Мог ли мечтать байстрюк без отчества, мышь подворотная, что станет таким человеком? Полковником, да не простым, а государственной безопасности! Это как при царе полковник лейб-гвардии. Как минимум. Для них – для таких, как беспородный, беспортошный Филька, революцию и делали. Кто был ничем, тот стал всем.
Скрипя голенищами, но не стуча каблуками (по полу расстилались ковры), Филипп Панкратович прошелся по квартире.
Везде, во всех комнатах, было красиво.
После войны Бляхин годик очень хорошо послужил в Германии. Обеспечил себя предметами длительного пользования. Вот, например, сейчас надо было банкет устраивать. Снесла Ева в комиссионку хрустальную вазу да фарфоровый сервиз (все равно он без толку в буфете стоял, ни разу не воспользовались), получила на руки 6510 рублей – и на приличный стол хватит, и еще останется.
В Германии Филипп Панкратович был и.о. начотдела в Управлении по репатриации – генеральская между прочим должность. Особняк имел, персональный «опель-адмирал», даже прислугу. Когда вернулись в квартиру на улице Кирова, Ева аж разревелась – тесно показалось. Хотя квартирка очень даже ничего, три комнаты на двоих: спальня, столовая, кабинет. Раньше кабинет был одно название, стоял пустой, Ева в нем развешивала белье сушить. А теперь, глядишь, пригодится.
Тогда, в сорок шестом, Бляхин сильно переживал, что припозднился с возвращением. Все видные места были разобраны, пришлось возвращаться на довоенную службу в занюханном Хозуправлении. Но оказалось, что это была великая удача и даже спасение. Два раза министерство перетряхивали: в пятьдесят первом, когда Абакумов полетел, и в пятьдесят третьем, когда разоблачили Берию. Сколько ушлых-успешных сгорело! А Филипп Бляхин ничего. Тихо-мирно досидел до заслуженного отдыха. Что не вырос, десять лет промариновался в подполковниках, так не он один – после войны из-за перекомплекта звания всем давать перестали.
А все ж таки подполковник – чин стыдноватый. В старинные времена их «полуполковниками» называли, в советские еще хуже – «недополковниками». Это еще одна причина, по которой Филипп Панкратович принял предложение досрочно уйти на пенсию. За то, что место освободил, наконец дали на прощание третью звезду. Оно и звучит музыкой – полковник, и денег больше, и в другую категорию по продовольственным заказам и прочему обеспечению попадаешь. А что зря штаны просиживать? Генеральские лампасы на них все равно уже не высидишь.
И еще одну выгоду получил Бляхин за рапорт о досрочной отставке. Уходил он не вчистую, рыбу на речке ловить, а назначался на общественных началах членом комиссии по реабилитации и пересмотру. Как ветеран органов, служивший еще при товарище Дзержинском, и чекист с чистыми руками, не замаранными участием в ежовщине и бериевщине. Это большая редкость, по ней и доверие.
Помогло еще и то, что в конце войны Филипп Панкратович служил по линии ОПФЛ, Отдела проверочно-фильтрационных лагерей, разбирался с бывшими военнопленными. Приобрел большой опыт. И сейчас в комиссии ему предстояло заседать по тому же профилю, проверять дела пособников в свете указа семнадцать ноль девять – не было ли перегибов. Конечно были, как не быть. План надо было исполнять. Попробуй только слабину дать – припаяли бы политическое верхоглядство, и это еще в лучшем случае. Теперь-то ветер в другую сторону задул. Что ж, им там наверху видней. Как шутят в комиссии, «сама зеков я садила, сама буду выпускать».
В свой домашний кабинет, где Бляхин в новой жизни собирался заниматься этой общественной работой, пускай бесплатной, но ответственной, он сейчас заглядывать не стал. Там временно поселились Серафим с семьей, приехали погостить.
Сын у Филиппа Панкратовича был исключительно удачный. Пошел по стопам родителя, и уже было ясно, что продвинется дальше и, может быть, даже намного дальше. А почему? Потому что папаня в свое время позаботился, устроил в коминтерновский интернат. Там Сима вырос с детишками тельмановцев, и на немецком шпрехал, как на родном. Потому и служил теперь в ГДР, обеспечивал связь с товарищами из тамошних органов. Ценный получился кадр, уже капитан – по нынешнему мирному времени для десяти лет выслуги очень неплохо. Опять же длительная загранкомандировка, приличное матобеспечение, всякие дела высокого полета. К примеру, Серафим участвовал в подготовке Варшавского договора, нашего ответа ихнему НАТО. Много про это не рассказывал, не имел права, но он и сейчас в Москву прилетел, сопровождая какого-то большого гэдээровского генерала. Невестка с внуком отдельно прибыли, по железной дороге.
