– Можно подумать, для нас не стало!

– И почему это он «бедный»? Он не любил отца. Просто прилип к маме.

– Вот именно. Прилип к маме. Он будет тянуть из нее все папины деньги, чтобы потом их раздать разным дурацким благотворительным фондам.

– Неправда. Он ничего такого не сделает.

– Но мама такая…

– …глупости…

– …твердая. Настоящий кремень.

– Она его поощряет. Он же как наркоман. Хиппарь-наркоман. А мама его поощряет.

– Нам надо с ней поговорить. Проявить твердость. Надо ей четко объяснить, чего хотел Уайти.

София стояла поодаль, не желая присоединяться к их приватному разговору. А хотелось возразить: Я могла бы снова жить с мамой. И Вирджил тоже. Почему нет?

Вскоре Вирджил бодро к ним вернулся, как тренированная гончая. Глаза его блестели, но прямого контакта он избегал. Возбужденным голосом объявил:

– Я, можно сказать, встретился с духом нашего отца… Он называл эту речку «ручьем». Какое прекрасное тихое место…

На Вирджиле была застегнутая на шее длиннополая кожаная куртка темного цвета, вся мятая, потрескавшаяся, придававшая ему вид православного священника времен Достоевского, столь же страстного, сколь и наивного. Весь его наряд выглядел вызывающе глупо. Как будто все это было приобретено на барахолке.

Не эти ли коричневые вельветовые джинсы он носил еще в школе? Беверли с отвращением поглядела на его ноги в сандалиях: большие пальцы уже почти проделали дырки в темных носках.

Все старались его игнорировать.

– Кто-то останется ночевать с мамой? Могу я.

– И я могу.

– Она не желает, чтобы мы ее «нянчили», сама сказала.

– Переночевать в доме еще не значит «нянчить». Она даже не узнает, поскольку уже наверняка легла.

– Да, но сможет ли она уснуть?

Вопрос бесшумно порхал между ними, как бабочка. Никто из них толком не спал все это время, пока отец лежал в больнице.

– Кажется, она принимает снотворное.

– Еще раз: она не хочет, чтобы мы ее нянчили.

– Для нее это реально?

– По-моему, нет.

Беверли подавила всхлип.

– О господи. Как мама будет дальше жить? Они были женаты сорок лет…

– Послушай… – неуверенно начала София. – Люди умирают каждый день, а их семьи продолжают жить. Как-то.

Вышло не то, о чем она подумала и что хотела сказать.

– Ну, то есть… у мамы много овдовевших подруг. Все они как-то выжили.

Опять не то. София продолжила, стараясь на этот раз быть точной:

– Просто это случилось раньше, чем мы ожидали. И мы оказались… не готовы. В процессе лабораторных экспериментов над животными, которых подвергают стрессу, одни не выдерживают и сразу сдаются, зато другие (срабатывает генетика, и в этом суть экспериментов) постепенно приспосабливаются и выживают… до поры до времени. – София осеклась. Что она такое несет? Похоже, на нее смотрят с ужасом и отвращением. И она закончила, вслепую нащупывая правильный вывод. – У нас не было времени на притирку. И у мамы тоже. Все произошло слишком быстро. Мы-то ждали, что папа поправится.

Прозвучало на редкость разумно! Даже удивительно, что ей удалось так сформулировать, притом что голова шла кругом. Как же ей хотелось, чтобы ее вечно недовольные братья и сестры наконец-то восприняли ее всерьез, а не отмахнулись как от малышки.

(Была ли София девственницей? Беверли и Лорен часто обсуждали эту тему. Первая считала, что да, а вторая, что нет. У каждой были весомые аргументы, только они не убеждали другую сторону.)

(У братьев не было мнения по этому поводу, и они ни с кем не стали бы это обсуждать.)

– Стресс убивает, – мрачно заключила Лорен.

– А Диоген? – подал голос Вирджил, по-прежнему отводя поблескивающие глаза.

– Что – Диоген?

Все надеялись, что он уже забыл, о чем хотел им рассказать. Как бы не так!

