Мы подошли к двери, но тут из тени внезапно появилась женщина и замерла в золотом отблеске лампы. Ее лица различить я не мог, но она протянула руки с умоляющим возгласом:

– Ради бога, Джек, не надо! У меня было предчувствие, что ты нагрянешь сегодня вечером. Выкинь из головы подозрения, дорогой! Поверь мне еще раз, и ты никогда об этом не пожалеешь.

– Я слишком долго верил тебе, Эффи, – сурово бросил мистер Манро. – Пропусти меня! Все равно не удержишь! Мы с друзьями положим этому конец.

Он отодвинул жену в сторону, мы последовали за ним. За распахнувшейся дверью нам попыталась преградить путь немолодая женщина, но он оттолкнул ее, и через секунду мы втроем взбежали вверх по лестнице. Грант Манро ворвался в залитую светом комнату, мы – по пятам за ним.

Комната была уютная, хорошо обставленная; две свечи горели на столе и две – на каминной полке. В углу, склонившись над письменным столиком, сидела, судя по всему, маленькая девочка. Сидела она к нам спиной, но мы разглядели, что одета она в красное платьице и что на ней длинные белые перчатки. Она живо обернулась, и я, пораженный, вскрикнул от ужаса. Ее лицо было странно-мертвенным, а черты – совершенно лишены какого-либо выражения. Мгновение – и загадка разрешилась. Холмс со смехом провел рукой за ухом девочки; маска слетела с ее лица – и перед нами предстала угольно-черная негритяночка, сверкая белейшими зубами: ее рассмешило наше изумление. Я тоже прыснул от хохота, присоединившись к ее веселью, и только Грант Манро застыл на месте как вкопанный, стиснув рукой горло.

– Господи! – воскликнул он. – Что все это значит?

– А я тебе объясню, – отозвалась его жена, вступив в комнату с гордым и решительным видом. – Ты вынудил меня, вопреки моей воле, открыть эту тайну, и теперь нам придется вместе искать выход. Мой муж умер в Атланте. Но ребенок остался жив.

– Твой ребенок?!

Миссис Манро достала спрятанный на груди крупный серебряный медальон:

– Ты ни разу не видел, что там внутри.

– Я думал, он не открывается.

Миссис Манро нажала на пружинку, и створка медальона отскочила. Под ней находился портрет мужчины, внешность которого, на редкость привлекательная и свидетельствующая о незаурядном уме, безошибочно указывала на его африканское происхождение.

– Это Джон Хеброн, уроженец Атланты, – продолжала миссис Манро, – и на свете не найти человека благороднее, чем он. Я отреклась от нашей расы, лишь бы выйти за него замуж, и ни разу ни на миг об этом не пожалела. Увы, наше единственное дитя пошло не в меня. Это нередко случается в подобных браках, и малышка Люси даже темнее своего отца. Но будь у нее хоть какая кожа, она моя дорогая девочка, и мама ее любит без памяти! – При этих словах негритяночка подбежала к матери и прильнула к ее платью. – Я оставила ее в Америке только потому, что здоровье у нее было неважное и я боялась: перемена климата может ей повредить. Заботилась о ней преданная шотландка, которая раньше нам прислуживала. Я и мысли не допускала, чтобы отказаться от своего ребенка. Но когда жизнь свела меня с тобой, Джек, и я тебя полюбила, я побоялась тебе признаться. Да простит меня Бог, но мне страшно было тебя потерять, и я так и не набралась храбрости выложить правду. Мне пришлось выбирать между вами, и я смалодушничала – отвернулась от моей родной деточки. Целых три года держала тебя в неведении; правда, от нянюшки получала известия, что Люси вполне благополучна. Но в конце концов мной овладело неодолимое желание снова с ней увидеться. Я боролась с собой, но тщетно. Понимая всю опасность, я все-таки решилась вызвать ребенка сюда, хотя бы на несколько недель. Переслала няне сто фунтов с тем, чтобы она сняла этот коттедж под видом соседки, никак со мной не связанной. Моя осторожность зашла так далеко, что я велела не выпускать девочку из дома днем, на руки надевать перчатки, а личико прятать под маской: вдруг кто-нибудь увидит ее в окне и тогда пойдут слухи – мол, по соседству появился чернокожий ребенок. Если бы я меньше остерегалась, вышло куда бы разумней, но я сходила с ума от страха, что ты доберешься до истины.