Сын вышел из кабинета сам, в заграничном пиджаке, синем галстуке с блестящей заколкой. Он военной формы обычно не носил, не рекомендовалось, но держал марку – одевался с иголочки.
– Едем, пап? Проведем смотр? Ты не волнуйся, всё будет по люксу. Гляди, чего я припас. На генеральский конец стола поставишь. Французский коньяк. За валюту в западном секторе купил.
Показал невозможной красоты бутылку.
Филипп Панкратович растрогался. Проявил заботу сынок, сознает важность мероприятия.
Симка подмигнул:
– Нонка тебе тоже подарок приготовила. Выпросила у тестя «ЗиМ» на ездку туда-сюда. Сейчас позвоню – приедет из спецгаража. У тебя такой день, что пешком ходить зазорно. Покатишь, как министр.
– Золото у тебя жена, – еще пуще расчувствовался Бляхин. – Я войду, спасибо скажу?
– После. Она там в бигудях.
– Спасибо, Нонночка! – крикнул тогда Филипп Панкратович через дверь.
Вот кого бы гостям показать, так это невестку. Они с Серафимом пара – как из заграничного кино.
И пришла в умную бляхинскую голову идея.
Сейчас можно и пешком пройтись. Все равно никто из нужных людей «ЗиМа» не увидит, ресторан-то пока пустой.
– Давай лучше вот как сделаем. Днем такую машину гонять незачем, у ней поважнее ездоки найдутся. А вот если бы вечером, часиков в двенадцать, когда гости станут собираться, Нонночка за нами бы туда заехала на папином автомобиле… А?
Сын понимающе кивнул.
– Дельно. Устроим.
Пускай начальники полюбуются, какая у меня невестка, во всем заграничном, подумал Филипп Панкратович. А буду знакомить – скажу, чья она дочка.
Ноннин родитель в свое время был в Германии зампредом госкомиссии по репарациям, а сейчас вырос в замминистры. Умнейший человек. На свадьбе, малость выпивши, разговорился с почтительно слушавшим сватом, очень мудрую вещь сказал. Я, говорит, всю жизнь при ком-то замом, и с этой позиции меня не собьешь. Кто, говорит, в первачи рвется, рано или поздно себе шею сворачивает, вторым номером оно надежней.
Оделись: у Бляхина шинель хорошего сукна, сшитая на заказ, у Симы кожаный реглан большой красоты. Жалко, приказа о переходе на зимнюю форму пока не было, а то бы заместо фуражки новую мерлушковую папаху надеть, полковничью. У сына на голове фетровая шляпа. Шли по тротуару – прохожие поглядывали уважительно.
Пройтись было хорошо еще и чтоб спокойно, наедине, по-мужски поговорить. Дома у баб ушки на макушке, а им не всё знать надо.
Очень хотелось Филиппу Панкратовичу поделиться большими мыслями, которые сыну в жизни помогут.
Начал немного конфузясь:
– Я, Симка, на старости лет философ сделался. Философия, настоящая философия, она ведь не для форсу придумана, а для того, чтобы человеку подсказывать, как ему жить.
– Ну, и чего она тебе подсказала? – спросил Серафим, глядя на отца с веселым удивлением.
– Ты не ухмыляйся. Я тебе важную штуку скажу. Как я есть человек, поживший на свете и много чего повидавший. Да в какие времена! Ох, в какие времена…
Бляхин на всякий случай понизил голос, хотя кто на улице подслушает?
– Времена – они бывают разные. Есть время взлетать, как было в двадцатые. Есть время не падать, как в тридцатые. Время не гикнуться, как в сороковые. И я по всем этим бешеным горкам протрясся, чудом не сорвался. Сначала взлетел, хоть и не шибко высоко. Потом опустился, но тоже не очень низко. В войну – сам знаешь, вместе служили. Оба живы остались, и ты, и я. Даже ни разу под бомбежку не попали. А теперь настали времена другие. Хорошие времена, нестрашные. Повезло тебе, Серафим. Наше государство остепенилось, в солидный возраст вошло, сорок лет ему скоро. Теперь всё плавно будет, спокойно. Не взлетишь, но и не расшибешься – если дров не наломать. Ты-то не наломаешь, я знаю. Высоко не меть, цель на следующую ступеньку. Свое место знай, но и момента не упускай. Так, шаг за шагом, и вскарабкаешься по всей лестнице. Без страха, без жути – не то что раньше.
