Федор слегка хмурится, но от ответа не уходит.

– Думаю, тип характера такой. Не подвержен сильным эмоциональным колебаниям. Собран, уравновешен, целеустремлен. Фокусируется на том, что имеет первостепенную важность. Жестокость без крайней нужды не проявляет.

– Тоже так думала. Раньше, – с горечью делюсь своими личными наблюдениями. – Сейчас вижу немного иначе.

Федор молча взбивает яйца, что-то к ним подмешивает, ставит на плиту сковороду, ждет, пока та разогреется, выливает смесь и только после этого вновь смотрит на меня.

– Сложно объяснить, Катя. На самом деле сложно. Сейчас ты не понимаешь, но значишь для него больше, чем думаешь. Больше, чем я сам мог когда-либо предположить.

Многим позже я лежу в кровати и без конца прокручиваю в голове то, что услышала. Никак эти слова не натянешь на то, что вижу я сама. На то, как поступает Гордей, и какие жестокие вещи порой говорит.

«Это ведь ты меня любишь. Не я тебя».

Сердце раз за разом сжимается и кровоточит, когда эти слова воспроизвожу. Тут никакого многоточия не поставить. Никаких запасных вариантов не обнаружить. Никакой надежды не отыскать.

Но я, как ни стараюсь, не могу свои чувства просто взять и выкорчевать. Засело настолько глубоко, что невозможно иссечь, не травмировав окружающие волокна. Может, оно как-то само со временем иссохнет и превратится в черствую точку, с которой можно прожить до так называемой старости?

Нужно просто перетерпеть. Нужно.

Скоро все закончится.

Я уеду, и мы больше никогда-никогда не пересечемся. Никогда не увижу суровое лицо Тарского. Не поймаю пронизывающий и будоражащий взгляд. Не услышу сильный голос и его неподражаемое, грубоватое и требовательное «Катенька».

Только почему от одной мысли об этом мне становится еще хуже?

По спине слетает дрожь, когда улавливаю за спиной тихие шаги. Пока Таир раздевается, не разворачиваюсь и никак не выдаю того, что еще не сплю. Матрас пружинит и, мелко вибрируя, посылает по моей коже новую волну мурашек.

Одеяло натягивается, и я машинально задерживаю дыхание. Не то чтобы у меня есть возможность не дышать на протяжении всей ночи. Думаю, что таким образом можно подготовиться, прежде чем дыхательные пути и сами легкие заполнит мужской запах.

– Дыши, Катя.

Нет, не срабатывает. Обволакивает и кружит голову.

– Откуда ты знаешь, что я не сплю? – спрашиваю, оборачиваясь.

Ничего не могу с собой поделать. Пытаюсь рассмотреть его лицо в проникающем через окна слабоватом лунном свете. Гордей лежит на спине, закинув одну руку за голову. Спустя пару секунд скашивает только взгляд, оставаясь в том же положении.

– Во сне ты не напрягаешься, не дрожишь и не задерживаешь дыхание.

Слабо киваю, не зная, что ответить. Продолжаю смотреть, даже когда он закрывает глаза.

– Спи, Катя.

– Угу.

– Не угу, а спи.

Шумно перевожу дыхание.

– Пусть тебе приснится какая-нибудь жесть!

– И тебе сладких снов, Катенька.

Зашит изнутри. Только при взгляде на Катю эти швы воспаляются и кровят, норовя разойтись.

Странно.

Держу сердце и дыхание в одном ритме. Мысли фильтрую. Думаю лишь о том, что важно и очень важно – отстраненно и строго по фактам. Переработанные и бесполезные эмоции густыми потоками стекают по венам.

Я спокоен. Мрачен и предельно свободен. Сосредоточен исключительно на работе, на скорейшем ее завершении и благополучном возвращении Кати на родину. Облажаться, как никогда, прав не имею. Никому другому перепоручить царевну не позволю. Ни флегматику Янушу, который впервые поставил под сомнения мой профессионализм и вздумал тянуть одеяло на себя. Ни добряку Федору, который в критических ситуациях способен принимать сомнительные решения. Ни честолюбивой Элизе, которая при выполнении задания умеет действовать крайне жестоко. Никому.

Не думал, что когда-нибудь выстрою барьер между собой и семьей. Но сейчас именно это и происходит. Огородился. Более того, достаточно хладнокровно принимаю этот факт.