Именно ты первым сообщил мне о новых соседях. Надо было дождаться утра, но от волнения я не могла заснуть – и выскользнула из дома, зная, что тебя не добудиться. Однако ты заметил, как я уходила, и с этого начались все мои беды. На другой день раскрытие тайны зависело от твоей воли, но ты благородно не стал допытываться. А еще через три дня, когда ты вломился в дом, няня с Люси едва успели убежать через черный ход. И вот сегодня тебе все известно, и я спрашиваю: что станется с нами – со мной и с моим ребенком?

Миссис Манро стиснула руки и застыла в ожидании ответа.

Лишь через долгие две минуты Грант Манро нарушил молчание, зато ответил так, что у меня до сих пор теплеет на душе при воспоминании об этом. Он подхватил девочку, поцеловал, посадил на руку и, протянув другую руку жене, повернулся к двери со словами:

– Нам спокойнее будет поговорить обо всем дома. Я не очень-то хороший человек, Эффи, но, надеюсь, все же лучше, чем тот, кем ты меня считала.

Мы с Холмсом проводили их до тропы, и там мой друг потянул меня за рукав:

– Думаю, в Лондоне от нас будет больше пользы, чем в Норбери.

О происшедшем Холмс не обмолвился ни единым словом до самого позднего часа, когда с зажженной свечой уже направлялся к себе в спальню.

– Ватсон, – проговорил он, – если вам когда-нибудь почудится, что я чересчур самонадеянно полагаюсь на свои способности или меньше усердствую в расследовании дела, нежели оно того заслуживает, будьте добры: шепните мне на ухо одно только слово: «Норбери» – и я бесконечно буду вам признателен.

Вскоре после женитьбы я обзавелся клиентурой в Паддингтоне. Практику я купил у пожилого доктора Фаркуара: когда-то пациенты его прямо-таки осаждали, но из-за возраста и постигшей доктора болезни (сходной с пляской святого Витта) число их значительно сократилось. Клиенты не без оснований полагают, что сам врач должен быть здоров, и с недоверием относятся к квалификации медика, неспособного себя излечить. Таким образом, практика моего предшественника постепенно сужалась и, когда я ее приобрел, вместо тысячи двухсот фунтов приносила немногим более трех сотен в год. Но я уповал на свою молодость и энергию и был уверен в скором успехе.

Первые три месяца практика отнимала у меня уйму времени, и я почти не виделся с моим другом Шерлоком Холмсом. Заглянуть на Бейкер-стрит мне было недосуг, а Холмс если куда и отправлялся, то в основном по делам своей профессии. А поэтому, листая июньским утром после завтрака «Британский медицинский журнал», я был немало удивлен, когда услышал звон колокольчика, а вслед за ним – резкий и несколько скрипучий голос моего давнего компаньона.

– О, дорогой Ватсон! – воскликнул он, шагнув в комнату. – Очень рад вас видеть! Надеюсь, миссис Ватсон вполне оправилась после всех треволнений, связанных со «Знаком четырех»?

– Благодарю вас, мы оба чувствуем себя отлично, – сказал я, сердечно пожимая ему руку.

– Надеюсь также, – продолжал Холмс, усаживаясь в кресло-качалку, – что медицинские заботы не совсем погасили ваш прежний интерес к нашим дедуктивным задачкам.

– Напротив, – возразил я, – как раз вчера вечером я просматривал свои старые записи и систематизировал кое-какие наши прошлые достижения.

– Полагаю, вы не считаете свою коллекцию завершенной?

– Никоим образом. Очень хотелось бы пополнить ее новым опытом.

– Например, сегодня?

– Если угодно, да.

– А если понадобится ехать в Бирмингем?

– Как пожелаете.

– Что с практикой?

– Когда мой сосед уезжает, я его подменяю. И он всегда готов вернуть мне долг.

– Ага, превосходно! – Холмс откинулся в качалке и пристально вгляделся в меня из-под полуприкрытых век. – Вижу, в последнее время вам нездоровилось. Простуда летом – хуже не придумать.

– Да, на прошлой неделе я целых три дня просидел дома. Впрочем, мне казалось, что от моей простуды не осталось и следа.