Я уже не считал годы, месяцы, дни,

Имя, внешность и веру сменил.

Лишь остались от Родины фото одни,

С них твой взгляд меня к дому манил.

Долго был батраком у афганских племён,

Перепроданным несколько раз.

И почти позабыл, что когда-то пленён,

Лишь любовь от беспамятства спас.

Здесь замедлился будто бы времени бег,

Но его снова случай прервал.

Русских пленных увёл в Пешавар Аслам Бек

Сквозь Хайберский проход – перевал.

Так судьба завела в Пакистан и Иран,

В рабство власти пуштунских вождей.

И понёс меня ветер по множеству стран,

Как песчинку в пучине людей.

Было страшно вернуться в Советский Союз,

Плен солдатский – дорога под суд.

Сцену поднятых рук со словами «сдаюсь»

Вряд родители перенесут.

Будь ты проклят, мой жребий, афганский изгиб,

Искалечивший тело и дух.

Ведь о тех, кто в плену, и о тех, кто погиб,

Запрещалось рассказывать вслух.

Русский пленный за жизнь поплатился вдвойне,

Рассчитался ценой дорогой.

Мне хотелось родным рассказать о войне;

Лучше я, а не кто-то другой.

На афганской войне страшна кровная месть,

Где костры из солдатских костей.

Мы однажды с надеждой услышали весть

Об уходе советских частей.

А потом понеслась новостей череда,

Что не стало советской страны,

Что случилась с Россией большая беда;

Сводки будто с гражданской войны.

Мы боялись возврата с повинной назад

И скрывались, подобно зверью.

Всё же я оказался по-взрослому рад

Дать газете своё интервью.

Через несколько дней консул мне позвонил,

Попросил точно имя назвать.

Объяснил, что России я не изменил,

Обещал о семье всё узнать.

Почти год мне пришлось документ ожидать

Вместе с фото родителей, брата.

И скупые слова – как вам их передать:

«Все погибли в Москве от теракта».

И ушла вся земля у меня из-под ног,

Смысла не было будто бы жить.

Я на свете остался совсем одинок,

Кроме встречи с тобой, чем теперь дорожить?

Все формальности долго ещё проходил;

Я был подданным их короля.

По бескрайним морям мой ковчег бороздил,

Наконец показалась земля.

Путь обратный на Родину слишком тяжёл,

Кровью демон его окропил.

Двадцать лет я домой обездоленный шёл

И на берег родимый ступил.

Дождь. Мне город промокший не рад,

Львы суровые ночь стерегут.

Провожал на войну колыбель-Ленинград,

Встретил пленного Санкт-Петербург.

Бег машин, как поток в недрах бурной реки,

Разделил параллель берегов.

Сто неполных шагов – как они далеки,

Нет друзей, впрочем, нет и врагов.

Ливень времени лет здесь следы мои смыл

И сейчас льёт, о чём-то скорбя.

Повстречаться бы с ней – вот мой жизненный смысл;

Наконец-то я вижу тебя!

Мы почти поравнялись. Как сердце стучит.

Вот сейчас ты узнаешь меня.

В этот миг я услышал, как кто-то кричит,

И себя, и погоду кляня.

Сзади женщина быстро меня обошла,

Её губы, волнуясь, дрожали:

«Дочка, здравствуй, как долго тебя я ждала!» —

«Здравствуй, мама. Мой рейс задержали».

Проходя мимо них, я ускорил свой шаг,

Что ж, ошибся, а всё-таки жаль.

«Ой!» – воскликнула дочь. Я успел кое-как

Подхватить с её плеч обронённую шаль.

«Извините». – «Спасибо», – и весь разговор,

Продолжать больше не было сил.

Вдруг меня обожгло: старшей женщины взор

Меня молча глазами спросил.

И, вглядевшись в лицо, я другие узнал,

Тоже близкие сердцу черты.

Я девчонкой подругу свою вспоминал,

Здесь увидел её, но иной красоты.

А она то посмотрит на дочку свою,

На меня потом бросит свой взгляд.

«Поддержи, – прошептала, – я не устою»,

Отшатнувшись внезапно назад.

Дочь прижала её и рукой обняла,

Я в асфальт, будто вкопанный, врос.

Видно, мать про меня уже всё поняла,

Получив мой ответ на безмолвный вопрос.

С чувством горькой вины улыбнулась она;

Грудь у раны под клещами сжалась.

Раньше знал по глазам, что в меня влюблена,

А теперь видел в них только жалость.

Растворившись, надежда слезою стекла,

Брызнул искрами внутренний враг.

Будто сдвинулась пуля и в сердце вошла;

Дальше всё. Бессознательный мрак.

Открываю глаза: я в больничной палате.

Вышел целым из прошлого сна.

Слышу голос (две женщины в белом халате):

«Это дочка твоя; я – любовь и жена».

На германской, на гражданской

В доме душно, как в вагоне.

Пьяная компания.

На столе налит в стаканы мутный самогон.

В коме души от агоний —

Гибнет Русь опальная

В позолоте листопада сорванных погон.

Есаул, корнет, поручик —

Сослуживцы ратные.

На груди у них награды Первой мировой.

Складки скул сорвались с кручи

В годы безвозвратные,

Что слегли в сырых окопах на передовой.

За царя, народ, за веру,

За своё Отечество

Шли в штыки на супостата сквозь шрапнель мортир.

Сколько зря в шинелях серых

Сгибло опрометчиво,

Знал лишь ветер, завывавший траурный мотив.

Знал бы кто, как в ранах бились

Оземь кони ржавшие,

Когда в три креста аллюром нёсся эскадрон.

Когда шашками рубились,

Власти предержащие

Опрокинули российский самодержца трон.

Кто убит, кто тяжко ранен,

Подвиги солдатские

Преданы забвению пришествием времён.

Эхо битв да поле брани —

Им могилы братские.

Ни крестов, ни обелисков, прах их без имён.

Есаул берёт гитару,

Лиру семиструнную,

И поёт негромко песню грустную свою,

Как безусые гусары

Жизнь отдали юную.

Не забудь, господь, хоть ты их мужество в бою.

Не забудь, что не щадили

Живота в сражениях,

Верой, правдой государю русскому служа.

Силой духа победили

Горечь поражения,

Ни на пядь не отступив назад от рубежа.

Много дум проходит за ночь

Про бои-баталии,

Как ползли долиной смерти штурмовать курган.

Как форсировали Нарочь

Через льдины талые,

Налетая на германцев словно ураган.

Есаул в те дни был ранен,

Оказался пленником.

Брошен в лагерь за колючку – лёд страшней оков.

Был спасён в предсмертной грани

Полковым священником:

Он крестом своим наперсным совершил подкоп.

Горькой вылиты остатки,

А стакан с горбушкою

По традиции армейской рядышком стоит.

Дым от газовой атаки

Стлался над опушкою,

Там, где без противогазов полк их вечно спит.