Римус нежно изучал парня перед собой. Он был похож на ангела в этой рубашке и лунном свете, он выглядел таким юным и маленьким. Кожа почти сияла, как перламутр. Достойный всяческой похвалы и любви. В нем не было ничего сумасшедшего, он просто был сломлен самым прекрасным из способов.

— Ты не сумасшедший, — тихо произнёс Люпин, переплетая пальцы Бродяги, цепляющиеся за песок, со своими. Кожа такая мягкая и холодная. — Ты не отказываешься от Бога, несмотря на ориентацию или чокнутых родителей-католиков. Вера – это гораздо больше, чем обстоятельства...

— Я думаю... иногда, — мягко перебил его Сириус, слова исчезали в шуме морских волн. — Мир хочет доказать мне, что его там нет, но это всего лишь испытание моей веры. Я знаю, что он там, я просто чувствую это и не могу объяснить почему.

Римус, признаться, сам не верил в Бога, но находил религию поразительно красивой. Но Сириус верил. И это было так в его природе – искать высшее благо, скрытые молитвы и мистические истории. Он верил в искусство, и сам был искусством.

Когда они впервые познакомились, в пятом классе, Сириус кричал при каждой возможности, как сильно он ненавидит службы и церкви, что мать заставляет его учить Библию наизусть. И Римус верил ему, но прошло время, и Сириус наконец высвободился из родительской ловушки, и пришел к религии самостоятельно. Он почти никогда не говорил об этом открыто. Ты просто знал, что у него была вера.

— Я думаю, кто бы там ни был, он любит тебя, — Римус почувствовал, как у него перехватило дыхание. — И твоя мать была неправа. Ты достоин любви.

Брюнет продолжал смотреть Римусу в глаза тем напряженным неуверенным взглядом, который заставлял Луни чувствовать себя слабым и парализованным.

— Почему ты здесь? — почти прошептал Блэк, изучая лицо парня.

— Поссорился с Кевином.

— О... — Сириус выдохнул и оглянулся на море, крепче сжимая руку Лунатика, словно в утешение. Но от всего этого по спине Римуса пробежали мурашки, незнакомые, щекочущие и такие теплые. Его друг был единственным человеком, который делал его таким расслабленным и напряженным одновременно. — Из-за секса?

— Ага, — усмехнулся Римус, борясь с раздражением и злобой. Этот момент был идеальным, волшебным, чистым и таким умиротворенным, он не хотел его портить. — Думаю, мы поговорим об этом с ним утром.

Он огляделся, чтобы посмотреть, не вышел ли Кевин искать его, но, разумеется, не вышел.

— Ты дрожишь, — Римус настороженно оглядел трясущегося Сириуса. — Вот.

Светловолосый снял толстовку, оставаясь в одной футболке. После минутного раздумья Сириус, наконец, принял предложение. Он натянул толстовку с капюшоном, спрятав тонкие пальцы в огромных для него рукавах.

— Лучше?

— Да, — Сириус глубоко вдохнул, будто втягивая запах, а затем внезапно переместился и улёгся на бок. — Иди сюда...

Римус не сразу догадался, что происходит, а затем, наконец, прилёг на песок лицом к Сириусу. Пара сантиметров между их носами. Хрупко, нежно и... так непривычно волнительно.

— К черту парней, — тихо рассмеялся Блэк, и Луни присоединился к нему. — Давай поспим здесь.

С этими словами брюнет захлопнул веки и наклонил голову на чужую грудь, обхватывая друга за талию. Его волосы пахли мылом, свежестью, с оттенком морской соли, сигарет и жасмина. Шелковистый и совершенный в руках Рема. Сердце Люпина бешено колотилось рядом с лицом Бродяги, и он совсем не знал, что, черт возьми, происходило. Почему этот запах, эта кожа, эти волосы опьяняли его. Может быть, потому, что они не дурачились и не шутили друг над другом, как всегда? Может быть, потому, что они сняли маски вечных издевательств и попали в пузырь уединения? Но все казалось другим, странным и таким новым. Римус чуть не выдохнул от прилива удовольствия. Он так давно не спал рядом с Сириусом.

Он крепче сжал парня обеими руками и погрузился в сон, обволакивающий все тело. Пока сквозь полудрем он не ощутил мягкий пинок в грудь. Луни распахнул глаза и ощутил дрожь в объятиях, тихие всхлипы Бродяги в шею.

