Тонкие пальцы с неаристократично обгрызанными ногтями сжались добела, комкая чуть желтоватую бумагу.

– Это ты во всем виновата! – ну, вот и ожидаемая истерика. – Это ты! Это ты!

Голос подростка набирал высоту и в конце концов сорвался на отчаянный вибрирующий визг.

Хлоп! Хлесткая пощечина оборвала этот концерт. И еще раз: хлоп!

Не сильно, но резко, чтобы голова мотнулась, а в глазах, чуть ли не побелевших от крика, появилась мысль.

– Замолчи и слушай! – в моем голосе была спокойная изморозь безжалостности. – У тебя. Две младшие сестры. И брат.

Я схватила парня за плечо и, преодолевая легкое сопротивление, подтащила к двери в «детскую». Чуть приоткрыла ее, так, чтобы была видна кровать со спящими мелкими. – Они. Больны. У них. Никого больше нет. Ты остался единственный старший мужчина в семье! Прекрати истерику сию секунду! Или они тоже умрут.

Мальчишеское тело у меня под рукой обмякло, и парень просто стал заваливаться куда-то набок. Острая жалость снова накрыла с головой, я проворно подхватила Лисандра под мышки и потащила к лавке, не давая упасть. Он и не трепыхался – находился словно в полуобморочном состоянии. Черт, и по-другому ведь нельзя было.

Усадить мальчишку на скамью я не успела. В сенях затопали, что-то уронили, послышались невнятные ругательства. Тело у меня под руками окаменело, да меня и саму пробрало. Памятью Бераники – она навсегда запомнила день ареста и ссылки, а также моей собственной… Чужие грубые мужские голоса, неожиданно раздающиеся в сенях, – это навсегда вестник беды.

Дверь бесцеремонно распахнули, и в комнату стали входить незнакомые люди. Ну, то есть как незнакомые. Уже через секунду их лица перестали казаться мне пустыми плоскими овалами в окаймлении торчащих бород. Вот управляющий с лесопилки, вот надзорный инспектор, вот староста ближайшей деревни и другой наш сосед – хозяин постоялого двора, что в пяти верстах, на тракте.

А вот старший офицер, сопровождавший караван ссыльных от самой столицы до Хребта. Кажется, Бераника его так хорошо запомнила, потому что постоянно натыкалась в дороге на его холодный, почти ненавидящий взгляд. В основном он так смотрел на Эдриана и других «заговорщиков», но и жене ссыльного бунтаря тоже доставалось.

– Экхрм! – вся внезапная компания выстроилась у стены полукругом, и вперед выступил надзорный инспектор с какой-то бумагой в руках. Он обвел взглядом убогую обстановку, очень внимательно рассмотрел стоящий на столе самовар, зацепился за ворох трав у глиняной миски и, наконец, соизволил заметить меня и Лисандра.

– А, стал быть, вот и пацан. Можете забирать, господин управляющий. На прииске к тележке пристроите или еще куда… А остальные где? Девок в служанки господин, стал быть, Шихомир возьмет, в трактир. А младшего и не знали куда деть, да вот господин староста соблаговолили, пущай гусей пасет, авось на прокорм себе отработает. Ну а земельку вы, господин староста, в опеку возьмете, чай не пропадет пустостоем, и какую-никакую копейку сироткам с нее выжмете.

Я почувствовала, как снова окаменел в моих руках Лисандр, и меня как из ушата холодной водой окатило. Гнев поднялся из глубины души, и это он выпрямил мне спину, вздернул подбородок и засиял надменным холодом из глаз.

– По какому праву, господа, вы явились в мой дом и распоряжаетесь моими детьми?

Такое впечатление, что незваные гости долго репетировали финальную сцену гоголевского «Ревизора». С такими лицами они застыли и такими глазами на меня вытаращились. Двинувшийся уже было по-хозяйски в сторону детской староста замер на полушаге и смотрел на меня так, словно на его глазах ожила и заговорила табуретка. Да и остальные недалеко от него ушли.

– Э-э-э-э… м-м-м-м… – похоже, надзорный инспектор споткнулся о мою властную интонацию и несколько растерялся. Наверное, ссыльный контингент не часто разговаривал с ним подобным образом.

– Да это жена евонная, – отмер трактирщик и презрительно сплюнул на мой. Чисто. Выметенный. Пол! – Ничо так вроде на вид… гладкая, хучь и старовата. Возьму, отработает, чай, – и этот подонок похабно ухмыльнулся.

