Никаких отдаляющихся шагов за спиной. Что-то незнакомое и пряно-острое продолжало щекотать ноздри. «Вот дура!» Еще пара вдохов, и наш боевой богомол осознает, что не ранен, – Тихх ведь даже не надавливал на стрелу, он просто его коснулся – и вспомнит, зачем он здесь. Идеальный, возможно, единственный шанс девочки убежать с поляны невредимой утекал, словно песок сквозь пальцы.

Справа мелькнула тень, и у Тихха сжался желудок: Каишта ринулся на помощь Дроббу.

– Каш, у меня там… – мямлил тот, – …в меня ткнули чем-то. Меня проткнули, слышишь, Каш…

Но Каш только отпихнул его в сторону, точно докучливого попрошайку.

– Все приходится делать самому, – проскрипел он, на ходу выхватывая розочку из рук «ледяной скульптуры». От неожиданного толчка Дробб еле устоял на ногах.

Один вдох.

Сзади вместо топота убегающих ног раздалось приглушенное шебуршение. Пряности и пыльца так никуда не исчезли, и Тихх за это готов был возненавидеть ту, чья кожа их источала. Выходит, его храбрый рывок оказался просто бездумным, никому не нужным риском, который только все только усложнил. Словно почуяв его слабину, голову опутали новые сомнения: что, спрашивали они, если в этой горячке ты не просто коснулся Дробба? что, если все это время девочка пыталась убежать, но ее удерживала твоя мертвая окаменелая хватка? что, если за помощь ей тебя высекут или заморят голодом до полусмерти?

Что, если ты просто жалкий, слабоумный куриный принц?

Солома, грязь и пыль… В той канаве было столько грязи, а сверху ее кидали еще и еще. Грязь забилась даже в рот, попала даже в глаза…

В глаза. Выставив перед собой стрелу, как копье, Тихх резко нагнулся и вкогтился пальцами в неподатливую, твердую почву, чтобы быстро набрать в ладонь земли. Однако с тем же успехом можно пытаться наскрести песка с уже обожженной глины: дождей не было с начала Ящера. Змеи сомнений еще сильней стискивали череп.

Что ты будешь делать, когда мать все узнает?

Последняя попытка врыться в безразличную к его стараниям твердь земли (средний палец полыхнул огнем, намекая на сорванный ноготь) ни к чему не привела. А запас вдохов, отделяющих от удара брата, иссяк.

Разгибая колени, Тихх уже видел перекошенное лицо Каишты. Видел, как он заводит по дуге правую руку, широко замахиваясь, – удар будет что надо. Искры из глаз полетят. Тихх было хотел тоже замахнуться, но понял, что нечем: стрела, оплот его уверенности и надежды, валялась внизу, на песке. Уронил он ее сам, пока копался в нем в поисках «ослепляющего порошка» или стрелу успел выбить из его рук Каишта, уже не имело никакого значения.

Стеклянный оскал горлышка неумолимо приближался к лицу Тихха. Он зажмурил глаза, как зажмуривал их в грязной канаве. Он уже знал, что произойдет: сейчас будет больно, а потом все заржут. Ничего нового, если задуматься. Нужно только посильнее зажмуриться, и тогда, может быть…

Вдруг в ухо что-то свистяще дыхнуло:

– Ляг!

Не смея ослушаться, Тихх мешком рухнул на землю. Закрыл руками голову. Все, вот и конец, думал он, увязая в паутине темноты, которую усердно ткал паук страха. Липкие, удушающие нити подбирались к горлу, а у паука было лицо Каишты. Работая, он ухмылялся и насвистывал очередной издевательский мотивчик:

– Ин-те-рес-но, по-че-му; ин-те-рес-но, по-че-му; ин-те-рес-но, по-че-му грязь так нра-вится е-му?

Вдруг паутина лопнула. С таким оглушительным треском, как будто ее нити были стеклянными. Тихх отнял руки от головы и обомлел: с неба второй за этот безумный день низвергся дождь. И если в первом случае в роли дождя было вино, nо сейчас – стекло. Тысячи взблескивающих в звездном свете крохотных осколков взвились в воздух, рассыпались по нему сверкающей крупой, чтобы потом впиться своими острыми гранями в каждого, кто окажется у них на пути.

И горе тому, кто по неосторожности подставит этим «каплям» лицо.

