опорожняют глаза литрами,
разрывают нехрупкие прутики в
клеткообразной и образной груди,
чтобы освободить
килограммовосотенный птицу-крик.
им же больно!
встань на цыпочки, эти крошечные чернявые точки
не видят за собой гроба.
ночной горшок безотходного неба
опорожняется нам на головы,
а мы радостно спим и смеёмся,
не разжимая склеенной челюсти,
веря, что самые противные дожди
выгуливаются именно по ночам.
мы откровенно удивляемся,
поднимаем нарисованные брови,
с нас сыплется штукатурка,
а нос, как канализация, забит;
искоса окна домов следят
за нашей походкой,
за мелкотой жестов, за цветами шкур,
которые мы мимикрично
подбираем под цвет смога и пыли.
в агностичности стресса
рождается надкусанное и недожёванное «всёвпорядке».
закрывайся ладонями!
ветер упорствует,
ветер по-прежнему невыносим.
11.11.2008 г.
Либрофил, вредно читать без света
увидел бы ты меня в другом свете,
в другом… не в этом.
а то эти софиты
очень назойливы…
назойливы, как
трупный запах, расчленённый на столе
у патологоанатома.
ой ли! вы
говорили мне
своим зубчатым
голосовым тоном?
не больше атома,
плохо слышала, ваш голос – такой крохотный.
лучше бы ты им,
или вы им (как правильно?)
говорил гадости —
приятно слышать, ничего не слыша.
от радости
ладошками захлопала крыша,
а потом отправилась
в дальнейшее странствие.
увидел бы ты меня в другом свете…
хотя бы солнечном,
слепяще-летнем,
когда все софиты погашены, брошены,
а город повязывает галстуки
из электролиний,
когда брови фасадов скошены
пергаментом цвета, а руки
из неба хватают синий.
скажи мне тогда,
как умеешь, по-вселенски тихо,
была бы я (нет или да?)
красивее хоть грамма штриха,
лет десять назад в бумагу вбитого,
одной-единственной
каллиграфичной буквы,
одной лишь части её божественной?
и стала бы я хоть каплю естественней,
будь нарисована на странице?
28.11.2008 г.
В ночь
приходите,
проходите мимо,
таращась затылком
на тугое лицо, неумытое,
из-под глаз цветом выросли сливы,
в них что-то побитое.
в желании диком
ускользнуть и сомкнуться
в солнцесплетении рук
кого-то немёртвого,
да хоть бы заткнуться
остатками крика. да хоть бы запнулся стук
того, красно-твёрдого.
разверстая скважина двери,
как гейзер,
выталкивает залпом потоки
по слизистым света,
потоки душой скрываемых сердцебиений.
не хочется верить,
что жизни соки
сольются в одну раскрытую глотку.
но без сомнений,
текучесть их выйдет боком —
по бедру правому,
закругляясь струёй у щиколотки.
такому, как вы, здравому
не место в моей пиджачной выкладке,
проходите?
так идите.
полуодетая в полунабранной ванной
с недобором
в голове убеждений
наблюдаю столпотворение,
всё оно – вы один.
в духе недобром
меня называете анной.
хотя я с этим именем
совсем не похожи,
хотя в этой цели ношу нечто совершенно отличное,
но чёрт с ним.
о ванны борта вода кипятится, стынем мы.
но самое личное,
что не вместе,
в друг друга друга не вместим,
вы и я по отдельности —
каждый
в скорлупе своей цельности.
в себя только верим.
09.12.2008 г.
Псевдокатарсис
вымя всегдашней надежды обсосано,
до чистоты розовой вылизано;
я глазами босыми
брожу по пустому,
брожу пустынями;
по отхожим местам
взглядом приходится,
взглядом проходится
по обглоданным пастбищам,
по губам,
изорванным в улыбке радующегося.
ничего не стоят ваши увечья
наживую подшитых зрительных центров.
не по правилам человечьим
стрелять за сто метров.
забираете жизнь бесчестно.
забираете?
берите.
нам-то что?
жвачной твари не пресно
сглатывать травяные мили.
время, чем могло, нас выкормило,
в дело напрасно кровь пошла – выпили.
я головами или сердцами шла?
били часы или зубы выбили?
мимо вы?
или ко мне на чай
глаз, заваренный в карий?
нет, он не старый,
просто тёмный.
ты – огромный!
удушает запах кровоточащего времени,
липким воском
стекающего с неба плоского,
чудовищным бременем
твоё имя повисло на мне.
перестаёт греть.
18.12.2008 г.
Страшно летит
а вчера было дико холодно,
и мороз изгрызал
ломаные стержни запястий,
грыз удилища
приятно выпуклых частей лица.
господи!
до чего эти дни мелкокалиберны,
отстреливаются бесшумно,
со световой скоростью,
и обесцененные, и неиспользованные
уходят
шагом ступенчатой молнии
прямо в банкротство.
не цепляясь к ушедшим,
приступаем к новым,
поджигаем их зелёным огнём
безусловных бездарнейших сумерек-целей
и обязательно губим, ломаем и топчем их.
но мать-время,
как муравьиная матка,
с каждым истечением периода
готова родить нам новые шансы.
зима, 2009 г.
Обними меня
время поднялось на четвереньки,
выползая из комы в шестнадцать человеческих лет,
по ступенькам
выдыхало оно две густые волны.
с высоты полёта сокола
две точки нас сливались в широкозаливное «мы».
наши объятия
прозрачные, общие, очень личные,
стояли так очень долго.
в частоте восприятия
теряли на ощупь зарубки первичные,
теряли пакетно-лёгкие головы.
со световой скоростью
расстояния крохотнели между нами,
цвета риса, клыками
разрывалось в куски пространство
и то, что называлось бы гордостью,
но не к нам. иностранство
породы голоса,
почти бессвязного,
рукой не вязанного,
выравнивало полосы
себяпонимания.
я без внимания
к чему бы то ни было,
ведь наши объятия
узкие, вязкие, очень личные —
занимают меня всецело,
без главного.
чувства ассиметричные
твоею рукой
сжимаются у плеча правого.
простите…
я к вам с надеждой
на первое самое.
20.03.2009 г.
Полдень вечнозелёный
вечером солнце выдаёт красную карточку.
лунное знамя вывешивает белый флаг.
лучи падают на абордаж,
и оно сдаётся.
в звериный кулак
враг смеётся,
смотря на такую удачу.
а я не прячу,
а только прячусь в страусином неведеньи,
ещё день и
раскроется, как я видела, что
утопли два корабля,
что носами тыкаются
в морщины сухой желтокожей гавани,
их парусинные платья мылятся
о тёрку гравия.
луна, честно труся,
сраженья не выбрала,
ей в спину не нужно такого общества,
а солнце ликует,
плюясь и фыркая,
вот оно каково – отрочество.
нагнусь я,
проснусь я,
что-то сонно намямлю
и наступлю рыжими ступнями
на и так тонущий флот.
капитан героически готов всадить себе саблю,
кипит искривившийся рыданьями рот,
глазами он мутными
из темноты бури пытается выманить
любой чётко бьющий
острый предмет.
постойте же, враг вопиющий!
нет, нет и нет.
