Перевод: Игорь Бойко

© Издательство «Aegitas», 2022

Похоже, что покоя нет даже в тех полях, что лежат за могилой и погребальным костром. Мы жили, мы умерли, и все-равно нам не суждено упокоиться с миром. И в этой обители теней капризные боги озадачивают нас. Что ж, быть может, это и к лучшему. Так быстрее течет белесое время, переполняющее вечность.

Я – Мегистий, провидец, вот только здесь никому нет дела до моих земных способностей. Здесь, на небесах, и боги, и люди, вернее, те, кто в ином, более красочном мире, чем этот, были людьми, могут видеть прошлое и будущее, как если бы они были настоящим. Как провидец может блеснуть своим даром, когда его окружают сплошные провидцы?

Мое настоящее задание состоит в ином – я обязан вспомнить историю. Она не должна быть записана на бумаге, хотя со временем это может случиться. Ее не придется рассказывать, хотя она всегда будет на устах свободных людей. Здесь достаточно подумать, как все окружающие настраиваются на волну твоей мысли. Если мне удастся вспомнить те события, которые привели нас к проходу в Фермопилах, то все остальные смогут пережить их вместе со мною во всех подробностях еще раз. И их ощущения при этом превзойдут по насыщенности все, что им удалось почувствовать за время бледного загробного существования. И как знать, быть может те, кто проживает сейчас на так давно покинутой нами земле свои краткие жизни, отзовутся в ответ на переполняющие нас чувства и вспомнят о доблести предков. Не поэтому ли боги и приказали мне вспомнить историю нашей битвы? Память о ней должна постоянно обновляться. То, о чем помнят на небесах, никогда полностью не забудется в городах и полях на земле.

Я помню. И теперь, когда уже все позади, я вижу то, что было недоступно никому из нас в то далекое время.

И грусть охватывает меня, грусть, смешанная с гордостью. Стоит мне только подумать о том солнечном дне на спартанском поле, когда прибыл гонец из Коринфа, как на меня накатывает ностальгия по годам моего смертного существования. Там были дикость и обжигающее счастье, там темные часы сменялись часами несказанной красоты. Все было преисполнено красок и волнения чувств, муки и славы бытия. И в самом конце было поражение, которое каким-то образом превратилось в триумф.

Я вспоминаю, как блестят на солнце движущиеся тела спартанских юношей. Рукопожатие – и борцы начинают свой танец на пыльной площадке.

Спарта, так много веков тому назад…

Мрачные Тайгетские горы резко прорисовывались на фоне неба. Словно в противовес их хмурости, поле было заполнено веселым движением. Четверо юношей бежали, запрокинув назад головы. Их ноги отталкивались от земли с радующей взгляд мощной грацией. Неподалеку метатели дротиков, в последний раз проверив баланс оружия, выпустили в воздух свои снаряды. Солнце выбило искры на остриях. Здесь же боролись и бегали девушки. Подобно юношам, они тоже были обнажены. Да и тела их носили отпечаток юношеской силы и закалки. Их сыновья станут настоящими спартанцами. Нам всегда приходилось сражаться за свое существование. Мы сжились с этим, это служит источником нашей гордости.

В тот день я наблюдал за Теусером, молодым мужчиной с мускулатурой прекрасного атлета и воина. Он метал диск, и каждое его движение было исполнено музыки. В какое-то мгновение он превращался в раскручивающуюся пружину, затем – в идущего медленной поступью бога. Взрывы энергии сменялись в нем расслабленной отточенной мужественностью, достойной резца скульптора. Когда он был мальчиком, многие мужчины питали к нему любовь, которую мы ставим выше, чем любовь к женщине. Я принадлежал к тем, кто восхищался им на расстоянии. Я уже в возрасте, но на меня произвело огромное впечатление его юношеское великолепие, хотя в то же время я прекрасно понимал, что ему суждено любить женщину.

В тот день она была здесь, ее можно было видеть на огороженной царской площадке в конце поля.

Элла была восемнадцатилетней племянницей царицы Горго. Ее одежда состояла из короткого хитона и простого пояска. Эту девушку можно было считать воплощением чистой классической красоты – не той красоты, что свойственна мраморным статуям, а теплой, пульсирующей красоты человеческого существа. Она тоже следила за Теусером, ее губы были полураскрыты. Время от времени, прерывая упражнения, он прикрывал от солнца глаза и возвращал ее взгляд. Не обращая внимания на обнаженные тела борющихся около него девушек, он видел только Эллу. Эти плечи ему хотелось охватить, но только с нежностью, с этим телом он хотел бы побороться, но только в более чувственной схватке, чем те, которые происходили сегодня на поле.

