- Взрыв был такой, что в соседних домах стекла повылетали, - мрачно проговорил Михеев и после короткой паузы спросил: - Почему ты думаешь, что это Ревякин?

- Да не думаю, а знаю! Он сумел уйти от меня и потом послал тех троих, что сгорели в машине. Я же тебе рассказывал!

Михеев чертыхнулся с досады.

- Нет доказательств, понимаешь, нет...

- А на черта мне доказательства, а? - взорвался капитан. - Если я и так знаю, что это его работа! Сколько специалистов-подрывников в городе? Сто, десять? Ревякин свое дело знает. То, что его не могут зацепить ни по одному взрыву меня нисколько не удивляет. У меня даже создается впечатление, что его не не могут, а не хотят ловить. Особенно сейчас, когда он служит господину Ганджиеву.

- Нет улик... - попытался вставить майор, но озверевшего Василия заткнуть было невозможно.

- Мне насрать на улики! - завопил он так, что Люси с Ирмой смело с кухни точно ураганом. - Я в ментовке не служу!

- А я служу, - обиделся Александр Иванович.

- Хорошо, тебе показалось мало того, что он взорвал мою машину в апреле? Теперь погиб работник милиции, твой коллега, пацан желторотый, а эта гнида ходит по земле, пьет, жрет, наслаждается своей крутизной! Надо копать, рыть.

Неужели никто не видел, как он минировал машину Омара? Не поверю я, просто не поверю, что никто носа не высовывал, особенно после того фейерверка, который... - Вася замялся, потому что следовало бы закончить фразу следующим образом: "...который мы с Омариком там устроили", но Коновалов скомкал конец предложения, заявив, что сейчас приедет, и положил трубку.

Он встал из-за стола, вытащил свой "ПМ" и, неприязненно посмотрев на него, сунул обратно в кобуру.

- Где твоя машина? - спросил он Люси. - Где твоя "шестерка"?

- Она в ремонте, - соврала девушка. На самом деле отец отобрал у неё ключи, потому что на вопрос: "Где ты проводишь ночи?" дочь, с точки зрения родителя, ответила нечто невнятное. Отец попытался нажать на Людмилу, но она заявила, что уже взрослая и даже, как известно, побывала замужем. Папа завернул круто и лишил дочь "колес".

- А твоя? - спросил капитан Ирму.

- Сломалась...

Голубой "Опель" Васиной подруги все время ломался, во всяком случае Ирме, которой кто-то по страшной ошибке выдал права, всегда так казалось. Подсел аккумулятор - поломка, бензин кончился - тоже, а на датчик посмотреть слабо?

А потом, существуют таксисты-любители. Гораздо хуже, если сломается не машина, а ноготь или каблук-шпилька.

- Блин, две бабы и ни одной тачки, - сказал Вася, который в отличие от Ирмы не любил таксистов вообще, а таксистов-любителей не жаловал сугубо. - У Омарика теперь тоже тачки нет...

- Как это? - поинтересовались женщины.

Скрежеща зубами от злости, Вася вкратце передал содержание своего телефонного разговора с бывшим коллегой.

- Придется пехом, - сказал он в заключение.

- А где твоя машина, Вася? - удивилась Ирма.

- Любовнице подарил! - огрызнулся бывший оперативник.

- Кому?!

- Елене Бройдман.

- Как ты мог?! - воскликнула женщина, заламывая руки в театральном жесте. Вот актриса, а? Настоящая пара, только не экс-менту Васе Коновалову, а герою-любовнику Князеву.

- Ты что, совсем того? - осведомился капитан.

- По-моему, мне это уже сегодня говорили, - пролепетала Ирма смущенно, вспомнив, что старший сын Бройдманов закончил школу года на четыре раньше Коновалова.

- Куда ты едешь, Вася? - спросила она плаксивым голосом.

- В отделение.

- К этой вашей Синичке?! - истерически закричала успокоившаяся было Ирма.

- Да! - отрезал Коновалов, направляясь в прихожую. - Да! Да! Да! продолжал повторять он, пока не хлопнул дверью. - Да! Да! Да! - раздавалось с лестницы в такт его шагам, пока он не спустился вниз и не скрылся за входной дверью.

