Они заглянули в люк, посмотреть, как готовят бочки к заправке водой, и на них пахнуло вонью орлопдека: запахами тухлой воды, сыра, немытых человеческих тел.

– Вы ведь давно служите на флоте, коммодор? – спросил Александр.

– Девятнадцать лет, сэр.

– И сколько из них вы провели в море?

– Шестнадцать лет, сэр. Девять месяцев я был пленником в Испании, шесть месяцев – во Франции.

– Я слышал про ваш побег из Франции. Вы претерпели немало испытаний, чтобы вернуться к такой жизни.

Красивый лоб Александра наморщился; царь силился вообразить, как человек может провести в таких условиях шестнадцать лет, сохранив рассудок и здоровье.

– И как давно вы в теперешнем своем чине?

– Я стал коммодором меньше двух месяцев назад, сэр. Однако у меня девять лет капитанской выслуги.

– А до того?

– Я шесть лет был лейтенантом, четыре года мичманом.

– Четыре года? Вы четыре года жили в мичманской каюте вроде той, что мы сейчас видели?

– Не в столь просторной, сэр. Я служил на фрегате под началом сэра Эдварда Пэлью. На фрегате места куда меньше, нежели на линейном корабле.

Хорнблауэр, пристально наблюдавший за Александром, видел, что сумел произвести впечатление, и мог примерно угадать его мысли. Царя поразили не тяжелые условия жизни на корабле – если он хоть что-нибудь знает про свой народ, то догадывается, что значительная часть его подданных живет куда хуже, – а то, что в таких условиях вырастают способные офицеры.

– Полагаю, это необходимо, – вздохнул Александр, на мгновение приоткрывая ту чувствительную сторону своей натуры, которую давно расписывала молва.

К тому времени как они поднялись на палубу, водоналивная баржа уже подошла к борту. Английские матросы смешались с русскими, помогая им в работе. Сильные руки налегали на помпы, длинные змеи парусиновых шлангов пульсировали им в такт. На баке команда с песней тянула тросы, поднимая на борт вязанки дров.

– Благодаря вашей щедрости, сэр, – сказал Хорнблауэр, – мы, если потребуется, сможем еще четыре месяца пробыть в море без захода в порт.

Завтрак у Хорнблауэра в каюте подали на восьмерых: коммодора, капитана, двух старших лейтенантов и четырех русских. Буша при виде негостеприимного стола бросило в пот: перед самым прибытием царя он увлек Хорнблауэра в сторонку и тщетно молил, чтобы тот добавил к простой корабельной пище что-нибудь из собственных припасов. Буш не мог избавиться от навязчивой мысли, что царя надо покормить хорошо. Младший офицер, который вздумал бы угостить адмирала матросской солониной, навсегда простился бы с надеждой на следующий чин, а в глазах Буша царский визит был чем-то вроде адмиральского – на большее его воображения не хватало.

Царь с любопытством оглядел помятую оловянную супницу, которую Браун водрузил перед Хорнблауэром.

– Гороховый суп, сэр, – объяснил тот. – Один из главных корабельных деликатесов.

Карлин по давней привычке постучал галетой по столу, замер, осознав, что делает, и тут же виновато принялся стучать снова. Он вспомнил, что Хорнблауэр велел офицерам вести себя так, будто никаких высоких гостей нет, более того, пригрозил сурово наказать забывчивых, а Карлин знал, что коммодор не бросает угроз на ветер. Александр с интересом взглянул на Карлина, затем вопросительно – на сидевшего рядом Буша.

– Мистер Карлин вытряхивает жучков, – объяснил Буш, умирая от смущения. – Если постучать легонько, они сами вылезут, вот так, видите, сэр.

– Весьма занятно, – сказал Александр, но галету есть не стал; один из его адъютантов повторил опыт, увидел жирные белые личинки с черными головками и разразился длинной тирадой, состоящей, надо думать, из русских проклятий. Это были едва ли не первые его слова на борту.

