— И ты его боишься? — спросила Пайпер, улыбнувшись, и подняла кота повыше.

Нокс отступил на два шага и нервно сглотнул.

— Есть сила, в сравнении с которой даже чары фей — лишь пыль. Есть существа, в сравнении с которыми боги Сигрида так же смертны, как все остальные — для сальваторов.

Пайпер поёжилась. Она была готова терпеть неожиданное зачарование, влетевшие прямо в лоб извинения и ещё кучу всего, но только не мурашки по всему телу. Кит рассказал ей совсем немного легенд: о сотворении мира двумя богинями-сёстрами, о создании людей, о том, как все расы оказались в Сигриде. Но он никогда не говорил том, что могут существовать более масштабные и страшные легенды.

— Есть ещё что-нибудь, о чём мне следует знать? — на всякий случай уточнила она, не реагируя на попытки Егеря съесть кончики её волос.

— Ты ему нравишься, — вернув голосу относительное спокойствие, сказал Нокс. — Я слышал легенды о существах, что в процветании и разлуке несли лишь уничтожение, но я не чувствую, что Егерь — одно из этих существ. Он из иного мира, но он на нашей стороне.

— Погоди-ка, — Пайпер вскинула голову. — Что ещё за процветание и разлука? Ты о чём?

Нокс замялся. Пайпер не представляла, выдавали ли ему какие-либо инструкции о том, как вести себя с сальватором, — наверняка да, ведь он был таким уверенным и учтивым совсем недавно, — но сейчас его поведение разительно отличалось от того, что девушка наблюдала ранее. Он будто не знал, имеет ли право продолжать свою мысль.

— Нокс, — требовательно произнесла Пайпер.

— Феи большое значение придают цветам. Зелёный — цвет процветания, а жёлтый — разлуки. Я помню, как королева говорила мне о своём наставнике, что читал о существах процветания и разлуки.

— И ты говоришь так только из-за того, что Егерь зелёный, а во лбу у него жёлтый камень?

— Когда чарами чувствуешь сущность иных миров — и не такое вспомнишь, — неожиданно резко фыркнул он, закатывая глаза. Но потом вдруг замер, опасливо покосился на Егеря и, поняв, что кот никак не отреагировал на его слова, облегчённо выдохнул.

Арне, появлявшийся лишь в моменты, когда он сам того хотел, или же в какой-то там период ретроградного Меркурия, или ещё чёрт знает когда, говорил о процветании, разлуке, истине, скрытой от многих, и глазах цвета благородства.

— Что означает золотой цвет? — торопливо спросила она, подходя ближе. Нокс попятился из-за Егеря, всё ещё находящегося на руках Пайпер, но ответил на удивление быстро:

— Силу, мощь, поддержку, знания.

— А цвет благородства — это какой?

Нокс свёл брови и озадаченно посмотрел на неё. Пайпер показалось, что стены особняка сдвинулись, а потолок стал значительно ниже.

— Оттенки голубого и синего. В Ребнезаре голубой сапфир называли благородным камнем. Считалось, что почти у всех аристократических семей голубые или синие глаза. Их глаза так и называли: глаза цвета благородства.

На Пайпер словно вылили ведро холодной воды. Егерь зашевелился, соскочил с её рук и бросился к ближайшей двери, которую тут же начал жалобно скрести.

— Кажется, он хочет в эту комнату, — тихо предположил Нокс.

Пайпер уставилась на дверь, которую скрёб Егерь. Совсем новая, из тёмного дерева. Ведущая в её комнату.

Особняк вновь изменил своё внутреннее строение, переместив её комнату как можно ближе.

— Спасибо, Нокс, — отрешённо пробормотала Пайпер, смотря за попытками Егеря допрыгнуть до ручки. — Считай, я простила тебя за то зачарование.

Нокс выдохнул с явным облегчением. Пайпер рефлекторно похлопала его по плечу, подошла к двери и открыла её. Егерь мигом прошмыгнул внутрь, запрыгнул на незаправленную кровать и, потоптавшись немного, устроился на одной из подушек.

— Спокойной ночи, Нокс, — бросила Пайпер, закрывая дверь.

Она слышала, что он ушёл лишь через полминуты, перед этим нерешительно потоптавшись в коридоре. Её экспрессивность и агрессивность вряд ли по-настоящему задели его за живое, но Пайпер не спешила догонять Нокса и всё ему объяснять. Ей бы самой хоть что-нибудь понять, прежде чем браться за объяснения для других.