Царица Горго, простота ее платья была подчеркнута наброшенным на плечи изящным малиновым плащом и миртовым венком на голове, улыбалась, наблюдая за этим обменом взглядами. Приблизившись к племяннице, она спросила:

– Ты говорила с отцом?

Элла вздрогнула.

– О, да. Да. Но мы не можем пожениться, пока не вернется отец Теусера и не даст свое согласие.

– Ему следует поторопиться, – царица задумчиво погладила Эллу по щеке. – Неразумно оставлять созревший плод на дереве слишком долго.

Девушка вспыхнула.

– Тетя Горго…

– Пришло время, когда вы должны исполнить свой долг перед Спартой. Когда-то наш обычай требовал, чтобы мужчины женились в тридцать, а женщины выходили замуж в двадцать. Но сейчас у нас нет времени. Война и слухи о войне наполняют нашу жизнь. Наши мужчины должны успеть зачать сыновей, которые продолжат дело тех, кто падет в сражениях.

Румянец сошел с лица Эллы, и она побледнела.

– Ты говоришь о смерти еще до того, как мы поженились.

– Это Спарта.

В это мгновение в глазах царицы мелькнули огоньки, сходные по своей природе с лучистостью взгляда Эллы в те моменты, когда она следила за Теусером. Она увидела мужчину, который правил своей колесницей вдоль дальнего края поля. Пара коней встала на дыбы, увлекая за собой пытающихся их усмирить илотов. За первой колесницей на поле выехали еще четыре, но Горго продолжала видеть только одну.

Она не заметила, как к царской площадке приблизился всадник, и обратила на него внимание только после того, как он спешился перед нею. Ее брови нахмурились в ответ на это вмешательство: в этот момент все ее внимание было приковано только к одному мужчине.

Покрытый с головы до ног пылью всадник поклонился.

– Царица, я привез сообщение из Афин.

Она нетерпеливо кивнула, указывая головой на угол площадки.

– Передай его царю Леотихиду.

– Оно предназначено для царя Леонида, – произнес посланец, понизив голос.

Взгляд царицы опять разыскал высокого широкоплечего колесничего на противоположном конце поля.

– Мой муж, – вымолвила она, – принимает участие в следующем заезде. Это… плохая весть?

Посланец утвердительно кивнул.

Она делано рассмеялась.

– Тогда подождем. Сегодня он правит своими вороными; я знаю, он не захочет замедлить их бег тяжестью на сердце.

Едва она успела это сказать, как прозвучали трубы, призывающие очистить поле для гонки колесниц. Теусер взял у сопровождавшего его илота плащ, подбежал к царской площадке и поклонился царице. Элла протянула руку и сжала его ладонь.

Горго произнесла:

– Ты делаешь успехи, Теусер. Мы гордимся тобой. Подойди и стань рядом с Эллой, пока… Смотрите! Смотрите!

Вновь проревели трубы. Пять колесниц понеслись по неровной, усыпанной камнями земле.

Мы, спартанцы, имеем двух царей. Если один из них падет в бою, второй сможет беспрепятственно продолжать править государством. В то время оба царя были молоды: Леониду едва исполнилось тридцать, а Леотихид был лишь на несколько лет его старше. Оба имели прекрасное здоровье, как и подобает царям такой страны, как наша; к сожалению, отношения между ними не сложились. Леонид представлял собой галантного воина с рыцарским складом ума. Леотихид любил свою страну и свой народ, но старался по возможности избегать решительных действий. Он не доверял Афинам и Коринфу и не разделял уверенности Леонида в том, что греческие города-государства смогут выжить только в том случае, если объединятся. Среди спартанцев не было трусов, и уж тем более нельзя было обвинить в трусости их царя. Правильнее было назвать Леотихида осторожным. Вот и сегодня – вместо того, чтобы принять участие в спортивных состязаниях, Леотихид наблюдал за ними. Леонид был тем, кто со смехом несся навстречу ветру; тем, кто нахлестывая коней, наслаждался неистовством гонки.