В двадцать два года Ариадна выглядела на четырнадцать. По виду – обыкновенный подросток, юная миловидная девушка с несколько сонным лицом и странным, обращенным внутрь взглядом, но ничего ненормального. Иногда на улице, когда Клобуков выводил дочь подышать воздухом и кто-нибудь к ней вдруг обращался – спрашивал дорогу или время, – Аду принимали за глухонемую. Она будто не слышала.

Но говорить она умела, просто делала это очень редко и чаще всего невпопад, словно обращалась к самой себе или к кому-то невидимому. На вопрос отца могла ответить, а могла и промолчать. Со своей черепахой, которую никак не звали, Ада разговаривала гораздо чаще, но одними губами, беззвучно. Рептилия поднимала кожистую голову, внимательно слушала и подчас вроде бы даже кивала.

Так они втроем и жили: ученик Шопенгауэра, спящая красавица и разумная черепаха.

Диагноза Ариадне так никто и не поставил, хотя Антон Маркович показывал дочь лучшим специалистам. Психиатрия, как известно, самая малоизученная область медицины. Академик Вычегодов, светило из светил, признался: «Знаете, коллега, все мои познания – результат эмпирики и изучения прецедентов, которое, бывает, подводит. Наши ученнейшие статьи и доклады на конференциях – не более чем дымовая завеса для маскировки невежества. Как говорил Бехтерев, устройство мозга знает лишь Господь Бог».

Выйдя из кабинета в коридор, Антон Маркович подошел к Адиной двери на цыпочках.

В квартире было целых четыре комнаты, правда, крошечных, десятиметровых. Планировала ее когда-то Мирра. В конце двадцатых еще существовали паевые кооперативы для граждан, имеющих право на дополнительную жилплощадь. Им с Миррой полагались лишние метры и как медработникам, и как молодой семье с ребенком, а у него уже была научная степень. И зарабатывали они оба очень хорошо, тогда еще не запретили «коммерческую медицину». Он как опытный анестезиолог был нарасхват, она уже делала, чуть ли не единственная, косметические операции. Купили у частного застройщика в мансардном полуэтаже квартиру без стен, перегородки соорудили сами. «Здесь твой кабинет, здесь мой, – рисовала мелом на полу Мирра, – здесь спальня, здесь детская».

Тогда, на пике «квартирного вопроса», это было фантастическим буржуйством. Конечно, сейчас члены-корреспонденты имеют жилплощадь получше, и Антону Марковичу предлагали переехать в новый академический дом на Соколе, но он отказался. Потому что здесь, в Пуговишникове, прошли главные, счастливые годы. Потому что здесь жили Мирра и Рэм. И потому что это разрушило бы весь Адин мир, в котором царствует неизменность.

Из Адиной комнаты доносилось странное трещание. С короткими интервалами: хрррр, хррррр, хррррр. Такое ощущение, что из-под двери.

Удивленный, Антон Маркович тихонько повернул ручку, потянул створку на себя.

На полу, задрав голову, сидела черепаха. Звуки издавала она. Поразительно! За восемнадцать лет Клобуков слышал ее голос впервые.

Но были и другие звуки, которые доносились из темноты, от кровати. Хриплое, прерывистое дыхание. Что-то было не так, обычно Ада спала бесшумно.

Нахмурившись, он приблизился, щелкнул лампой. Сон у дочери всегда был очень глубокий. Если уж уснула, включенным светом на разбудишь.

Лицо покрасневшее, на лбу испарина. Потрогал пульс – за сто. И температура, очень высокая.

Сходил за фонендоскопом.

В легких влажные хрипы, явная крепитация. Похоже, пневмония. Сунул под мышку градусник. Ого! Тридцать девять и семь.

Спокойно, доктор – вы же доктор.

В таком состоянии больных госпитализируют, но это исключается. Собственно, и не нужно. Пережиток прежних допенициллиновых времен. Конечно, требуется наблюдение врача, но врач вот он.

Согласно последнему отчету Мосгорздрава, все отделения «скорой помощи» обеспечены ампулами с пенициллином.

Сейчас проверим.

Вышел в коридор, набрал 03.

Ответили довольно быстро. Антон Маркович сказал, что нужно прислать машину по поводу пневмонии, госпитализация не потребуется, но у дежурного врача обязательно должен быть с собой бензилпенициллин. Если нет, он позвонит в центральную.

