Я кивнул.

               — В конце концов, доцент Мэрфи не сделал ничего предосудительного. Можно рассматривать его действия, как признание того, что он является ярым сторонником гипотезы, в рамках которой считается, что «хармонтский феномен» вызван мусором, который оставили на нашей планете инопланетяне. Я специально употребил слово «гипотеза», чтобы показать вам — утверждение Мэрфи не окончательное, и может быть пересмотрено в любой момент в ходе дальнейших исследований.

               — Чушь какая-то — не выдержал я. — Подтасовка фактов не может быть оправдана.

               — Но почему же подтасовка? Вы не хуже меня знаете, что гипотеза о Посещении нашей планеты пришельцами, имеет много сторонников. Вероятность, что она верна, никак не меньше 50%.

               — Ага. Или были, или не были.

               — Любые действия, которые способны помочь нам сделать правильный выбор, должны приветствоваться. Вот так я расцениваю действия Мэрфи. И присуждение ему авторитетной научной премии, только подтверждают мои слова.

               — Но его статья лжива.

               — Мы не должны обсуждать суждение профессионалов. Но со своей стороны я поддерживаю решение комиссии. Такие лауреаты как Мэрфи укрепляют репутацию премии. Специалисты будут еще долго говорить, что они заглянули в будущее. Дело верное. Рано или поздно такие сигналы будут обязательно зафиксированы. Заслуга Мэрфи в том, что он обратил внимание на возможность обнаружения таких сигналов. Как бы успешно смоделировал событие. Вы же не станете протестовать против математического моделирования?

               — Не готов спорить с вами. Только работать в вашем Институте больше не желаю.

               — Дорогой мистер Панов, надеюсь, вы понимаете, что я обязательно получу Нобелевку, а вы — нет? — спросил доктор Пильман неожиданно.

               Вопрос показался странным, не связанным с нашим разговором. Не могу сказать, что тайная кухня присуждения Стокгольмской премии когда-либо меня интересовала.

               — Вы возглавляете Институт, который многое сделал для изучения «хармонтского феномена». Благодаря вам, уже сейчас можно сказать, что наше знание о Мироздании значительно расширилось.

               — Вовсе нет. Вы изучаете свойства пространства и времени, до которых людям вообще и членам комиссии по присуждению премии в частности нет никакого дела. А я обещаю человечеству долгожданный контакт с чужим разумом. Почувствуйте разницу. Вы, кстати, видели мое интервью на канале.… Забыл его название, но это неважно. Наука — массам, так сказать. Меня часто приглашают в околонаучные шоу для ведения заумных разговоров.  Для создания подходящей атмосферы, как мне объяснили. Я лишь упомянул о работе Мэрфи, только упомянул, и это принесло мне больше известности и славы, чем любая из моих научных статей.

               — Я читал некоторые из них — сказал я вежливо. — Ваши работы заслуживают самой лучшей оценки. Мне кажется, вы близки к разгадке тайны Посещения. Гипотеза о путешественниках во времени…

               — Нет-нет. Все гораздо проще. Я думаю о практической пользе, которую инопланетные штучки обязательно принесут людям, о неминуемом техническом прогрессе, связанном с ними, а вы, Панов, только о поднадоевшем всем познании и отвлеченных философиях.

               — Еще одно основание покинуть ваш Институт. Мы друг другу не подходим.

               — Смешной вы человек, Кирилл Панов, — сказал доктор Валентин Пильман и состроил, как ему показалось, доброжелательную ухмылку. Это чтобы я не обиделся, так далеко он заходить не собирался.

               Рано или поздно это должно было случиться. Я должен был пробить его удивительную начальственную броню. Это была даже не самоуверенность, а маниакальная убежденность в собственной избранности. Он впервые назвал меня «смешным», таким образом нарушил важное правило, согласно которому начальник не должен демонстрировать подчиненному свои чувства. Но не сдержался, а это показало, что он прекрасно понимает гнусность поступка Мэрфи, но обстоятельства (надежда на щедрое финансирование и расчеты на успешность дальнейшей карьеры) заставили его быть предельно циничным.