Невероятно, но он по глупости произнес слова жестокие, оскорбительные, непростительные, тяжело ранившие старшего брата и сестер:

– У Диогена было правильное отношение к смерти. Мы к ней относимся слишком серьезно. Суетимся без надобности. А ведь тело – всего лишь «материал», который отбрасывается за ненадобностью. В сущности, человеческое тело – это мусор. Диоген объявил: когда он умрет, пусть его тело сбросят с городской стены на съедение падальщикам. – Его неожиданная улыбка хлестнула по лицам, точно холодный влажный ветер.

– Вирджил, побойся Бога…

– Козел. А ну проваливай.

Лицо Вирджила, бесхитростное и при этом вызывающее, наглое, хотелось отхлестать по щекам, настолько неуместно прозвучали эти слова сейчас, в день прощания с отцом.

В считаные секунды их дорогой отец превратился в материал.

А Вирджил упрямо продолжал:

– Разве Диоген не прав? Он называл себя киником, то есть циником (по-гречески «собака»), но в его словах нет никакого цинизма, это чистая правда. Если вы верите в душу, как Диоген, то должны понимать: душа бессмертна, а тело – отбросы. Оно разлагается, в отличие от души.

– Заткнешься ты наконец?

Том схватил младшего брата за грудки, и сестры напрасно пытались вмешаться.

Вирджил попытался высвободиться, но Том был для него слишком силен, несмотря на выпитое и усталость. Таким же захватом шеи старший брат парализовывал его маленького.

– Том, что ты делаешь? Это безумие! – выкрикнула Беверли.

– Это он обезумел. Мелет своим дурацким языком первое, что в голову придет.

Том, ворча, швырнул брата на землю. Тот тяжело упал на бок в тронутую изморозью траву и поначалу даже не мог пошевелиться. Том почувствовал восхитительный прилив адреналина в крови.

А Вирджил лежал, словно мертвый. Насмерть перепуганный. В ушах звенело. Из ноздрей текло что-то темное, на расширенные от страха глаза навернулись слезы.

– Том, прекрати! – взмолилась София. – Он просто высказался…

– Никто не хочет слушать его бредни.

– Мама может услышать. Господи…

Том со злостью высвободился из объятий вцепившихся в него сестер. Вирджилу удалось наконец подняться, и он стоял, дрожа, перед старшим братом.

– Не бойся, больше не трону. Хотя хочется убить.

Ярость вспыхнула и погасла.

Вирджил, прихрамывая, побежал в дом, как побитый пес. Будет плакаться матери в жилетку, подумал Том. Черт бы его побрал!

Сестры держались в отдалении, тоже побаиваясь старшего брата. Том стоял, широко расставив ноги, и тяжело дышал. Сердце колотилось как ненормальное.

Он отвернулся, чтобы сестры не увидели, как его глаза горят от радостного возбуждения.

В кармане у Вирджила лежало пресс-папье в виде треугольного камня.

Упав на землю, он его нащупал. Вытащил не без труда.

Встал сначала на четвереньки, потом кое-как поднялся на ноги. Над ним нависал Том, краснощекий, брутальный, подвыпивший, бешеный. Вирджил размахнулся и ударил обидчика в левый висок. Тот вскрикнул от боли, брызнула кровь. Вирджил отшатнулся, а вокруг раздались женские крики:

Вирджил, не надо! Вирджил, остановись!

Она лежит на кровати, на своей половине.

Мысли медленно накатывают клочковатыми словами, похожими на разорванные облачка.

Удивление: она еще жива.

Первый и самый глубокий сюрприз для вдовы: еще жива.

Бдение. Такое же бесконечное, как пустыня Сахара с песком, блестящим под жаркими, слепящими лучами солнца. К ней тянется столько рук, и всех надо утешить.

На что только не пойдешь, чтобы справиться с этим изнурительным бдением!

В ванной на белоснежном столике лежат таблетки. Ее и мужа. Относительно новые и совсем старые. Какие-то были приобретены аж в 1993 году.

Сильные болеутоляющие, сохранившиеся со времен, когда Уайти чистили зубной канал. Пятьдесят миллиграммов. Ей пришлось разрезать их на две, а то и на три части зубчатым ножом, прежде чем проглотить вместе с водой.

Их много. Почти полная пластиковая упаковка.