После такого невдохновляющего начала гости взялись за суп с осторожностью, однако, как справедливо заметил Хорнблауэр, гороховый суп – лучшее блюдо британского камбуза. Адъютант, чертыхавшийся из-за жучков, после первой ложки издал восхищенный звук, быстро очистил тарелку и не отказался, когда ему предложили вторую. В следующую перемену подали только три блюда: отварные ребра, отварной язык (и то и другое – из говяжьей солонины), а также отварную свиную солонину, все с гарниром из квашеной капусты. Александр оглядел все три блюда и мудро выбрал язык; министр флота и адъютант по совету Хорнблауэра взяли с каждого блюда по куску, отрезанному Хорнблауэром, Бушем и Херстом. Прежде молчаливый, а теперь словоохотливый адъютант с воистину русским аппетитом взялся за говяжью солонину и обнаружил, что ему предстоит долгое сражение.

Браун разлил ром.

– Жизненный эликсир флота, сэр, – сказал Хорнблауэр Александру, который разглядывал свой стакан. – Позвольте, господа, провозгласить тост, который мы все сможем выпить с самым истинным чувством. За императора всея Руси! Да здравствует император!

Все, за исключением Александра, встали и выпили. Не успели они сесть, как поднялся Александр:

– Здоровье короля Великобритании.

Адъютант принялся на французском объяснять, в каком восторге он от английского флотского рома, который попробовал первый раз. В доказательство своих слов он осушил стакан и протянул Брауну, чтобы тот налил еще. Как только со стола убрали, Александр произнес следующий тост:

– За сэра Горацио Хорнблауэра и за британский военный флот.

Когда все выпили, Хорнблауэр огляделся и понял, что от него ждут ответа.

– Флот, – сказал он. – Защитник свободы мира. Несгибаемый союзник, неумолимый враг. Когда тиран озирается вокруг, стремясь всеми правдами и неправдами расширить свои владения, он видит у себя на пути британский флот. И этот флот медленно душит тирана, обескровливая его хваленую империю. Пусть тиран бахвалится неизменными победами на суше, на море он неизменно терпит поражение. И благодаря королевскому флоту каждая победа только больше ослабляет его, вынуждая, как Сизифа, вновь и вновь закатывать камень на недосягаемую вершину. Рано или поздно этот камень его раздавит. Так пусть это случится скорее!

Хорнблауэр закончил под общий согласный гул. Он вновь испытывал душевный подъем. Необходимость говорить речь застала его врасплох, однако он с утра раздумывал над тем, как бы еще раз привлечь внимание царя к выгодам союза с Англией. Александр сравнительно молод и впечатлителен. Апеллировать надо не только к его разуму, но и к его чувствам. Хорнблауэр взглянул на царя, проверяя, достиг ли цели. Александр сидел в глубокой задумчивости, затем с улыбкой поднял на него взор, и Хорнблауэра захлестнула волна ликования – непреложной уверенности, что план сработал. Он умышленно приказал подать Александру простую матросскую еду, он показал царю, как живет, спит, работает королевский флот. Царь не может не знать о британских победах на море; интуиция подсказывала, что тяготы флотской жизни затронут его чувствительную струну – трудно объяснить, каким именно образом, но Хорнблауэр это чувствовал. Александру захочется поддержать людей, заслуживших славу такой ценой, и одновременно – иметь на своей стороне таких несгибаемых бойцов.

Царь начал подниматься со стула; адъютант торопливо опрокинул в себя пятый стакан рома. Эта порция вкупе с четырьмя предыдущими подействовала на него так хорошо, что по пути на шканцы он обнял Буша и от всей души хлопнул по спине. Ордена и медали на груди адъютанта звенели, как дюжина лудильщиков за работой. Буш, чувствуя на себе взгляды всего корабля, попытался вывернуться из объятий, но безуспешно. С багровым лицом он отдал приказ: «По реям!» – и с явным облегчением вздохнул, когда Александр начал спускаться по трапу и адъютант вынужденно последовал за ним.

Попутный ветер не станет ждать. Сейчас он дул с востока, и «Несравненная» под всеми парусами летела через Финский залив. Коммодор расхаживал по шканцам, прокручивая в голове все обычные заботы главнокомандующего. По крайней мере о питьевой воде можно не думать еще месяца два, а если потребуется – то и все четыре. То, что он заполнил бочки, станет хоть каким-то оправданием для захода в Кронштадт, буде Уайтхолл или Даунинг-стрит осудят его последние действия… Он припомнил формулировки в своем рапорте, где подчеркивал достигнутый успех и желательность подобных контактов с русским двором. Вроде бы получилось убедительно, и все же…