Он проделал большую работу, чтобы собрать всё это воедино. Я была действительно впечатлена.

— Это выглядит потрясающе. Серьёзно.

Он улыбнулся, и я увидела, как он заметно расслабился.

— Эм... езда на велосипеде? Я начал работать в магазине велосипедов, когда учился в средней школе. Парень, на которого я работал, был помешан на велосипедах. Я имею в виду, он тоже был таким грубым засранцем. Но он научил меня уважать езду и заботиться о своём снаряжении. Он показал мне, как это может быть спасением. И психотерапевтом. И другом.

Мне понравилось, как он говорил о велосипедах. Именно так я относилась к еде. Побег, психотерапевт и друг. Это было для того, чтобы отвлечь меня от моих мыслей, жизни и скучной реальности, в которую я себя загнала. И она также выслушивала все мои проблемы, позволила мне излить в неё своё разочарование, страх и тысячи других эмоций, которые я испытывала ежедневно. И это определённо был друг. Постоянный слушатель в моей жизни. Всегда понимающая, никогда не осуждающая, безусловная любовь, о которой я так отчаянно мечтала.

— Я понимаю это, — сказала я ему, настоящие эмоции понизили мой тон. — Тогда ты просто знал, что хочешь владеть магазином? С того момента?

Он отрицательно покачал головой.

— Не совсем. Я немного подумал о колледже. Брал несколько бизнес-классов, а почему бы и нет. Но я не знаю, это просто было не для меня. Я не... традиционный ученик. Я ненавижу школу. Я ненавижу тесты. Я ненавижу домашнюю работу. Я хотел сделать что-то, чтобы увидеть результаты немедленно. Открытие моего собственного бизнеса, в конце концов, стало этим делом. По мере того как я получал всё больше и больше ответственности в магазине велосипедов, я видел, что он может быть прибыльным, если им правильно управлять. Я решил открыть что-нибудь и стать успешным владельцем, которым я хотел быть.

— Это так здорово.

Он улыбнулся, откусывая кусочек от своего сэндвича из салата с курицей и латуком.

— Здорово. Кроме того, тяжело. Это был долгий путь, чтобы добраться туда, где я нахожусь сегодня.

— Ты имеешь в виду тяжело делать всё хорошо?

— Я имею в виду, попытки выбраться из красной зоны, — его взгляд стал отстранённым, задумчивым. — Потребовалась минута, чтобы добраться туда, где я находился. Я не всегда понимал, что делаю.

Я промычала в знак согласия.

— Быть взрослым тяжело.

Он посмотрел на меня, с тарелкой еды на коленях, полностью одетый в спандекс, его щёки немного покраснели от напряжения езды, солнца и ветра. Он был весь из тестостерона и отточенной мужественности. Теперь в нём не было никакой борьбы. Он всё это продумал.

Он был настоящим мужчиной.

И глядя на меня сейчас, таким, каким он был, я чувствовала себя полностью, на сто процентов, женщиной.

Я слегка пошевелилась от его открытой оценки, набивая рот чипсами из капусты и запивая их большим глотком воды.

— Я имею в виду, что многое происходит, — добавила я, пытаясь выбраться из этой дыры, в которую я неохотно вошла. — Счета и дела. И... приходится записываться на приём к стоматологу самостоятельно.

Он, наконец, улыбнулся, стирая нарастающее напряжение одним этим выражением.

— Мне всегда приходилось самому записываться на приём к стоматологу.

— Ох?

Кивнув, он отставил тарелку в сторону и лег на бок, подперев голову рукой.

— Ага. Мой отец не мог вспомнить ничего подобного. Его также ничего из этого не волновало. Я быстро понял, что если мне нужны хорошие зубы, мне придётся решать эту проблему самому.

— Сколько тебе было лет, когда ты впервые записался на приём к стоматологу?

Он подумал об этом с минуту, а затем сказал:

— Эм, может быть, семь? И с тех пор я придерживаюсь строгого графика каждые шесть месяцев.

— Ты шутишь.

Он улыбнулся, сверкнув идеально ровными и белыми зубами.

— Я никогда не шучу насчёт дантиста.

Я бросила в него кусочек капусты. Он поймал его своими блестящими зубами.

