Ее главный страх – что кто-то из детей вырвет ручонку и выбежит на проезжую часть… или угодит в какую-то другую передрягу, стоит ей только на секунду отвлечься.

Мамочка, мы отвезем тебя домой.

А утром вернемся.

Джессалин не спешит покидать палату. Как можно бросить бедного истерзанного Уайти! Когда он откроет глаза, первой, кого он увидит, должна быть она.

Конечно я здесь. Я всегда буду рядом.

В растерянности смотрит на часы – уже утро? Где, в сущности, она находится?

Уайти, кажется, занимает меньше места на больничной койке, чем на домашней кровати, где матрас комфортно проседает с его стороны. Ночь вместе с Уайти – это целое приключение. Он раскидывается, вздыхает, беспокойно переворачивается, забрасывает на нее руку, а если просыпается (или как будто просыпается), то издает горловой звук и тут же снова проваливается, словно уходит под воду, все глубже и глубже, а Джессалин, лежа рядом в некоем трансе, не перестает удивляться: сон приходит к нему так легко, а ей приходится ловить свой сон с помощью хлипкого сачка.

А на больничной койке лежащий на спине Уайти кажется… каким-то маленьким. Съежившимся. Случилось то, с чем он всю жизнь боролся, – не дать себя умалить.

Как же тяжело он дышит, с каким напряжением. Сейчас бы улечься с ним рядом и обнять, чтобы ему стало легче, как она часто обнимает его дома, когда он беспокойно ворочается во сне. Но койка слишком узкая для двоих, да и медицинский персонал не позволит.

О чем она думает! Мысли шуршат в голове, как сухие семечки в глиняном горшке. Или как случайные монетки, скотч и мотки ниток, когда резко открываешь выдвижной кухонный ящик.

Ее сморило. Она видит на полке рассыпавшиеся макароны. Как неприглядно. Это у нее-то, у образцовой хозяйки!

На рабочем столике разбросаны газетные страницы. В раковине грязные тарелки, которые она собиралась сполоснуть и загрузить в посудомоечную машину.

Засыпает семена в птичьи кормушки, стараясь ничего не просыпать, дабы не привлечь белок. Уайти с ними воюет: «А ну, проваливайте! Черт бы вас побрал!» Они смеялись над тем, как он, вне себя, бросался на белок, а те, отбежав на несколько ярдов, кричали на него и размахивали своими огромными хвостами – этакие злобные крысы. София напоминала ему: Папа, белки тоже голодные.

Еще Уайти враждовал с канадскими гусями на задней лужайке. Каждый день их полку прибывало. Ничто так не раздражало Уайти, как гусиный помет.

Пошли все отсюда! Убирайтесь в свою Канаду вместе с пометом!

Он призвал на помощь мальчишек. Длинноногий Том, посмеиваясь, бросался на гусей с хоккейной клюшкой.

А шестилетний коротышка Вирджил шкандыбал за старшим братом.

Где Том проведет эту ночь? В семейном доме, в своей бывшей комнате?

А Вирджил? Где он, кстати?

Слишком много Маккларенов для больничной палаты. Больше двух гостей не положено. Остальные ждут в коридоре (по крайней мере, Джессалин хочется так думать).

В комнате ожиданий Вирджил долго не усидел. Мать видела, как он прохаживается туда-сюда по коридору. Как беседует с ночной нянькой. Даже любопытно наблюдать за тем, как ее младшенький (худющий, сутулящийся, чтобы казаться ростом пониже, темно-русый, с конским хвостом и редкой бородкой – отцу бы точно не понравилось его появление в публичном месте! – в мешковатом комбинезоне, расшитой индейской рубахе, которую бы Уайти посчитал хипповатой, и неизменных заношенных кожаных сандалиях) разговаривает с незнакомкой, смотрящей ему в рот, – интересно, о чем он разглагольствует? – медсестрой (примерно его возраста или чуть старше), а та хлопает, кивает и улыбается так, словно впервые встретила столь красноречивого человека.

Вирджиловская ахинея, как любит презрительно повторять Том.

Это жестоко и несправедливо. Не всегда понятно, к чему Вирджил клонит, но он-то понимает и настроен серьезно.

