночи – под куполом цирка, где грозди
Наклеенных звёзд, где с придуманных с горя богов
Сошла облицовка: «Не трогайте верящих, бросьте,
Под куполом ночи останется шелест шагов».
С кого-то же можно спросить
за несчастное счастье? —Не надо!
Пусты небеса. Просто некому там на вопрос отвечать.
Безмолвие. Ни дуновения в веточках ветхого сада,
Сургуч раскалённой тоски на губах и твердеет печать.
10.
Переливаясь, будто каменный фонтан,
Горючей массой обомлевшего покоя,
Июньский облик дня, вот здесь, везде, вон там —
Свершает вычурность старинного покроя.
Стеснённый строем «марширующихся» толп,
Ты есть, мой дорогой приют комедиантов,
Восставшей грусти придорожный столб,
Глоток росы для пересохших горл атлантов, —
Наш, притулившийся к заре клочок чудес —
В глубинах страстной отрешённости найдёте:
И, задыхаясь в смертный час, в сознанье без,
Вдруг, тёплая, как кровь в разбившемся полёте, —
Предстанет тайна грандиозной простоты:
Заглохших миллиарды душ не ждут на небе!
Церковников многопудовые кресты
И слизь безумия в расплывшейся амебе…
Есть только рукотворный сад. Наш, чей-то, твой.
Для каждого, кто сердцем против – жизни этой!
Там шелестят ещё не сброшенной листвой
Две яблони, на смерть сроднившихся с планетой.
Там тени прошлого и света полумрак,
Там живы все, кого ещё не схоронили.
Там гуттаперчевый таится враг
И страх из плюша с лёгкостью ванили.
Ну, здравствуй царство рукодельное моё,
Пусть никогда, пусть человечества не будет!
Взахлёб допьём наплаканное бытиё
И будет с нас! Сад нас, затеяв сон, не будит.
-На все четыре сразу стороны, вперёд,
Пространства общего посмертного не ждите!
Сегодня тайной поделиться мой черёд
О том, как насмерть кормит сладостью кондитер!
В саду времён тоска травою заросла:
Где бой часов, где тяжесть стрелок циферблата!
Бокал с дождём. Послышалась, как всплеск весла,
Жизнь лёгкая, предчувствием богата.
P.S.
Наш сон с раскрытыми глазами ароматен.
Шафрана шлейф, прибоя ширь, тень лани, лени луговой,
Сад, ветер, кронами качнул, как будто головой городовой;
Москва-река, впадая в море сна Невой,
Полным-полна согретых сердцем пятен.
Как быстро счастье промелькнуло по дорожке,
В разгаре утра, жизни, лета, лилий!
Сомнение… Вздымать бы в небо по-дороже —
Пылинки правды, вы о том меня молили?
Наш сад, с распахнутыми настежь, легковерен —
Глазами нашими – застанем мы друг друга
И что увидим там, в глубинах бездыханных?
Каких пустынь навеянных в барханы,
Каких чудес пригрезится дерюга,
Каких в бессмертье оседающих царевен…
Ещё мы живы, живы ли, навечно,
Сад, трясогузка, хвостиком, беспечно,
Шпиль кирхи в грудь иль штиль остроконечный…
Без дела, друг, проснуться, вдруг, в саду цветистом
Художником поэзии, артистом…
И ни при чём быть ко всему, ко всем,
кто свят и проклят, беден кто, богат…
Иль бить в баклуши так, как бьют в набат:
