— Конечно, — сказала я. — Заходи.

Пока мальчик раздевался и скидывал валенки, я поставила на печь чайник и выкопала из дальнего угла шкафа вазочку с печеньем. Кажется, мой гость уже бывал здесь. Он забрался на стул и стал разглядывать меня своими блестящими глазами. Я закончила подметать, вытерла пыль со шкафов и уселась напротив. Похоже, мальчик чувствовал себя здесь как дома. Он уже опустошил половину вазы с печеньями и теперь, налив нам обоим воды с приправами, с удовольствием принялся за вторую половину.

— Отец сказал, Терн приедет вечером. Мама сегодня плакала весь день, да еще и Ар-ка заявилась, — мальчик скорчил гримасу. — Все упрашивала маму прийти к ней в гости. Не люблю ее. У нее нос картошкой.

Я фыркнула, наливая нам воды с приправами. Ар-ка, значит. Заявилась. Сразу же, как узнала, что приедет ее ненаглядный Терн — и мне тут не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, чем вызвано такое внимание. Наверняка все дело в том, что я вернулась в деревню, да еще и в белых одеждах невинной жертвы. Я сказала себе, что это меня совершенно не волнует.

— Я ждал, что ты придешь к нам вчера, — продолжал мальчик. — Маме, правда, вчера было не очень хорошо. Но Ли-ра ее вылечит, это уж как пить дать.

Хлопнула дверь, и в облаках пара появилась Онел-ада с тазиком свежевыстиранного белья в руках. Она увидела кипящий на огне бульон, оценила чистый пол и отсутствие пыли и перевела взгляд на меня.

— Ты уже встала, — начала она, но тут увидела одежду и обувь, стоящие у порога, и замолчала.

— Фелик, — сказала она. — Ты чего это с утра пораньше? Разве маме не нужна твоя помощь по дому?

— Здрасте, тетя Онел-ада, — бодро произнес мальчик. — Я пришел за Одн-ной. Мама хотела с ней повидаться. Одн-на у нас раньше часто бывала, и мы уже скучаем без нее.

— А может, она и не хочет к вам приходить, — заворчала моя мать, снимая с вешалки веревку с прищепками. — Может, ей уже надоел один болтливый озорной мальчишка, который сидит сейчас на стуле и доедает печенье, а оно, между прочим, было заготовлено не про его честь.

Говорила она совершенно серьезно, но Фелик прыснул, подавился печеньем, и мне срочно пришлось оказывать ему первую помощь. Когда мальчик, наконец, откашлялся, он подмигнул мне и, засунув, последнее печенье в рот, поднялся.

— Ну, знаете, раз мне тут не рады, я, пожалуй, пойду. Одн-на, идем. Ты добрая, я тебя забираю с собой.

— Не отдам, — сказала моя мать. — Это моя дочка, так что не отдам.

Глаза ее смеялись, а на мои вдруг навернулись непрошеные слезы. Я уже и забыла, когда в последний раз со мной и обо мне говорили вот так — по-доброму, без насмешек. Как дома.

— Ну, иди, — сказала Онел-ада, кивая мне. — Давайте пообедаем — и иди. Только надолго не задерживайся. Сегодня нам надо будет наколоть дров для печи, и после обеда мне будет нужна твоя помощь.

Я накрошила в бульон картошки, забросила горстку злака, похожего на рис, и вскоре вкусный суп был готов. Набитый печеньем живот Фелика, как оказалось, обладает способностью растягиваться до бесконечности. Он съел миску супа и обглодал птичье крылышко со здоровым аппетитом голодного человека. Я только удивлялась.

Наконец, мы выбрались из-за стола. Зимнее солнце уже клонилось к закату, а я еще собиралась помочь Онел-аде с дровами. Нужно было поторопиться.

Да, несмотря на слова Ли-ры о том, что мне нужно поменьше говорить и видеться с другими людьми, я все же решила пойти в дом Фелика и встретиться с его матерью. Терн был здесь вовсе ни при чем, хотя ехидный внутренний голос все же не преминул отвесить по этому поводу пару весьма циничных замечаний. Но я честно шла не из-за Терна. Я шла, потому что хотела заглянуть в глаза женщине, которая заставила меня сделать то, что все вокруг сочли предательством. Я просто хотела понять.

В неизменном облаке пара мы ввалились в переднюю большого двухэтажного дома.

— Мама! — крикнул Фелик, стаскивая с ног валенки. — Мама, я привел Одн-ну! Я молодец? Скажите мне: я — молодец?