А ведь именно так и поступил Каишта. Не в состоянии понять, что за неведомая сила выбила оружие из его правой руки, он замер лицом кверху, зачарованно наблюдая за этим стеклянным фейерверком. Нет, он даже не посмотрел на девочку, точный и внезапный выстрел которой и лишил его разбитого горлышка. В этот момент она как раз опускала руку, которая только что выпустила из тетивы оброненную Тиххом стрелу. А в следующий уже лежала рядом с ним на земле, точно так же прикрывая голову сцеплеными в замок руками. Время застыло, и судить о нем можно было лишь по частому, горячему дыханию, обжигающему локоть Тихха.

Где-то рядом раздался взбешенный вопль: надо думать, лица Каишты достигли осколки его же собственного оружия. И следом еще один, указывающий, что Дробб, его ручной боевой богомол, оказался ненамного сообразительней. Потом два вопля слились в один, словно сверяя тональность. В нескольких местах (похоже, кисти рук и низ шеи) кожу царапнули, но тут же отпустили маленькие острые коготки. Значит, их с девочкой задели самые крохотные капли стеклянного дождя, успел облегченно сообразить Тихх. Каиште же достались самые…

Что-то тонкое и цепкое вонзилось в запястье, а следом и в мысли. Они рассыпались, как бутылочные осколки, подчинив тело и разум короткому приказу:

– Бежим.

А дальше руку безо всякого предупреждения изо всех сил рванули вверх, едва не выкрутив плечо. Чтобы не упасть от рывка, Тихх заработал ногами. Каждое движение отдаляло его от мерзкой компании сводного брата, от проклятой поляны, где ему довелось столько вытерпеть. Устремившись за девочкой-стрелком (ей уже не приходилось тащить его за руку), постепенно набирая скорость, Тихх на мгновение почувствовал себя освобожденным. Его неприятели остались позади, и даже если и решились на погоню, то не имели никаких шансов. Бегом, бегом! Ни один богомол, ни один навозный жук его не догонит! Как же здорово! Прозрачный ночной воздух ловко расправился с проделками винных паров, мир перестал качаться, в голове окончательно прояснилось.

И тогда Тихх понял, что он со всех ног несется меж карликовых дубов, и их пока еще редкая поросль вот-вот станет гуще, дубы, равно как и их корни, будут увеличиваться и крепнуть, будут все теснее прижиматься друг к другу, пока не превратятся в непроходимый лес. Да, ненавистный Каишта оставался далеко за спиной, и теперь уже точно не найдет его, но там же оставался и дом. Родная Кригга. Щемящая неразгаданность дрока-отшельника. Мать… Несмотря на все сегодняшние злоключения, Тихх продолжал надеяться, что она не ходила к Багряным холмам, все-таки теперь она замужем за господином Зуйном, а он, по его же собственным словам, всегда найдет свободные руки для честной работы.

Сегодня он уже точно этого не узнает.

Дышать стало трудней. Сначала казалось, что это из-за быстрого бега. Может, и так, но, вглядевшись в темноту, мальчик понял, что все дело в деревьях. А он ведь и не успел заметить (хотя и предсказывал ранее), как подлесок перешел в самую настоящую чащу. Толстые загрубевшие стволы стояли друг наротив друга тесными группами, точно враждующие семьи. Изгибистые ветви тянулись к небу, что-то с присвистом шепча медными и бронзовыми листьями с металлическими прожилками. Но ветер ничего не отвечал им: любой его вздох терялся в плотной кроне, не успевая достичь нижних веток.

На лице выступили бисерины пота, сердце яростно трепыхалось, как выброшенная на берег рыба. Зачем бежать дальше? Мощный корень, похожий на огромного земляного червя, будто прочел эту мысль, когда поставил Тихху внезапную подножку. Он еле удержал равновесие, от неожиданности прикусил себе язык и, естественно, сбился с бегового ритма. Казалось бы, самое время для небольшой передышки, но…

– Бежим. – Не приказ, а просто утверждение, сказанное спокойным, твердым тоном. И нет, девочка даже не запыхалась.

Тихху от этого стало немного стыдно, и, не желая вновь показать себя слабым и жалким, он снова встроился в эту лесную гонку. Побежал как подстреленный, хоть за ним никто и не гнался; как будто это было единственное, что ему оставалось. В запястьях и коленях все еще покалывало от неожиданной встряски, которую устроил ему дубовый корень.