Я должен очистить душу.

На это уйдет целая жизнь.

Только Джессалин ведомо, как ее младший сын спорил с отцом несколько лет назад, доказывая, что такие люди, как он, должны удваивать десятину[2]. Ты не должен тратить деньги, папа. Продолжай инвестировать.

Вирджил, конечно, понятия не имеет о суммах, которые Маккларен-старший каждый год переводит благотворительным организациям.

Уайти задело это бестактное такие люди, как ты.

Джессалин тоже задело. Как прикажете это понимать?

Она бы и сейчас сказала ему от имени Уайти: Мы люди не идеальные, но стараемся жить достойно, насколько это возможно.

А Вирджил ответил бы ей своей безумной улыбочкой и мог бы не добавлять: Недостаточно просто жить достойно, мама. Уж извини.

Ей привиделось или Уайти сжал ее ладонь? У Джессалин скакнуло сердце.

– Уайти! – У нее закружилась голова.

Вязаный свитер упал на пол. Старшая дочь взяла ее за плечи, чтобы привести в чувство.

Нет, вряд ли Уайти сжал ее ладонь. Скорее ей это привиделось.

Мамочка, мы отвезем тебя домой.

А утром вернемся.

Они уже все за нее решили? Средняя дочь, начальница по природе, школьная директриса, твердо берет мать за руку.

Папа в порядке. Он уже лучше выглядит, взгляни на цвет лица. Что бы сейчас сказал Уайти? «Никогда не говори „никогда“».

Обе дочери смеются. И Джессалин робко к ним присоединяется.

Никогда не говори «никогда». Уайти любил это повторять.

Страшная усталость, водянистый мозг, водянистые колени, зябко до дрожи. Придется сдаться, выбора нет. Оставить Уайти одного в этом ужасном месте (кого… что он увидит, если проснется?). Она наклоняется, чтобы коснуться губами его (вялой, холодной) щеки, ощущает его прерывистое дыхание.

Люблю, молюсь за тебя.

Будь он в порядке, изобразил бы смешливую гримасу. Ты за меня молишься? Что, плохие новости?

Нянечка дочерям: Заберите вашу маму. Она говорит это в присутствии Джессалин, как будто ее нет. Что это, свидетельство надвигающейся старости и беспомощности? И вот уже ее ведут по коридору, мягко, но твердо поддерживая, и глаз с нее не спускают – стоит ей только пошатнуться с риском потерять сознание, как сильные, молодые руки подхватят ее и поддержат, а Джессалин Маккларен не из тех, кто нарушает порядок в сколько-нибудь публичном месте, она человек миролюбивый, отзывчивый, ненавязчивый, милая женщина, всеми любимая жена, мать и бабушка, старающаяся не выказывать паники по поводу того, что ее муж в ближайшее время не будет дома.

Одна ночь без него. Страшно подумать.

Один за другим они покидали родительский дом на Олд-Фарм-роуд, чтобы жить взрослой жизнью независимо от Маккларенов-старших.

И вот теперь, в эти тревожные октябрьские дни 2010 года, когда их отца госпитализировали после инсульта и все дети несли совместную вахту в больнице, чем-то напоминавшую неустойчивый плот на бурной реке, когда боишься поднять глаза от страха, что эти черные буруны сейчас тебя поглотят, они каждый вечер возвращались в общий дом, словно их волной прибивало к безопасной суше.

Все это было так странно, так жутковато и обескураживающе: дом нисколько не изменился, в отличие от них.

А может, они, как и дом, почти не изменились (в душе, по сути).

– Я останусь с мамой ночевать.

– Зачем? Я живу рядом, я с ней и останусь.

– Я привезла ее в больницу. Стало быть, я останусь, а утром отвезу ее обратно. Так проще.

– И чем же это проще? Я тоже могу ее утром отвезти.

– Все готова к рукам прибрать! Ты ее только расстроишь! – Злобная Лорен изобразила, будто она доит корову.

Уязвленная Беверли за словом в карман не полезла:

– Тебе же рано утром на работу. Школа ведь не может функционировать без «начальницы гестапо»?