– Земля прямо по курсу, но никакого дворца не видно.

– Я про Петергоф ничего не знаю, – сказал Уичвуд. – Был в Царском Селе и в Зимнем субалтерном при штабе Вильсона[14] перед Тильзитом. Петергоф – одна из малых резиденций; думаю, его выбрали, чтобы Бернадот мог прибыть на встречу прямо по морю.

Бесполезно было обсуждать, к чему приведет сегодняшняя встреча, однако Хорнблауэр лишь с усилием поборол это искушение. Минута уходила за минутой, прежде чем рулевой отдал новый приказ. Парус пошел вниз, шлюпка развернулась, и впереди возникли столбы пристани. Полубаркас пришвартовался у широкой лестницы, ведущей с причала в воду. На сей раз учтивость русского офицера была вполне к месту. Последним в шлюпку, первым из шлюпки, в порядке старшинства – таков флотский этикет. Хорнблауэр, пригнувшись, вышел из каюты, ступил на лестницу и начал подъем, торопливо поправляя на ходу шпагу и треуголку. Как только он достиг последней ступеньки, наверху кто-то выкрикнул приказ. Там выстроился караул из двадцати солдат – гренадеры в меховых киверах и синих мундирах. Они приложили левую руку к груди и взяли на караул – Хорнблауэру, привыкшему к тому, как отдают честь британские морские пехотинцы, движение показалось странным. Однако мундиры и поза выглядели смутно знакомыми. Кого же они ему напоминают? Ах да, конечно! Деревянных солдатиков Ричарда. Кто-то из дипломатических друзей Барбары подарил ему коробку контрабандных немецких солдатиков. Русская армия создана по немецкому образцу, и Петр III ввел немецкие мундиры. Хорнблауэр поднес руку к полям шляпы, отвечая на приветствие офицера, и стоял так, пока не подтянулись остальные. Гусар быстро заговорил с Брауном по-русски.

– Нас ждут кареты, сэр, – перевел Браун.

Хорнблауэр видел их в конце пристани – два открытых четырехместных экипажа, запряженные великолепными лошадьми. Кучера на козлах были в пудреных париках с косичками и в красных ливреях – не того оттенка, как британский военный мундир, а чуть теплее. Лакеи в таком же наряде держали лошадей под уздцы, другие лакеи застыли рядом с дверцами.

– Старшие офицеры поедут в первой карете, – объяснил Браун.

Хорнблауэр, потом Уичвуд и Херст залезли в экипаж. Гусар с виноватой улыбкой забрался следом и сел спиной к лошадям. Дверца захлопнулась. Один лакей вскочил на козлы рядом с кучером, другой – на запятки, и лошади помчали вперед. Дорога вилась через большой парк, поляны сменялись купами деревьев, там и сям фонтаны выбрасывали струи высоко в небо, мраморные наяды склонялись над мраморными бассейнами. Иногда на повороте возникала широкая красивая аллея, мраморная лестница или изящный мраморный павильон, однако у каждого павильона, у каждого фонтана стоял часовой. При виде кареты все они брали на караул.

– Последние три царя были убиты, – заметил Уичвуд. – Только царицы умирают в своей постели. Александр предпочитает не рисковать.

Экипаж снова круто повернул и въехал на широкий, усыпанный гравием двор. Хорнблауэр едва успел разглядеть в дальнем конце длинное здание в стиле рококо, а карета уже остановилась у входа. Часовой взял на караул, лакей в пудреном парике распахнул двери. Гусар по розовой мраморной лестнице провел гостей в просторный вестибюль, где рой слуг тут же бросился к ним, чтобы принять плащи. Хорнблауэр вспомнил сунуть треуголку под мышку, остальные последовали его примеру. Распахнулись следующие двери. За ними гостей встречал сановник в красном мундире (того же имперского оттенка, что кучерские ливреи, насколько можно было различить цвет под золотым шитьем). Он был в пудреном парике и держал в руке церемониальный жезл черного дерева.

– Кочубей, обер-гофмейстер двора, – представился сановник на прекрасном французском. – Коммодор Горнбловер? Лорд Вичвуд?