"Бедняга Коновалов, которого не берут ни кулаки, ни пули, ни гранаты, кажется, совсем повредился в уме благодаря своей любимой женщине", - печально подумала Люси.

- Как ты считаешь, Люси, у него с ней правда что-то есть? - с искренней болью в голосе спросила Ирма, когда они-остались одни.

* * *

Красный шар солнца медленно и плавно тонул за горизонтом. Сумерки быстро окутывали все вокруг сотканным из серой пряжи тонким, как паутинка, покрывалом. Воздух становился все более сырым и прохладным, деревья казались все более призрачными, а детали монументов и надгробных плит и надписи на них все менее различимыми.

Поднявшийся ветерок вспугнул устраивавшихся в ветвях деревьев птиц, и они разноголосо, но одинаково тревожно закричали. Стоявший возле трех небольших надгробий невысокий сухощавый человек, одетый в военную форму, поднял голову и посмотрел в ту сторону, откуда донесся привлекший его внимание птичий крик.

Он посмотрел на дерево, росшее всего в нескольких метрах от того места, где он стоял, но, казалось, не увидел его, то ли потому, что вокруг как-то слишком быстро стемнело, то ли потому, что мысли, которыми была занята его голова, не давали ему возможности сосредоточиться на чем-либо еще.

Человек опять опустил голову и в который уже раз взглянул на бездушные плиты, в камень которых, как и в его сердце, навсегда врезались имена самых близких и дорогих его сердцу людей.

- Марат Хафизов, - прочитал он надпись на самом старом из надгробий. Он, Омар, был ещё совсем маленьким, когда отец лег в могилу.

Маркиз, надевший пятнистую униформу и так и не сумевший вчера пригласить друзей отметить свой тридцать второй день рождения, отлично помнил, что происходило здесь тогда, когда хоронили отца. Помнил рыдавшую у его фоба мать, всю в черном, и других женщин, также в глубоком трауре, - сестер отца, приехавших из Баку. Многих из них маленький Омар никогда раньше не видел или, может быть, видел, но не узнавал. Мужчин он помнил лучше.

Двух высоких, одетых в черное, двоюродных братьев отца. Рядом с отцами стояли их старшие сыновья, такие же высокие и широкоплечие.

Один из них позднее стал вертолетчиком и погиб все в том же проклятом Афгане. Его, Омара, двоюродные дяди и троюродные братья так же, как и другие родственники, приехали из Азербайджана.

Отец был высоким и сильным человеком, таким стал впоследствии и старший из его сыновей, Артур. Вообще все мужчины в их семье были высокими и широкоплечими, изяществом форм отличался только один он, младший из сыновей Марата Хафизова - Омар.

Когда-то отец приехал сюда на Волгу вместе со своим неразлучным другом Сиявушем Ганджиевым - дядей Сиявушем. Они вместе работали инженерами на нефтеперерабатывающем заводе. Потом пути друзей разошлись, да так, что Марат даже обменял свою просторную квартиру в районе, где располагался завод, на "хрущобу", в которой и по сей день обитал его младший сын.

С завода, где главным инженером стал уверенно набиравший обороты друг, отец тоже, разумеется, ушел. Произошло это незадолго до рождения Омара. Отец устроился на другое предприятие, где, получая гроши, честно отсиживал свое, а в свободное время подрабатывал, давал частные уроки - он превосходно играл на скрипке - и, говорят, проявил себя как прекрасный педагог.

Наверное, в тот день он размышлял, как заставить очередное гениальное чадо, которому на ухо наступил слон, играть немного лучше. Только он, переходя покрытую наледью улицу - стояла весна, - слишком рано вышел на дорогу.

Водитель грузовика не сумел остановиться и раздавил отцу грудную клетку.

Старый друг Сиявуш Ганджиев позаботился о том, чтобы невольный убийца получил на полную катушку, но что толку, если погибшего уже не вернуть?

Отец, наверное, казался многим странным человеком. Он с детства увлекался историей, а легенда о мифическом короле Англии Артуре больше других не давала покоя его пылкому воображению. Очевидно, поэтому старшего брата Омара и назвали Артуром. За свое же имя Маркизу следовало благодарить Омара Хайяма, поэзия которого восхищала отца.