«Комнату» вчера посетили в третий раз, пока без результатов. Но и это меня не беспокоит. Знаю, что рано или поздно Потоцкий появится. И реакция на Катерину будет. Не может не быть. Изученные материалы не оставляют сомнений: связь с Ириной Волковой была не простой интрижкой. В угоду каким-то чувствам, оба поставили под угрозу не только свои семьи, но и жизни. Ими, собственно, и расплатились. Только Потоцкому удалось залатать раны, перекроить рожу и под новой личиной продолжить отравлять мир.

Изначально возникали предположения, что Катя может быть вовсе не Волковой, а Потоцкой, настолько давней и затяжной оказалась эта связь. Но сравнение ДНК, которые были проведены нашими экспертами, опровергли эти подозрения.

Волкова она, хоть внешне ничего от старого хрена не взяла. Кровь его.

Ядовитая моя Катенька. Мать ее…

– Доедай и отправляйся в спальню. Сегодня выходной, – сообщаю за ужином.

Катерина смотрит, сжимая столовые приборы до белизны в костяшках, словно готова воткнуть их мне в грудь.

– Почему сразу не сказал?

Потому что не знал. Выдал решение на этапе формирования. Сам не понял, как и зачем подобное принял, если сроки и без того горят.

– Таи-и-и-р-р? – рычит сквозь зубы. Со звоном бросает на тарелку нож. Чуть позже вилку. Я спокойно за этим наблюдаю, проглатываю пищу и тянусь за стаканом с вишневым соком. Медленно отпивая, слегка морщусь. Но не от этой кислоты, а от верещания царевны. – Ты собираешься отвечать? – так и не дождавшись какой-то реакции, подскакивает и будто пружина выстреливает из-за стола. – Нравится держать меня в постоянном напряжении? Я целый день до вечера на нервах нахожусь! Ты специально это делаешь?

Поднимаюсь и собираю тарелки. Знаю, что Катерина убраться не додумается. Хотя пора бы уже научить ее элементарным вещам.

Сложив посуду в раковину, возвращаю к ней взгляд.

– Иди сюда, Катя.

Она колеблется, но недолго. Надо отдать должное, то ли смелость ее подгоняет, то ли любопытство, всегда идет, когда зову.

Замерев на расстоянии нескольких шагов, задирает подбородок и с вызовом смотрит в глаза.

– Что тебе надо?

– Хочу, чтобы ты вымыла эту посуду.

Ее лицо в течение нескольких секунд выражает едва ли не большую степень шока, чем в первый день в «Комнате», когда на ее глазах даме засадили сразу два члена.

– С ума сошел? Я не умею… И учиться не хочу…

– В этом нет ничего сложного, – поймав за запястье, подтягиваю девчонку к раковине. Приставив вплотную, фиксирую сзади своим телом. Она вцепляется пальцами в край тумбы, замирает и прекращает дышать. А у меня, блядь, несмотря на все пристрелянные мантры и профпримочки, срабатывает та часть тела, которую рядом с ней никак не удается контролировать. Конечно же, Катя это чувствует. Громко выдыхая, еще сильнее напрягается. – Открой кран. Возьми губку. Смочи ее в воде и налей чистящее средство.

– Не буду, – дрожит сердитым шепотом. Сопротивление у нее в крови, никак иначе. – Я тебе прислуживать не нанималась!

– Не надо мне. За собой убери, царевна, твою мать!

– Сам убирай!

Первым из скрипучих железных оков вырывается гнев. Сам не знаю, какими обходными путями это происходит. Просто срывает петли, и меня уже несет.

Бью пальцами по рычагу смесителя. Катя вздрагивает и что-то пищит, до того как вода с шумом ударяется по металлическому дну раковины. Грубо подцепляя ее руку, шмякаю в насильно раскрытую ладонь губку.

– Таи-и-и-р-р…

– Молчи, – рявкаю над девичьей головой.

Стискивая хрупкую кисть, подставляю ее под ледяные струи. Улавливаю шипящий вдох, а после него начинается по-настоящему одуряющая возня. Чтобы налить чистящее средство, приходится сжать царевну со всех сторон. Одной рукой сдавливаю ладонь с губкой, второй без какого-либо чувства меры хлещу на нее зеленый ароматизированный гель.