– Кто это такой ученый академик, всё знает? – сказала телефонистка «скорой». – Вот и звонили бы в академическую, раз такой умный.

– Здесь не нужен специалист из академической поликлиники, – терпеливо ответил Антон Маркович. – Чтобы сделать инъекцию, достаточно обычного врача. Да вам и ехать ближе, чем оттуда. Я действительно член-корреспондент Медицинской академии наук. Фамилия Клобуков. Больная – моя дочь. Просто пришлите машину, пожалуйста, и непременно чтоб был бензилпенициллин. Укол я сделаю сам, у меня рука легкая.

– Диктуйте имя больной и адрес, – официальным тоном произнесла телефонистка. – Высылаю машину. К вам приедет доктор Епифьева, очень опытный врач.

Клобуков не выносил, когда кто-то «трясет эполетами», как говаривали в старые времена, и никогда себе этого не позволял, но тут случай экстраординарный. А всё же стало стыдно. Подумалось: всякого человека с принципами нужно ставить в ситуацию, когда соблюдение этих принципов подвергнет угрозе кого-то очень близкого и дорогого. И если ты пожертвовал принципами, то ты демагог и лицемер. А если пожертвовал близким человеком, то ты нелюдь. Что же получается? Коррупция – а использовать свой статус в личных целях безусловно коррупция – человечна, бескомпромиссная принципиальность же бесчеловечна? Надо будет об этом поразмышлять.

Врач позвонил в дверь всего через двадцать минут – то ли потому что «скорую» вызвал академик, то ли она действительно хорошо работала.

Переваливаясь, вошла седенькая, маленькая, какая-то диспропорционально раздутая женщина в пенсне, в теплом пальто поверх белого халата. Начала с извинений, что так долго.

– Я половину времени по лестнице поднималась. У вас ведь на Пуговишникова, 26 нет лифта, а я хромая.

Показала на массивный ортопедический ботинок. Она, кажется, еще была горбатая или аномально сутулая. Помогая снять пальто, Антон Маркович увидел, что у врачихи в самом деле кифоз, и сильный.

– Сейчас помоем руки и посмотрим вашу Ариадну Марковну, – уютно проворковала доктор. Голос у нее был очень приятный, улыбка такая, какая и должна быть у врача: успокаивающая.

Антон Маркович представился. Разумеется, без титулов.

– А как ваше имя-отчество?

Подал полотенце.

– Мария Кондратьевна Епифьева. Вы тот самый Клобуков, из Румянцевского института? Я читала вашу статью по предоперационному психологическому изучению пациента с целью выбора оптимальной анестезионной программы. Конечно, в условиях обычной районной больницы это невозможно, но очень интересно.

Он удивился. От врача «скорой помощи» не ждешь такой осведомленности. Медики куда более высокой квалицификации, и те читают статьи только по своему профилю.

Присмотрелся к Епифьевой получше.

Пожалуй, она не была похожа на обычного врача «скорой помощи», и дело даже не в горбатой спине. Кто теперь носит пенсне на шнурке? Их уже лет тридцать не продают. И еще: лицо в морщинах, седые волосы на затылке стянуты в старушечий узел, а глаза удивительно молодые, невыцветшие от возраста – синие, с густыми ресницами. Брови тонкого рисунка. Общее впечатление странное. Будто миниатюрную красивую голову по ошибке посадили на уродливое туловище, которое кажется еще шире из-за бесформенной пуховой кофты, виднеющейся под халатом.

Прошли к Аде.

– Бедная девочка. Как же это ее угораздило? – покачала головой Епифьева, пощупав лоб и доставая из кармана фонендоскоп.

– Ада любит открывать окно и подолгу стоит перед ним. Привыкла за лето, а теперь холодно. Я ей говорил этого не делать и думал, что она поняла. Но когда я на работе, она видимо все равно открывает. Понимаете, у дочери серьезная задержка развития.

Он всегда так говорил. Это звучало лучше, чем «она ненормальная» или «она слабоумная».

[Восприятие жизни: Рационал]

– Бог знает, задержка это развития или просто некий иной алгоритм развития, – снова удивила его врачиха мудреным оборотом речи. – Ладно, картина ясная. Сейчас сделаем укольчик, и нам станет легче. Может быть, хотите сами? Вы, наверное, настоящий Паганини шприца, с вашим опытом?