Ребятишки загудели, не поверили: как так – не уметь превращать искрой воду в молоко? Это же сущий пустяк! Маниша подтвердила:

– Да, не у всех взрослых выходит. А вы только учитесь. И вы не артифексы: восьмой цвет вам к радуге не добавить. Но вы все дети Белой Матери-тигрицы и её ученики. А ученики, если они во всём слушаются своего учителя, однажды могут его превзойти. Но для этого, дети, нельзя никогда опускать лапы.

– А когда мы будем учиться создавать говорящих зверьков, учительница Маниша? – спросила Чади.

– Ты имеешь в виду разумных существ? – со снисходительной улыбкой поправила её учительница. – Ох, это вас ждёт ещё очень нескоро, моя дорогая! Сначала вы должны повзрослеть, вступить в совершеннолетие. Как вы уже знаете, несовершеннолетним даже травинки нельзя создать без присмотра учителя. А что до разумных существ… Создавая их, мы делимся с ними частью своей искры, частью своей души. Между нами возникает связь, очень прочная связь. Мы чувствуем то же, что чувствует наше создание, мы видим его глазами, слышим его ушами… Безусловно, оно может бороться с этой связью, путать нас, обманывать, если мы творили, когда в нашей душе был разлад. Представьте себе игру на расстроенном инструменте: вам никогда не сыграть на нём прекрасную музыку. Наше творение становится таким же сильным, как мы, выносливым, как мы, и таким же умным, как мы сами. Но существуют способы ослабить его – способы эти придуманы давно, но сейчас вам трудно будет их понять. Поэтому вы ни в коем случае не должны создавать живых разумных существ, даже задумываться об этом! Иначе это может кончиться бедой. Вы меня услышали? Молодцы. А теперь вернёмся к нашему сегодняшнему уроку: все принесли с собой шерстинки, которые ваши родители должны были собрать для вас ещё зимой, когда наша шерсть особенно густа и длинна?

Все окунули мордашки в свои сумки.

– Хорошо, а теперь вставьте шерстинки в песок. Хорошо, вот так. Они будут основой для вашего творения. Конечно, можно обойтись и без них, но на первый раз шерстинки будут вам в помощь. Напомню вам, как разжечь в себе искру – без неё, как вы уже хорошо усвоили, ничего не создашь: все закрываем глаза и сосредотачиваемся, изгоняем из головы все мысли и образы. Вы даже не должны слышать, как бьётся ваше сердце. А потом представляем то, что хотим создать, в нашем случае – молодую зелёную траву. И никогда ничего не боимся!

Ананд очень долго ждал этого занятия и прочёл много-много умных книжек о том, как это делается. К занятию он был готов, как никто другой. Но он так жадно желал, чтобы у него получилось, что не смог избавиться от этого желания и от всех мыслей, не сумел сосредоточиться и, когда приоткрыл глаза, его предвкушающая грядущую радость улыбка вмиг исчезла с мордашки, а к горлу подступили слёзы: из песка всё также плешиво торчали шерстинки зимнего меха Прабхакара – чуда не случилось.

Любой другой на его месте – конечно же, не бенгардиец, – разрыдался бы от горя и наверняка бы выбежал из класса. Но, во-первых, Ананд был истинным бенгардийцем, а истинный бенгардиец понапрасну слёз не льёт, а во-вторых, бежать было некуда и, по правде, неоткуда. Ананд посмотрел на своих товарищей: у кого из шерстинок выросли колючки, у кого, как у него самого, ничего не выросло, и шерстинки остались шерстинками. У других трава всё же получилась, но вилась кудряшками, как руно. У четвёртых она и вовсе оказалась изумрудной, на что Маниша только покачала головой и сказала, что надо было меньше думать о малахитовой траве. И только маленькой-маленькой тигрице с сердцем-росинкой и ещё парочке тигрят удалось превратить шерстинки в молодую зелёную траву – сорви и закрой такой травинкой солнце, и увидишь, что солнце просвечивает сквозь неё, как сквозь тонкое стекло. Ананд душил в себе зависть как мог.

– Не расстраивайся, Ананд, ты способен на большее. Я верю в тебя, – поддержала его учительница Маниша, подойдя сзади и заглянув ему через плечо.