Она прошла к кровати и села на край, смотря на мгновенно уснувшего кота.

Егерь для чего-то пришёл к ней. Если бы его действительно послал Илир или, что страшнее, Твайла, у него было бы какое-то послание — записка, привязанная к ошейнику, зачарованное письмо в зубах или ещё что-то. Егерь бы нашёл способ передать послание, не попавших на глаза посторонним. Но он ждал её в картинной галерее, куда Пайпер зашла случайно, лишь бы не столкнуться с неизвестным. Возможно, Егерь умел пользоваться пространственной магией и знал, какие правила работали для гостей Гилберта.

Пайпер легла поверх смятого одеяла, не раздеваясь, и сплела пальцы на солнечном сплетении. Сила бурлила внутри, требуя выхода — хоть в форме чистой магии, хоть в редких тумаках, которыми она могла наградить Энцелада во время позорной для неё тренировки. Пайпер хотелось действовать, потому что её бездействие было губительным и брало над ней верх чаще положенного.

Пайпер хотелось плакать.

Она почти позволила себе разрыдаться, перед этим долгие минуты уговаривая себя держать всё внутри, когда почувствовала прикосновение мягкой кошачьей лапы. Егерь вытянулся, коснувшись её, но не проснулся.

«Для чего-то же он нашёл меня».

Арне сказал: «Когда процветание приведёт к разлуке, ты увидишь истину, скрытую от тысячи глаз. Не упусти момента, что видна глазами цвета благородства». Пайпер запомнила его слова, даже не стремясь к этому, и невольно прокручивала их в голове всякий раз, когда сосредоточенность смещалась с Кита.

Арне являлся, когда хотел, говорил, что хотел, но считал, будто Пайпер разгадает каждое его слово. Пайпер же была либо слишком глупой, чтобы понять этого, либо слишком упрямой, чтобы слепо следовать за приказами сакри. Однако хотелось верить, что Арне всё же на её стороне.

Но сильнее всего хотелось плакать. Пайпер стоически держалась ещё несколько минут, прислушивалась к каждому шороху из коридора, и дала волю слезам лишь тогда, когда Егерь вновь заурчал.

***

Йоннет танцевала так, словно этот праздник был последним для неё.

Она кружила с каждым, кто приглашал её, и даже не раз и не два. Она сама вытаскивала наследников Сердца в общий круг, желая расшевелить их, и откликалась на любое предложение попробовать какой-нибудь новый танец. Ещё до своего становления сальватором Йоннет, видевшая танцы только на королевских балах, что она наблюдала с балконов, мечтала оказаться в самом центре, в окружении чарующей музыки. После становления сальватором её пригласила едва не каждая королевская семья, что только была в Сигриде, но по-настоящему отдохнуть и повеселиться она могла только у фей.

Сейчас Йоннет кружилась вместе с Ноксом, что смеялся так откровенно, словно он не был старшим наследником и не имел целый список обязанностей, нарушение которых было недопустимо. Его всегда аккуратно уложенные голубые волосы были растрёпаны, верхние пуговицы лёгкой белоснежной рубашки расстёгнуты, а обувь уже давно где-то утеряна. Йоннет и сама выглядела не лучше: рыжие волосы, заплетённые в две косы по какому-то земному способу, что ей показала Елена, грозились вот-вот рассыпаться по плечам. По-военному сшитый алый камзол был сброшен сразу же, едва Йоннет появилась на празднестве, и до сих пор висел на одиноком розовом кусте. В отличие от Нокса, она намеренно сняла свои тяжёлые сапоги со множеством ремней, а ещё избавилась от ножен с мечом. Остались лишь чёрные плотные штаны, рубашка без рукавов да серёжка с кристаллом, красующаяся в левом ухе.

Музыка вновь сменилась, и Йоннет, едва не потеряв равновесие, мигом сменила положение и увидела, что Масруру выпала честь танцевать с королевой фей. На ней было потрясающее платье насыщенного зелёного цвета с полупрозрачным шлейфом и бисерным рисунком на лифе, складывающимся в певчих птиц на ветвях персикового дерева. Золотой венец лежал на каштановых кудрях, блестящих в свете зачарованных фонарей. На её фоне Масрур, одетый в не самый новенький, но определённо чистый камзол, выглядел бледным и неуверенным.