— Мне никогда не приходилось делать такие вещи для себя. Я имею в виду, что я не всегда была богата. Я не хочу, чтобы у тебя возникла эта мысль. Когда мамы не было с отцом, мы были очень бедны. Например, принимали душ в ванных комнатах на стоянке грузовиков и делили рамен на каждый приём пищи. Но отец отвечал за моё здоровье, так что мне никогда не приходилось беспокоиться о записях, осмотрах или о чём-то ещё.

— Я не могу решить, какое детство я предпочёл бы иметь, — пробормотал он, нахмурившись, сменив ослепительную улыбку. — Похоже, нам обоим пришлось нелегко.

Я легла на бок рядом с ним.

— Я думаю, что таково большинство детских лет. Понимаешь? Если бы твои родители не совсем испортили тебя, ты вообще был бы ребёнком?

Он засмеялся, и мне понравилось, как это заставило меня почувствовать себя весёлой и счастливой и полностью удалённой от этих мрачных воспоминаний.

— Хотя, может быть, это не всегда родители. Иногда это обстоятельства, — предположил он.

— А иногда это другие дети. Я хочу сказать, что нет способа выбраться из этого невредимым. Единственный путь к взрослой жизни — испытание огнём.

— А потом просто становится ещё больше огня.

Мы откинулись на одеяло одновременно, как будто у нас была одна и та же мысль. Наши плечи столкнулись, когда мы смотрели, как облака плывут по ярко-голубому небу. Летний ветерок охладил мою кожу и приподнял непослушные волосы у меня на лбу.

Я повернула голову и посмотрела на него. Он сделал то же самое. В его глазах было небо.

— Со мной кое-что случилось, — слова слетели с моих губ прежде, чем я полностью решилась их произнести. — Это то, что превратило меня в бегуна. Или, эм, того человека, которым я являюсь сегодня. Это заставило меня захотеть убежать. Я просто… Мне становится страшно. И я убегаю, прежде чем всё станет реальным.

Его кончики пальцев скользнули вниз по моему предплечью, пока он не нашёл мою руку. Он сплёл наши пальцы вместе, изучая моё лицо.

Моё тело напряглось, зуд в ногах даже сейчас шептал мне бежать.

— Так вот почему вечер репетиционного ужина тебя расстроил?

Я кивнула.

— Меня беспокоило, что я не могла вспомнить. Что я поставила себя в подобную ситуацию, зайдя так далеко. А потом я просто предположила, что ты из тех парней, которые... — я покачала головой, не в силах даже сказать о Ванне слова, которые могли бы предположить, что он был кем угодно, только не невероятным. И заслуживающим доверия.

— Ты хочешь поговорить об этом?

Его рука сжала мою, и я поняла, что это безопасное место. Я знала, что он примет моё признание и отнесётся ко мне с милосердием и добротой. Я знала, что могу рассказать Ванну всё, что угодно. В этот момент я знала это. Но я всё ещё не могла выдавить из себя ни слова.

Они застряли у меня в горле и со временем застыли. К настоящему времени они превратились в окаменелости. Всё ещё настоящие. Всё ещё вредные. Всё ещё резали мою трахею. Но я не могла их произнести.

— Я думаю, что на самом деле ещё не могу произнести эти слова, — прошептала я, обнаружив, что мне трудно даже произнести такое признание.

Его брови нахмурились ещё сильнее.

— Я поддержу тебя, Диллон. Всякий раз, когда ты захочешь их сказать, я здесь, чтобы выслушать. Ты меня не шокируешь. Ты меня не отпугнёшь. Что бы ни случилось, я буду рядом, чтобы помочь тебе нести это бремя.

Тогда я поняла, что он не сложил все кусочки воедино. И мне не следовало ожидать от него этого. Просто потому, что ответ был мне так ясен, не означало, что кто-то другой предположил бы это обо мне. Но я чувствовала надежду в его обещаниях.

Он оставался здесь так долго. Может быть, он мог бы услышать правду и доверять мне, как я училась доверять ему.

— Спасибо, — сказала я ему со слезами на глазах.

— Иди сюда.

Он притянул меня в объятия прямо там, на одеяле, в нашем положении боком. Наши ноги автоматически переплелись, и мы заключили друг друга в самые крепкие объятия, спандекс к спандексу.