Они поклонились, Хорнблауэр представил остальных. Обер-гофмейстер скользнул взглядом по их мундирам, убеждаясь, что ничто недостойное царского двора не проникнет дальше этих дверей. Затем он вновь повернулся к Уичвуду и Хорнблауэру:

– Его высокопревосходительство министр флота сочтет за честь, если коммодор Горнбловер уделит ему время для короткой беседы.

– Я к услугам его превосходительства, – ответил Хорнблауэр, – однако прибыл сюда по велению его императорского величества.

– До выхода его императорского величества еще остается время. А его высокопревосходительство министр иностранных дел будет премного обязан, если лорд Вичвуд уделит ему несколько минут.

– Я к услугам его превосходительства, – отвечал Уичвуд. Для человека с его опытом он говорил по-французски на удивление плохо.

– Благодарю вас, – сказал Кочубей.

Он жестом подозвал еще трех придворных, рангом пониже (если считать показателем ранга обилие золотого позумента). По ключу на ленте Хорнблауэр угадал в них камергеров. Последовали новые представления, новые поклоны.

– Теперь, сударь, если вы соблаговолите пройти со мной… – обратился Кочубей к Хорнблауэру.

Два камергера занялись младшими офицерами, один – Уичвудом, а Кочубей повел Хорнблауэра прочь. Тот последний раз оглянулся на спутников. Даже твердокаменный Херст, даже Маунд с его притворной ленцой выглядели испуганными детьми, которых родители оставили незнакомой няньке. Однако у Брауна лицо было совсем другое. Зеленые глаза напряженно блестели, он озирался, как будто замыслил нечто отчаянное. Хорнблауэру сделалось не по себе; он вспомнил, что за волнением поездки во дворец позабыл о Брауне, об украденном пистолете, обо всем, что с ним связано. Требовалось время подумать, однако Кочубей быстро шел вперед. Они миновали великолепную комнату – Хорнблауэр едва успел отметить на ходу картины, мебель, скульптуры, – и двое лакеев (казалось, их тут сотни) распахнули следующие двери. Коридор был высок и широк – скорее картинная галерея, чем коридор, – однако Кочубей прошел по нему лишь несколько ярдов. Он резко остановился у неприметной двери. Два лакея торопливо шагнули в стороны. За дверью началась крутая лестница. Пролет – и они оказались перед следующей дверью. Ее охраняли четыре дюжих молодца в красных мундирах и синих шароварах – первые казаки, которых Хорнблауэр видел собственными глазами. Даже прижавшись к стене, чтобы пропустить гостей, они наполовину перегородили узкую лестницу, и Хорнблауэр вынужден был протиснуться боком. Кочубей очень тихо постучал и тут же открыл дверь, заговорщицким жестом поманив Хорнблауэра за собой.

– Сэр Горнбловер, – объявил он.

Дородный сановник во флотском мундире с эполетами и множеством орденов, очевидно, был министром флота; он сердечно шагнул вперед и на очень хорошем французском выразил сожаление, что не говорит по-английски. Однако в дальнем углу комнаты сидел еще один человек, высокий и стройный, в изящном голубом мундире. Он был очень красив, но какой-то странной, неземной красотой; восковая бледность щек, подчеркнутая короткими темными бакенбардами, не выглядела болезненной, скорее в ней было что-то от иного мира. Он неподвижно сидел, уперев кончики пальцев в небольшой столик, и оба русских сановника не подавали вида, что знают о его присутствии. И все же Хорнблауэр понял, что это царь. Что ж, если царские приближенные ведут себя так, будто не видят царя, он сумеет притвориться не хуже их.

Хорнблауэр перевел взгляд на министра флота.

– Надеюсь, – сказал тот, – вы в добром здравии?

– Благодарю, – ответил Хорнблауэр. – В самом что ни на есть отменном.

– А ваша эскадра?

– Тоже в отменном здравии, ваше превосходительство.

– Она в чем-нибудь нуждается?

Хорнблауэру вновь пришлось соображать быстро. С одной стороны, хотелось выглядеть совершенно независимым, с другой – он помнил, что вода на исходе. Чем бы ни командовал офицер – кораблем или эскадрой, – он постоянно держит в голове необходимость возобновлять запасы воды. И министр флота – даже русского – это наверняка знает.

– Дрова и вода, как обычно, были бы весьма кстати, – сказал он.