Я встала с постели и, накинув шелковый халат, обнявший меня прохладой, прошла на кухню. Здесь у меня в секретной коробочке хранились сигареты. Вообще, я давно бросила курить.

Но иногда — как. например, сейчас — я испытываю почти физическую потребность выкурить сигарету. Делаю это тайком, чтобы не приучить сына к вредной привычке. В изящной пачке «Голуаз» осталась одна сигарета. Как удачно, подумала я. Войди сейчас на кухню тот мужчина, что остался в спальне, и раздели он со мной эту сигарету, мои мысли, возможно, потекли бы в совершенно другом направлении.

Но мужчина спал. В силу ли холостяцкой жизни — не знаю, но он не просыпался мгновенно, когда рядом не оказывалось близкого тела, как это случается со мной. Сбрасывая пепел в пасть глиняной жабе — «говорящий» подарок подруги, я с грустью поняла — замуж за этого человека я не выйду. Какая бы спокойная и обеспеченная жизнь меня не ждала. Мне нужен пылающий горн, а не тихий семейный очаг.

Конечно, всего этого я говорить ему не стала. Потому, что он счел бы это проявлением расшатанности нервной системы. Он не стал бы высмеивать меня, как это сделал в свое время Лукошкин, попеняв мне на мое увлечение «психологизмом». Он бы просто меня не понял. Впрочем, он не понял меня и без всего этого. Надо отдать моему несостоявшемуся мужу должное — сообщение, напрочь отменяющее предыдущие договоренности, он воспринял стоически. Даже спокойно.

Хотя о том, что он все делает спокойно, я уже говорила.

Ну вот, осталась ты, Лукошкина, у разбитого корыта. Эту тягостную констатацию прервал телефонный звонок:

— Анна, это Пол Янсон, судья из Амстердама. Помните, мы вместе работали у вас на семинаре по правам человека? Извините, что беспокою вас дома. — Голландского судью я, конечно, помнила. Хотя бы потому, что он был ведущим того семинара и очень внимательно выслушивал каждого выступающего, делая какие-то пометки в своем блокноте. — Мы хотели бы пригласить вас на стажировку в Гаагу, в Комиссию по правам человека. Мы с вами предварительно уже это обсуждали, и вы вроде не возражали?

— Да, здравствуйте, я помню нашу беседу.

— Есть одна маленькая проблема.

Вас ожидают в Гааге в ближайшую неделю. Вы сможете изменить свои планы в Петербурге, чтобы успеть к этому сроку?

Я лихорадочно соображала. Поездка куда-нибудь, пусть и не так далеко, как хотелось бы, может привести меня в чувство равновесия. Какие дела меня держат в Питере? Петруша у бабушки, и ему там нравится. Суд по «Нерпе» перенесен на осень, так что дергать меня никто не будет. Других процессов у меня в ближайший месяц нет. Да, кто же будет вычитывать тексты в «Явку с повинной»? Хотя, после заявлений Обнорского о поисках другого юриста я могу со спокойной совестью плюнуть на все и поехать в Гаагу.

— Да, господин Янсон, я как раз располагаю необходимым временем.? Что нужно подготовить к поездке?

Обнорский был взбешен:

— Надеюсь, Анна Яковлевна, вы понимаете всю серьезность вашего поступка для вашей дальнейшей работы в Агентстве?

— Я найду человека, который в мое отсутствие обеспечит вам юридическую поддержку. Это максимум, что я могу сейчас сделать. И перестань мне постоянно угрожать увольнением. Твои бесконечные придирки и выкрутасы не стоят ни тех денег, которые мне здесь платят, ни моих нервов.? Адье!

В Агентстве известие о моей поездке в Гаагу восприняли по-разному.

Спозаранник неприкрыто радовался.

Причем не моей удаче, а тому обстоятельству, что теперь его тексты и материалы его сотрудников не будут подвергаться жесткой юридической цензуре. Агеева ахала и охала:

— Анечка, тебе так повезло!

Нонка Железняк, сделав над собой усилие, тоже зашла меня поздравить.

