Как назло тот клин, который она собралась вышибать, опять замелькал перед ней в школе. Нет, никаких тычков плечами и подножек в коридоре, теперь он просто… улыбается. Ходит мимо так близко, что видно тёмную полоску сбритой щетины над верхней губой, а под ней — самая яркая, самая хулиганистая, самая многообещающая улыбка. И Сыльги отворачивается ослепленная и каждый раз думает, что если с саксофонистом ничего не получится, она больше не будет пытаться. Смирится и встанет в строй раскатанных катком-Тэхеном несчастных.

В день свидания волнение достигает апофеоза. Непонятно чему разозлившись, она напяливает на себя повседневные джинсы, толстый свитер, собирает волосы в хвост. Мол, это все не важно, встретимся и разойдемся, надежды на то, что что-то получится почти нет. Зеркало в коридоре являет ей обычную скучную Сыльги, которая способна собственным хмурым видом только отпугнуть парня. Девушка зарычав, ломится обратно в комнату, сдирая вещи на ходу. Для чего тогда всё это затевалось на аватарку профиля, все эти шапки, ёлки, помпоны, если по факту она улыбается раз в пятилетку.

На злобный рёв из кухни выходит мама — редкий гость в их квартире, почти всегда полностью предоставленной Сыльги. Родителей через полгода опять переводят в военный гарнизон на другом конце мира, но Сыльги с ними уже не поедет. Она будет поступать в это время в университет. Поэтому мама сейчас старается проводить как можно больше времени дома, угнетенная чувством вины за то, что оставляет дочь переживать поступление в одиночку.

— О, мама, я в полной заднице… — хнычет Сыльги в открытый шкаф, когда та появляется на пороге. И тут же получает полотенцем по этой самой филейной части, обтянутой тонкими трусишками.

— Подвинься! — командует строго мать, и этим нотками невозможно воспротивиться, недаром она большой армейский чин. — У тебя столько одежды из-за рубежа, а ты, как мужик, в одних джинсах ходишь.

Сыльги потирает задницу, молча отходя от шкафа. Не говорить же, что та тоже не идеал женственности, променявшая юбки на военную форму. Хотя у матери нет выбора в чем ходить, как у Сыльги — воинский дресскод и все такое — в платьях не повоюешь. Да и когда маме надо, она и прихорошиться может, и принарядиться, это только дочке своей она не передала знаний, как выглядеть женственно.

С ее помощью дело пошло побыстрее, и теперь в зеркале на Сыльги смотрит хорошенькая девчонка в светлой блузке, в короткой тёмной юбчонке, в шубке нараспашку и в грубых тяжёлых ботинках. И все та же шапка с помпонами, как обязательный элемент. Лицо подкрашено уже не так, как может сама — раз-два и готово. Тут тебе и консилер, и хайлайтер, и кушон, и тинт, и много других страшных слов. Но ей нравится. Первый раз за долгое время она ощущает себя на свой возраст.

— Спасибо, мам! — выпаливает воодушевленная Сыльги, хватает сумочку и торопится за дверь, ведь ей еще ехать через весь город. Мать только прячет в полотенце по-военному скупую слезу гордости.

Когда Сыльги осоловевшая от долгого пути выползает из автобуса, снег, который начинал падать мелкими крупинками, разошёлся не на шутку, повалил огромными хлопьями, густо и медленно. Зимняя сказка закружилась вокруг девушки, и это так красиво, так воодушевляюще. Она поднимает голову к небу, ловит ртом пышные снежинки и смеётся так, словно на подступах ждёт ее какое-то замечательное, счастливое событие. Толпа обтекает ее на тротуаре, люди оглядываются и улыбаются, наверно она странно выглядит, смеясь в одиночестве. Но от каждой чужой улыбки ее настроение рвётся до запредельных высот. И даже предстоящее свидание вдруг обжигает предвкушающим восторгом.

— А вот и кофейня… — Сыльги замечает вывеску с знакомым названием и на волне эйфории, все ещё пряча в глазах смешинки, залетает внутрь, звеня колокольчиками на входе.