А у меня в голове зазвенело от бешенства. Это он и на девчонок так смотрел? На маленьких таких, на… убью. Потом как-нибудь. Пока надо держать себя в руках.

– Вы… это, – инспектор пришел в себя и даже поморщился, так ему неприятно было собственное замешательство. – Как вас там…

– Беран Аддерли, к вашим услугам, – голосом ледяной королевы выдала я ему прямо в лицо. – Урожденная баронесса Коршевская.

– Ну, баронессу-то вы нынче забудьте, – злорадно вмешался староста. – Лишенцы вы, на ампиратора нашего, богом данного, покушенцы, сталбыть, и через то враги и неблагонадежные. Так что помалкивай тут, а не то… господин инспектор, мальца-то я сразу заберу, у меня не забалует, воспитаю, сталбыть, верноподданным гражданином… а старшего надоть сразу на рудник и к тачке приковать, шоб, значить, не бунтовал. Сорная трава, она такая. Воли ей лучше не давать.

Я сжала зубы, но не только от злости, а еще и потому, что мне прилетел очередной обрывок чужой памяти. И вовремя так он в мои мысли ворвался!

– Ошибаетесь, любезный, – я прижала к себе Лисандра, которого уже трясло, и еще больше выпрямилась. – Титула и дворянства лишили моего мужа. И я действительно больше не графиня. А вот моего наследственного имени, как и дворянства, меня никто не лишал! Поэтому я повторяю вопрос: по какому праву вы врываетесь в мой дом и пугаете моих детей?

Вот теперь их пробрало даже больше, чем в первый раз. Урядник вытаращился на меня с открытым ртом, староста побурел, трактирщик, наоборот, посинел. Надзорный инспектор закашлялся, словно подавился этой новостью.

– Это… как это… ошибка какая-то, – забормотал инспектор минуту спустя и зашелестел какими-то бумагами. – Не было, значит, у нас никаких указаний насчет…

– Да врет она! – зло и сипло вякнул староста. – Не было тут, сталбыть, сто лет уже никаких Коршевских! Сгинули давно! И земля у меня в аренде от обчества, а не с каких-то там!

Все это время молчал только один гость – высокий светловолосый мужчина в мундире гвардейского лейтенанта. Судя по тому, каким мрачным взглядом он меня сверлил, ничего хорошего я от него не ожидала. Но вот теперь он вдруг вмешался:

– Все верно, господин надзорный инспектор. Леди Аддерли потеряла титул графини и последовала за мужем в ссылку добровольно. Дворянского достоинства, а равно и добрачного имущества ее никто не лишал. Это… скажем так, поместье – все, что осталось от ее приданого.

Я просто физически почувствовала, как меня отпускает это отвратительное чувство ледяной беспомощности и страха. Это я только внешне изображала железную даму, а внутри все сжалось в комок от ужаса. А если бы я неправильно или поздно вспомнила? А что как наплюют и не послушают – здесь ведь натурально медвежий угол, кому я пожалуюсь, если что? Хорошо, что офицер вмешался.

Вот только сам мой «спаситель» продолжал смотреть на меня как на нечто лично ему глубоко противное.

– Это… а сталбыть, что выходит-то? – почесал в затылке инспектор и посмотрел на господина лейтенанта слегка опасливо, а потом и меня одарил таким же осторожно-недоумевающим взглядом. – Это…

– Это значит, что госпожа Коршевская, вдова Аддерли, может спокойно собраться и вернуться в столицу, к родителям. И никто не имеет права чинить ей препятствия.

– Ну, – обрадовался инспектор, – так и скатертью дорога! Никто госпожу удерживать и не станет. А вот кровные дети бунтовщика в правах по закону поражены, и, поскольку отец повесился, кормить их некому, поступим с ними, как решено было… А за землю и дом господин староста, к примеру, госпоже выдаст небольшую компенсацию – много-то за неудобья и не полагается, но доехать до столицы хватит.

– Дык выделю, – судя по всему, староста счел необходимость платить даже малость за то, что уже и так считал своим, личным оскорблением и несправедливостью, потому и разговаривал сквозь зубы. – Но и землицу тогда сразу на меня и перепишем! А на сопляке ничо числиться не будет, из милости принят, и все тут!