Масла в огонь подлили выкрики проходящих мимо Акила с Фаром:

– Глядите-ка, у нашего всезнайки ничегошеньки не получилось!

Но за Ананда заступилась Маниша:

– Молодец, Фар! Видела сегодня, как ты надавал своему брату на тренировке. Так держать! – и подмигнула Ананду украдкой. – Какая сила, а какое владение искрой!

– Нет, вообще-то это я надавал Фару! – взвизгнул от такой несправедливости Акил и подскочил так, будто угодил задом в куст крапивы. Фар стукнул его лапой в плечо, воспряв от своего превосходства над братом, и ответил с насмешкой:

– Нет – я. Есть свидетель. Учитель Маниша врать не станет.

Вспыхнувший между братьями спор отвлёк их внимание от Ананда.

Но Ананд не вешал носа: была у него одна мыслишка… Превращать шерстинки в траву было слишком просто для такого бенгардийца, как он.

Урок закончился, наступила большая перемена, и Ананд поспешил удрать подальше от двух братьев, пока те снова не начали его задирать.

В завязанном узелочком платочке, который Ананд утром спрятал от отца в сумке, он хранил свои молочные зубы. Всё меняется, меняются времена года, сменяют друг друга короли на троне, и, может быть, между сменой власти и сменой молочных зубов нет большой разницы. Ананд собрал двенадцать молочных зубов.

Тигрёнок поднялся на гору. Впереди, далеко за высоким бревенчатым забором, лежал город: разбросанные, как хлебные крошки, дома с этими антеннами и проводами. В высоких каменных домах жили кинокефалы и феликефалы – двуногие, прямоходящие собачьи и кошачьи, в ус не дующие ни о какой искре. И дуть они никогда не будут, потому что искра – одна из бенгардийских тайн, и знать о ней чужакам не положено. А кинокефалы и феликефалы были для бенгардийцев как раз чужаками. Поэтому бенгардийцам запрещалось покидать деревню и тем более показываться в городе. И если какой-нибудь чужак вздумал бы сунуть свой нос в Бенгардию, умудрившись пробраться по тропкам, которые ещё не прибрал себе Малахитовый лес, миновав стену, которую чужаки сами же и прозвали «валом» – кусочек бушующего моря, нарисованный малахитовой краской, этаким заменителем искры, искра для бесталанных бездарей, а стену стережёт какой-то там отряд, вроде нашей королевской стражи, только про тот отряд ходили нехорошие слухи… А о нашей королевской страже слушки не гуляют. Потому что кроме нас, бенгардийцев, о ней никому невдомёк! Короче, если чужак сунется в нашу Бенгардию, через ворота он всё одно не пройдёт, потому что ключ от ворот есть только у истинного бенгардийца, и ключ этот – заветное слово, слово-ключ.

Усевшись поудобнее, Ананд взялся рыть лунки в земле, и в каждую лунку бросал по зубику, припорашивал лунки землёй, сооружая невысокие холмики, а холмики прихлопывал лапой. После чего закрыл глаза, и начались чудеса. Все звуки для него вдруг исчезли: смолк трубный глас дворцовых рогов, закончили песню птицы, перестали греметь стрекозы. Ананд больше не чувствовал холодную землю под лапами, и лишь у его замирающего сердца медленно разрасталось в груди тепло.

Ананд открыл глаза – все чувства постепенно возвращались к нему, будто бы он пробудился ото сна. На его мордашке расцвела улыбка, а в лунках расцвели прекрасные цветы – эдельвейсы. Каждый их лепесток был похож на львиный пальчик, такой же пушистый, белый, а на стеблях – пушок. Цветы были как настоящие, как будто сошли с картины, но среди подлинных трав и цветов эдельвейсы Ананда смотрелись чуждо: представьте себе фотографию, на которую прилепили детский рисунок. Тем не менее Ананд остался доволен, хоть он и сильно устал от своего творчества. Но счастливая улыбка скоро сошла с его мордашки, едва он услышал за спиной противный голос:

– Так, так, так, чем это тут у нас занимается Ананд? Цветочки выращивает?

Голос принадлежал Акилу.

– Да, я вырастил эти цветы из молочных зубов одной искрой, вам-то какое дело! – ответил Ананд.

Братья переглянулись, и на их хитрых мордах уже была наготове желчная усмешка.