               — Да, я — смешной. Давайте вместе посмеемся, только я все равно увольняюсь.

               — Простите, но решение о вашем увольнении я не могу принять самостоятельно.

               — Конечно, потому что это мое право, — улыбнулся я.

               — Нет, нам надо получить согласие еще кое-кого.

               — Кто же этот тайный хозяин моей судьбы? — спросил я и приготовился услышать неизвестное мне имя.

               — Ваш давний знакомый. Питер Мозес.

               Никогда бы не подумал, честно говоря. Пильману удалось меня удивить.

               — Я сам недавно об этом узнал, — сказал Пильман задумчиво. — Вам, наверное, рассказывали о том страшном дне, когда новое здание Института внезапно ушло под землю во время церемонии открытия. Собственно, так образовалась Зона. Для меня это был полный крах надежд, крах предполагаемой успешной карьеры. Я преждевременно размечтался, и был повержен в прах вместе со зданием Института. Это был тяжелый день, я ждал, что меня выгонят взашей, как нагадившего песика. Но меня оставили. Как потом я узнал, по прямому приказу Мозеса. Не знаю, кто он такой, и почему обладает такой несуразной властью, но советник президента по науке Нил Кларк лично заверил, что Институтом по-прежнему буду руководить я. А Нилу Кларку приказал Мозес. Понимаете?

               — Нет, — признался я.

               — Я тоже. Но я не хочу знать правду. Вопрос не моей компетенции. Но когда в Чучемле Питер Мозес приказал мне привезти вас в Хармонт, я сопротивляться не стал. Выполнил. Вы оказались хорошим человеком, у меня с вами не было проблем. До сегодняшнего дня. Пока вы не решили покинуть Институт по какому-то смехотворному поводу. Кто-то там неправильно написал статью. Смешно. Панов, 90% статей, изданных в нашем Институте абсолютная чушь, высосанная из пальца. И меня это устраивает. Это не повод распускать Институт.

               — Не неправильную статью, а фальсифицированную. Неужели вы не видите разницы.

               — Мне наплевать, — сказал Пильман раздраженно. — Интересно другое. Как на ваше увольнение посмотрит Мозес? Разобьет мне голову или просто уволит с волчьим билетом.

               — Мне-то откуда знать?  Давайте, спросим у него.

               — Уже звоню.

               Питер Мозес появился в кабинете доктора Пильмана удивительно быстро, будто ждал в коридоре вызова.

               Он кивнул Пильману, пожал мне руку.

               — Молодой человек, решил уволиться и вернуться в Россию. Ему не понравилось в нашем Институте.

               — Не ожидал такой бурной реакции, Панов, — сказал Мозес спокойно. — Мне казалось, что вас интересует исключительно собственная работа. Я думал, что вы — прагматик, нужную информацию используете, не нужную отбрасываете.

               — Я не могу печатать свои работы в одном Бюллетене с доцентом Мэрфи. Это оскорбительно.

               — Не печатайте. У вас есть такое право.

               — Я очень боюсь, что результаты моей работы будут сознательно искажены и использованы недобросовестно, для доказательства чуждых мне идей. Как только что признался доктор Пильман, в Хармонте это обычная практика.

               — Пильман, неужели такое возможно? — ехидно спросил Мозес.

               — У нашего молодого коллеги мания величия.

               — Ладно. Об этом потом. Скажите, Панов, вы ведь побывали в Зоне? И как вам там?

               — Отвратительно. Больше не хочу.

               — Хороший ответ, правильный. А сейчас, Пильман, уступите Панову свое кресло. На время, не беспокойтесь. А вы, Панов, устраивайтесь удобнее, сейчас вы заснете на десять минут, после чего мы продолжим наш разговор. Смена впечатлений пойдет вам не пользу.