И сам прыгнул в карету за Настасьей Филипповной и затворил дверцы. Кучер не сомневался ни одной минуты и ударил по лошадям.
Явление второе. После убийства Настасьи Филипповны.
Князь Мышкин стоит у знакомой скамейки лицом к фонарю. Из темноты шагает Рогожин, подходит со спины.
Рогожин (тронул князя Мышкина за локоть и вполголоса проговорил над самым ухом). Лев Николаевич, ступай, брат, за мной, надоть.
Мышкин. Настасья Филипповна разве у тебя?
Рогожин. У меня.
Прошли два шага.
Мышкин. Где же… Настасья Филипповна?
Рогожин (медленно). Она… здесь.
Прошли ещё два шага.
Мышкин. Где же?
Рогожин поднял глаза на князя и пристально посмотрел на него. Говорят шепотом.
Рогожин. Пойдем…
Мышкин. Рогожин! Где Настасья Филипповна?
Рогожин. Там.
Мышкин. Спит?
Рогожин (пристально смотрит на князя). Аль уж пойдем!.. Только ты… ну, да пойдем!
Идут к завещанной портьерой кровати. Рогожин приподнимает портьеру.
Рогожин. Входи!
Мышкин. Тут темно.
Рогожин. Видать!
Мышкин. Я чуть вижу… кровать.
Рогожин. Подойди ближе-то.
Князь шагнул еще ближе, остановился.
Голос автора. На постели кто-то спал, совершенно неподвижным сном; не слышно было ни малейшего шелеста, ни малейшего дыхания. Спавший был закрыт с головой белою простыней. Кругом, в беспорядке, на постели, в ногах, у самой кровати на креслах, на полу даже, разбросана была снятая одежда, богатое белое шелковое платье, цветы, ленты. На маленьком столике, у изголовья, блистали снятые и разбросанные бриллианты. В ногах сбиты были в комок какие-то кружева, и на белевших кружевах, выглядывая из-под простыни, обозначался кончик обнаженной ноги; он казался как бы выточенным из мрамора и ужасно был неподвижной.
Вдруг зажужжала проснувшаяся муха, пронеслась над кроватью и затихла у изголовья. Князь вздрогнул.
Мышкин (с ужасающей гримасой). Это ты?
Рогожин (обречённо) Это… я…
Помолчали минут пять. Князь Мышкин посмотрел вопросительно на Рогожина.
Рогожин. Вчера мы так же вошли, совсем потихоньку, как сегодня с тобой. Я еще про себя подумал дорогой, что она не захочет потихоньку входить, – куды! Шепчет, на цыпочках прошла, платье обобрала около себя, чтобы не шумело, в руках несет, мне сама пальцем на лестнице грозит, – это она тебя всё пужалась. На машине как сумасшедшая совсем была, всё от страху, и сама сюда ко мне пожелала заночевать; я думал сначала на квартиру к учительше везти, – куды! «Там он меня, говорит, чем свет разыщет, а ты меня скроешь, а завтра чем свет в Москву», а потом в Орел куда-то хотела. И ложилась, всё говорила, что в Орел поедем… (подумав мгновение, продолжил) Так я и порешил, чтоб ни за что, парень, и никому не отдавать! Ночью проночуем тихо. Я сегодня только на час один и из дому вышел, поутру, а то всё при ней был. Да потом повечеру за тобой пошел. Боюсь вот тоже еще что душно, и дух пойдет. Слышишь ты дух или нет?
Мышкин. Может, и слышу, не знаю. К утру наверно пойдет.
Рогожин. Потому, брат, дух. А она ведь как лежит… К утру, как посветлеет, посмотри. Что ты, и встать не можешь?
Князь Мышкин дрожал, силился встать, но не мог.
Мышкин. Ноги нейдут, это от страху, это я знаю… Пройдет страх, я и стану…
Рогожин испуганно посмотрел на князя Мышкина.
Мышкин. Слушай… слушай, скажи мне: чем ты ее? Ножом? Тем самым?
Рогожин. Тем самым…
Мышкин. Стой еще! Я, Парфен, еще хочу тебя спросить… я много буду тебя спрашивать, обо всем… но ты лучше мне сначала скажи, с первого начала, чтоб я знал: хотел ты убить ее перед моей свадьбой, перед венцом, на паперти, ножом? Хотел или нет?
Рогожин. Не знаю, хотел или нет…
Мышкин. Ножа с собой никогда в Павловск не привозил?
Рогожин. Никогда не привозил. Я про нож этот только вот что могу тебе сказать, Лев Николаевич, я его из запертого ящика ноне утром достал, потому что всё дело было утром, в четвертом часу. Он у меня всё в книге заложен лежал…
Послышались шум и шаги из соседнего зала. Князь Мышкин перестал дрожать.
Рогожин. Стой, слышишь? Слышишь?
Мышкин (испуганно). Нет!
Рогожин. Ходит! Слышишь? В зале…
Оба стали слушать.
Мышкин. Слышу.
Рогожин. Ходит?
Мышкин. Ходит.
Рогожин. Затворить али нет дверь?
Мышкин. Затворить…
Двери затворили, и оба опять улеглись. Долго молчали.
Мышкин. Ах да! да… я ведь хотел… эти карты! карты… Ты, говорят, с нею в карты играл?
Рогожин. Играл…
Мышкин. Где же… карты?
Рогожин. Здесь карты… вот…
Рогожин взял колоду из стола и протянул князю. Князь взял ее рукой, неспешно повертев, как бы вспоминая зачем взял их в руки. Прошло с полчаса.
Мышкин (про себя). Чему обрадовался? Чем это теперь поможет?
Долго молчали. Звучит тревожная мелодия.
Рогожин (внезапно громко и отрывисто закричал и захохотал). Офицера-то, офицера-то… помнишь, как она офицера того, на музыке, хлестнула, помнишь, ха, ха, ха! Еще кадет… кадет… кадет подскочил…
Князь вскочил со стула в новом испуге.
Рогожин осекся, перестал хохотать, веселая гримаса сменилась на скорбную, он изредка и вдруг начинал иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и чуть слышно смеяться; князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрогивался до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки… больше он ничего не мог сделать! Князь сам опять начал дрожать, и опять как бы вдруг отнялись его ноги. Наконец он прилег на подушку, как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии; слезы текли из его глаз, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих собственных слез и уже не знал ничего о них… На сцене гаснет свет. Звучит лирическая минорная мелодия.
Настасья Филипповна обнаруживает себя в эпицентре зла, исходящего от людей. Причем нельзя сказать, что каждый причиняет ей какое-то нестерпимое зло, каждый излучает вольно или невольно мизерную порцию зла, но совокупность всего этого зла становится нестерпимым. Даже князь, которого она называла «младенцем», оказался для нее врагом, как и Рогожин, который в итоге убил ее в порыве ревности. Она прячется от князя Мышкина, от Аглаи, в которой разочаровалась. Но и Рогожин не оказывается для неё спасителем, он чувствует двойное предательство Настасьи Филипповны как невесты и как подельницы в афере против князя. Он сначала проникается ее мимолётной любовью, но его охватывает животный страх, потерять её снова, и он не находит ничего лучше чем убить ее подвернувшимся ему под руку ножом. Осознав это, он тихо сходит с ума.