— Молодец, молодец! — донесся откуда-то издалека смеющийся голос, и вскоре из комнаты, стуча палкой для ходьбы, нам навстречу вышла женщина.

Ее волосы были заплетены в косы, спускающиеся почти до пят. Тонкая фигурка казалась хрупкой, как у девочки-подростка. Большие светлые глаза, окруженные фиолетовыми кругами, казались огромными на узком некрасивом лице. Увидев меня, женщина застыла на месте. На ее лице медленно расцвела улыбка, но была она наполнена такой болью, что мне казалось, сейчас она не выдержит и зарыдает.

— Одн-на, — сказала женщина. — Одн-на, это и в самом деле ты. Подойди же ко мне, дай я тебя обниму.

Я сняла обувь, стянула с головы шапку, которую тут же утащил на вешалку проворный Фелик. Расстегивая на ходу пуговицы пальто, я подошла к женщине и протянула руки для объятья.

Она осторожно обняла меня и почти сразу же высвободилась — по-видимому, ей все еще было больно.

— Прости меня. Я не могла сказать им всю правду, а потом было уже поздно. Прости.

Я видела, что ей тяжело стоять, но не знала, что делать. Не знала, что сказать. Я молчала и смотрела на мать Терна, не в силах оторвать от нее взгляда. Я не узнала ее, но я узнала этот голос. Я узнала голос, ведь я уже слышала его и помнила это слегка дребезжащее «р», звучащее как фальшивая нота в гамме расстроенного пианино.

Может быть, передо мной стояла здесь и сейчас мать Терна, но эту женщину я знала под другим именем и в другом месте.

Мы расстались с ней совсем недавно в Миламире, где она называла меня Донной, а себя — Патроном Камнри.

ЧАСТЬ 3. Погружение в прошлое. ГЛАВА 23

Мне почти не потребовалось ничего говорить. Пан-анри, или Пана, как все называли здесь жену Клифа и мать Терна, сама все рассказала. Отправив Фелика наверх, в свою комнату, она усадила меня за стол и предложила воды вместо неизменного чая с приправами. Кажется, она и правда меня знала.

— Я поняла, кто ты, только в Миламире, — сказала она. — Узнала и сразу же сообщила сыну, что ты жива. Но он уже знал… Ведь знал, правда?

Я отпила холодной воды из стоящего передо мной стакана и кивнула. Взгляд Камнри… то есть Паны был еще проницательней, чем взгляд Ли-ры. Она смотрела на меня и видела не просто застрявшую, черт знает, где девчонку с запутанной судьбой, она видела мой страх и мою растерянность, чувствовала мое смущение и мою злость, знала о том, о чем пока не знала даже я сама.

— Да. Знал, — сказала я. — Он узнал меня еще в Белом мире, но я, к сожалению…

— Ничего не помнила? — Она сжала губы и осторожно положила свою тонкую руку мне на запястье. — Одн-на, я искала тебя по всем мирам, а нашла там, где меньше всего ожидала найти. Я хочу, чтобы ты знала — я просто не могла выдать себя там. И Терн тоже не мог, иначе бы его ждало страшное наказание. Ты ведь знаешь, что этот мир — Нулевой?

Я кивнула.

— Снежный мир всегда будет Нулевым, — сказала Пана, улыбнувшись уголком губ. — Мы здесь живем в гармонии с природой и прыгаем по мирам без Ворот и гидов. Владыке Лентерну никогда не позволят открыть нас. Слишком много вложено в Школы, обучение, всю эту атрибутику якобы элитарности Патронов и прочих официальных лиц. Здесь давно знают и о Герое, и о великой войне, и уж конечно, здесь нет никаких врагов.

— Но почему тогда вы все обитаете там? — спросила я. — Лакс… То есть, Терн, вы…

— Ты, — поправила она.

— Хорошо, ты. Куча переселенцев из других миров, которая зачем-то сконцентрировалась в одном. Зачем?

— Есть миры, в которые без Ворот не попасть, — пожала она плечами. — Да и платит Лентерн хорошо, особенно тем, кто держит язык за зубами и делает то, что скажут. Только по этой причине. Но для прыжков не требуется специального обучения, это все выдумки. Ты же прыгнула и выжила, и не сошла с ума, и стала здесь сама собой…

— Еще не стала, — сказала я.

Пана вздохнула, ее глаза наполнились слезами боли, когда она потянулась за стаканом с водой. Я поспешно подала его ей.