С одного из столика навстречу ей поднимается… Ви. В рубашке и строгих брюках, смущенный и настороженный. Он разглядывает Сыльги не таясь, скользя глазами от накрашенного, все еще улыбчивого лица, вниз по блузке и полам короткой, легкомысленно расстегнутой шубки. Взгляд темнеет, когда добирается до узкой юбчонки и ног, не спрятанных, как обычно, в джинсы. На лице буквально бегущей строкой: «какого хрена» и «я тебе сейчас все объясню». Но девушке и без объяснения все ясно. Это же Ви. Прибыл с очередной злой шуткой. Чтоб он, да не подговнял? Чтоб он, да не окончательно растоптал сердце? И это она ЕМУ написала, что бесконечно влюблена? Саксофонист чертов.

Улыбка горечью стекает с лица, Сыльги разворачивается и выскакивает обратно на улицу.

И снег уже не снег, а грязное месиво, в котором разъезжаются ноги, и люди уже не улыбчивые, а хмурые, еле-еле расходятся перед бегущей девушкой. Мимо мелькают бесконечные витрины, в которых отражаются огни реклам и она — смазанной быстрой тенью — бежит, не запоминая дороги. Может быть, когда она попадёт домой, слёзы и польются, смачивая засохшее, потрескавшееся сердце, но сейчас Сыльги так зла, так оскорблена его поступком — плач застрял где-то между гневными криками и сбитым дыханием.

На одном из перекрёстков, когда Сыльги замешкалась, столкнувшись с красным светом светофора, ее ловят за рукав шубы. Резкий рывок разворачивает на сто восемьдесят градусов, и там Ви — всклокоченный, без верхней одежды, с трясущимися губами. По твёрдым щекам расползаются смуглые пятна румянца, от широких плеч, обтянутых белой рубашкой валит пар. Его бьёт дрожь, но он крепко держит ее, пытаясь отдышаться. И слабое влюбленное сердце опять сбоит, опять гонит по венам тревогу. Сыльги в который раз сдувается — снова думает и переживает о нем больше положенного.

— Почему ты раздетый?! — кричит она, перехватывая его ледяную руку.

Ви тут же вцепляется в нее, переплетаясь пальцами, неопределённо машет головой в сторону, откуда она сбежала:

— Ты так быстро выбежала, я не успел, — он начинает тянуть ее за руку, понукая шевелиться: — Пожалуйста, пойдем, давай спокойно поговорим!

— Вернись в кофейню! — топает ногой рассерженная Сыльги.

— Я не вернусь без тебя!

— Я тебя прошу, иди обратно, ты заболеешь, — чуть ли не плачет девушка, упираясь и шагая назад, и их неловкий танец в снежном крошеве, облитый фарами проезжающих машин привлекает все больше и больше внимания. Несколько любопытных аджумашек остановились, внимательно наблюдая за их топтанием, словно им включили ежедневную дораму на сто сорок пятой серии.

Еще и вредный хулиган подливает масла в огонь. Оценив обстановку и накал любопытства окружающих, кричит звонко, громко, с нужной долей трагизма, привлекая к ним все больше и больше внимания:

— Я без тебя никуда не пойду, а если ты уйдёшь, буду здесь стоять, заболею и умру! — и содрогается крупной дрожью, пытаясь выдавить из себя жалостливую улыбку. Пар изо рта клубами валит у обоих, смешиваясь в одно облако перед их лицами.

Аджумы одобрительно гудят, а одна даже возмущается:

— Девонька, веди своего парнишу в тёплое место, а там хорошенечко отогрей!

— Что за чушь ты плетешь! Просто отпусти меня и иди обратно! — стонет Сыльги, не обращая на них внимание, вмиг смущенная картинами, как бы она его отогрела. Встряхивает помпонами и дальше продолжает дёргать рукой и пятиться.

— Хочешь упаду на колени? Хочешь? Тогда пойдёшь со мной? — подвывает гадкий школьник, подпустив в голос еще драмы и, действительно, начинает валиться в снежную кашу, добавив в сто сорок пятую серию зрелищности и страсти.

— Ты как будто замуж меня зовёшь, угомонись, какие колени! — Сыльги из последних сил тащит его за руку, почти закидывая на себя, не давая свалиться в грязное месиво.

Тэхен смеётся, кашляя и жмется к ней, обнимая поверх шубы. Он такой холодный, мокрый, рубашка стоит колом, задубев под снегом и ветром, сам он тяжело висит на девушке, в попытках чуть-чуть согреться, и Сыльги чувствует, как полноценная, грандиозная истерика накатывает на нее, лишая обычного спокойствия.

Еще и свидетели добавляют дровишек в топку бешеных эмоций.