Мы с ней в последнее время мало общались. Она была занята разоблачением Модестова, который явно крутил роман с Горностаевой, а также расследованием крутой аферы с квартирами воспитанников одного из городских приютов. А после того, как Железняк открыто заявила о том, что не видит ничего крамольного в романе Обнорского с Завгородней (мол, последняя — девушка молодая, красивая и незамужняя), то есть, таким образом, предала меня как подруга, я вообще не испытывала никакого желания поддерживать с ней прежние теплые отношения.

Отличилась и Завгородняя. Подойдя ко мне, она доверительно сказала:

— Знаешь, Лукошкина, я думаю, тебе эта поездка просто необходима.

Ты, главное, забудь про все, что здесь оставляешь. У тебя там — простор для действий. Так что вперед, на танки! — Почти дружеская доверительность тона Завгородней не нашла в моей душе никакого отклика, разве только вызвала раздражение.

Этот мужчина смотрел на меня уже целый час. Пытаясь быть приветливой с зарубежными коллегами, я улыбалась тем, с кем встречалась взглядом. Улыбнулась и ему. Он подмигнул мне, показал: «О'кей!» и с тех пор не отрывал от меня глаз. Иногда мне казалось, что он даже не мигал.

Моя приветливость улетучивалась, сменяясь недоумением, а затем и раздражением. Едва дождавшись перерыва, мой визави вскочил со своего места и прямиком направился ко мне.

Избежать этого тарана мне уже не удалось.

— Do you speak English? — сказал незнакомец утвердительно.

— No, — жизнерадостно ответила я. И почти возрадовалась тому, что теперь-то он точно потеряет ко мне всякий интерес. Однако мужчина оказался полиглотом.

— Parlez-vous frangais? — сделал он еще одну попытку. Когда я слышу французскую речь, теряю всякую осторожность так велико желание пообщаться с франкоговорящими. Вот и сейчас этот инстинкт не заставил себя ждать.

— Oui, je parle… — по тому энтузиазму, с которым коллега отреагировал на мой ответ, я поняла, что пропала.

С этого момента постоянное присутствие данного джентльмена мне обеспечено.

Первый день в Гааге не принес мне облегчения — своими набережными и ласковым морем она так явно напомнила мне Ялту, что мысли мои снова вернулись к несостоявшемуся замужеству. В итоге день был фактически испорчен. Мне приходилось делать над собой усилия, чтобы внимательно выслушивать все инструкции и усваивать сказанное. Вечером, проигнорировав приглашение коллег провести время вместе, я в одиночку пошла на набережную и предалась грусти, глядя на многочисленные яхты и яхточки, курсирующие по морю.

В таком состоянии работать не хотелось совершенно, однако желание вырасти профессионально в итоге взяло верх. Не каждый день приглашают стажироваться в Комиссии по правам человека, где собираются лучшие из лучших юристов мира…

В числе которых непонятным образом оказалась и я. Поэтому — прочь уныние и грусть. Будем работать и, если получится, отдыхать на всю катушку. Утром я была готова к труду и обороне.

И вот — этот мужчина. Не будь его голова гладкой, как яйцо, его можно было бы даже назвать привлекательным. Высокий, мускулистый, уже успевший покрыться теплым загаром. Серо-голубые глаза смотрят внимательно и чуть насмешливо. Чувственные губы, с удовольствием складывающиеся в улыбку. Но! С детства испытывала непреодолимую антипатию к лысым мужчинам. Может, это давняя история так на меня повлияла, когда противный лысый дядька уговаривал меня, пятилетнюю девочку, польститься на его конфетку и пойти с ним.

— Вас зовут Анна и вы из России! Меня начинала забавлять привычка моего нового знакомого спрашивать в утвердительной форме. — А я — Хуго ван Веер, из Амстердама.

Очевидно, Хуго решил, не дожидаясь моих вопросов (кажется, он просто боялся их не дождаться), сформировать свой облик в моих глазах. Его обаяние оказалось фантастическим.

Уже через несколько минут я знала, что Хуго ван Веер — тридцативосьмилетний владелец адвокатского бюро в Амстердаме. Специализируется на гражданских делах, как и я. Живет в самом Амстердаме, однако дела фирмы бросают его из города в город, из страны в страну. На семинар в Гаагу попал случайно — по приглашению друга, специалиста по правам человека, с которым когда-то учился вместе на юридическом факультете.