— Все хорошо... шшш, — прошептал он и взял лицо Сириуса в свои ладони, выводя нежные круги на напряженных скулах.

Блэк наконец открыл веки, наполненные слезами. Боль и трепет заныли в костях Луни.

— Я здесь, — повторял он, вытирая горячие слезы.

Сириус ничего не сказал, просто молча кивнул и глубоко вздохнул дрожащими припухшими губами.

И это случилось.

Удар в сердце Римуса был таким громким, что его чуть не стошнило. Желание поцеловать Сириуса возникло у него так внезапно, неожиданно и так сильно. В горле пересохло от страха, и замер испуганный всхлип. Одно желание. Раствориться в Сириусе, поцеловать его со всей любовью, которая захлестнула, как приливная волна.

— Спасибо... — шепот Сириуса нарушил тишину, и он улыбнулся. И эта чертова улыбка заставила легкие Римуса выпустить весь воздух. Нет-нет-нет. — Тебе не холодно?

Римусу пришлось зажмурить глаза, чтобы голос звучал менее жалко.

— Нет-нет, ложись спать, — он сглотнул и прочистил горло.

И Бродяга сделал это. Он прилёг на расстоянии нескольких сантиметров от друга, почти соприкасаясь носами. Облегченный, спокойный и такой хрупкий. Только свежее морское дыхание между ними. Его маленькие ручки вцепились в талию Римуса, а их ноги переплелись, и брюнет медленно погрузился в сон.

Но Лунатик потерял дар речи. Что, черт возьми, произошло? Он не мог закрыть глаза, не мог думать. Он все больше и больше изучал спящее лицо Сириуса, как будто видел его впервые, и это так завораживало. Всю оставшуюся ночь Люпин обводил взглядом губы, нос, волосы и скулы Сириуса. Движимый желанием иметь возможность смотреть на это до конца жизни, не способный насытиться. Он всегда знал, что Сириус красив, но только сейчас увидел это так ясно. Теперь, когда он знал, каково это – целоваться с парнями, он понял, что целоваться с Бродягой не было бы «забавно» или «странно». Наверное, это было бы просто восхитительно.

Первые солнечные лучи коснулись кожи Сириуса, и только в этот момент Люпин осознал, что смотрел на него часами. Не в состоянии остановиться. Ему нужно было раствориться в этом моменте и спрятать Сириуса в своих объятиях, как дар Бога, в которого он и не верил.

Как он мог этого не видеть? С тех пор как они были детьми, Блэк заставлял его чувствовать этот необъяснимый комфорт, желание и магнетическое притяжение. Они всегда прикасались друг к другу, обнимались и спали вместе. Вот почему Римус почувствовал это странное волнение в животе, когда Бродяга сделал каминг-аут. Вот почему он всегда забирался в постель к брюнету, когда Ниа уезжала из города. Вот почему он предпочитал проводить время с Сириусом больше, чем с кем-либо в этом мире. Вот почему он был здесь, а не в палатке с Кевином. И вот почему он ни в кого не мог влюбиться. Он не был сломленным или бесчувственным, он просто уже был влюблен. И теперь эти чувства поразили его так сильно, что Луни и вовсе забыл, что у него все ещё был парень. Потому что это было несравнимо... с тем, что он ощущал прямо сейчас.

Горячие слезы наполнили глаза и скатились по носу, но пристальный взгляд был все еще сосредоточен на мягком оранжевом сиянии солнца на коже Сириуса. При мысли о том, что он был так слеп прежде и теперь мог все это видеть так ясно, Лунатик чуть не зарыдал вслух. Что ему теперь оставалось делать? Вести себя так, будто он не догадался? Как будто это ничего не меняло? Как будто мысль о том, что Гидеон целует Бродягу, не заставляла его кровь кипеть от гнева и ревности?

Он был в такой заднице. Ему нельзя было признаваться во влюбленности в Сириуса. Друг был бабником, казановой и абсолютно свободолюбивым человеком. Сейчас Гидеон делал его счастливым, и Римус мог только проглотить эту правду сквозь ком в горле.

Оставалось ещё два удара сердца. «Ты чувствуешь бабочки в животе и мурашки по коже. Но это не значит, что ты влюблен, если ощутил подобное лишь однажды, может, человек просто понравился тебе». Был шанс, что Римусу все привиделось.