— Дитя, дитя! Тебе нет еще и шестнадцати, а ты хочешь замуж за шестидесятилетнего старика.
— Да, шестидесятилетнего, семидесятилетнего, восьмидесятилетнего! Лишь бы он был такой, как мужественные, храбрые и самоотверженные рыцари Рейна — как Гёц с железной рукой, как Франц фон Зикинген, как Ганс фон Зельбиц.
— Ну что ж, дорогая моя Альбина, — сказал герцог уже серьезно, — тогда тебе повезло, ибо твоей руки просит человек, созданный по образу и подобию твоих героев.
— Ах, батюшка, да вы смеетесь надо мной!
— Ничуть. Посмотри, кем подписано письмо, и убедишься сама. — Герцог вынул из кармана лист бумаги, развернул его и показал дочери.
— Рудольф фон Эпштейн, — прочла Альбина.
— Надеюсь, моя прелестная амазонка, этот человек вам подойдет, — сказал герцог. — Он сражался в Семилетней войне, и, как мне говорили, столь отважно, как будто бы он родился в обожаемом вами шестнадцатом веке, оставившем по себе жестокую память. Конечно, он не так молод… Но ведь тебе безразлично: шестьдесят, семьдесят, восемьдесят лет, лишь бы он был похож на твоих героев, ведь так ты сказала? Рудольфу фон Эпштейн семьдесят два года — это тебе как раз подходит, а уж что касается его знатности, мужества и верности императору, то, надеюсь, ты отрицать их не станешь.
— Уж поверьте, батюшка, — рассмеялась Альбина, — я не так плохо знаю свою родную Германию, и мне известно, что граф фон Эпштейн уже тридцать лет женат на сестре моей милой тетушки, аббатисы монастыря Священной Липы.
— Ну, раз уж мне не удалось вас обмануть, всезнайка, скажу вам правду. Мой старый товарищ просит вашей руки для одного из своих сыновей. С вашей точки зрения, сын этот несчастлив вдвойне: ему едва исполнилось тридцать и у него нет почти ни одного седого волоса. Сам он еще не герой, но принадлежит к героическому роду, и, можешь быть спокойна, со временем он и постареет и поседеет. К тому же, подумай только, сумасбродка, ты будешь жить в старом замке, в горах Таунус, всего лишь в нескольких милях от твоего любимого старого Рейна, в замке, таящем одну из самых фантастических легенд: предание о призраке его хозяйки, которая умерла в рождественскую ночь и потому была наделена способностью вставать из могилы. Впрочем, эта история не кажется мне особенно убедительной. Но, как тебе известно, Поэзия и Рассудительность — эти небесные дочери — подобны снам, из которых одни выходят к людям через роговую дверь, а другие через дверь из слоновой кости; они расходятся в разные стороны, но живут в одном дворце.
— А что это за легенда, батюшка? Вы знаете ее? — спросила Альбина, и глаза ее заблестели от любопытства.
— Недостаточно хорошо, чтобы рассказать тебе. Я слышал ее очень давно от моего старого друга фон Эпштейна, когда мы коротали долгие вечера на бивуаке. Впрочем, твой жених тебе все это расскажет сам: я предупрежу его, что за тобой нужно ухаживать именно таким способом.
— Вы говорите «мой жених», батюшка? Так, значит, вы одобряете этот союз?
— Увы, да, бедное мое дитя. Я безжалостно лишаю вашу любовь главного ее очарования — препятствий. Ведь как это было бы романтично: запретная страсть, тайный брак, мое посмертное благословение, не правда ли? Но что поделаешь: к несчастью, все в твоем женихе — возраст, происхождение, состояние — способствует тому, чтобы я желал этого союза, а главное — вот уже почти пятьдесят лет меня и графа фон Эпштейна связывает нежная дружба. Единственный недостаток молодого Эпштейна — то, что он вдовец и у него есть сын. Но моя Альбина, у которой впереди будущее, может не оглядываться на прошлое. В конце концов, милое мое дитя, письмо отца всего на несколько дней опередило сына, и скоро ты сама сможешь оценить своего жениха.
— И как же зовут сего гордого претендента на мою руку, намеревающегося стать воплощением Гёца и тем самым вытеснить его из моего сердца? — спросила Альбина.
— Максимилиан.
— Максимилиан? Это имя обещает… но для его врагов, не для меня, потому что если он действительно такой, как я мечтаю, то в бою он должен быть несгибаем, а со мною нежен и покорен. Женщинам, в награду за их страдания, обещано и дано волшебное искусство приручать этих львов и одним взглядом повергать в смущение тех, кто сеет страх на поле боя. И потом, знаете, батюшка, — добавила Альбина с комической важностью, — если вдуматься, я все-таки предпочитаю молодого. Когда я стану его женой, он будет на заре своего блистательного жизненного пути, он одержит свои первые победы с моим именем на устах, а я, как Елизавета, буду свидетельницей его подвигов и наградой за них.
— И ты веришь, милое мое дитя, что героические времена рыцарских поединков могут вернуться? — спросил герцог, качая головой.
— А почему бы им и не вернуться?
— Потому, что изобретение пушечного пороха нанесло некоторый ущерб рыцарству. Нет больше ни Роланда, ни Рено, ни Оливье. Как бы отважны они ни были, все они равны перед пушечным ядром: вспомни маршала де Бер-вика и великого Тюренна.
— Но если перевелись великие воины, батюшка, то остались великие полководцы. Силу сменил гений, и, хотя ничто не сможет заменить Дюрандаль Роланда, Бализарду Рено и волшебное копье Астольфа, все же Густав Адольф, Валленштейн и Фридрих Великий имеют свои достоинства. Не могу объяснить почему, но я возлагаю большие надежды на грядущий век.
— Прекрасно, — рассмеялся герцог, — мы поместим это предсказание в Готский альманах. Ну что ж, — продолжал он, вынимая часы, — пора ужинать, моя прекрасная сивилла. Боюсь снова разочаровать вас насчет будущего, но в моем возрасте солнце и ароматы, поэзия и предсказания уже не утоляют голода.
Альбина покачала головой в знак того, что в ней-то возраст ничего не изменит, взяла отца под руку, и они вернулись в дом.
На следующий день после этого разговора в Вену прибыл Максимилиан фон Эпштейн. Мы уже попытались показать читателю, как в беседе с отцом проявилось необычное и живое воображение Альбины, ее романтические и наивные мечты. Так что появление молодого графа ожидалось с той благосклонностью, на какую была способна ее юная и восторженная душа. Выше мы нарисовали портрет Максимилиана, и легко догадаться, что дочери он понравился гораздо больше, чем отцу. Герцог, искушенный в дипломатии и привыкший распознавать под маской истинное лицо, сразу увидел, что в молодом графе больше честолюбия, чем настоящего достоинства, больше гордыни, чем ума, и больше расчета, чем любви. Но для Альбины внушительная фигура Максимилиана, его бледное и суровое лицо выгодно выделяли его на фоне бесцветных венских поклонников. Она увидела его сквозь призму своего поэтического воображения: его грубость показалась ей прямотой, суровость — простодушием, а холодность — благородством.
«У него простая и гордая душа, — убеждала себя Альбина. — Единственный его недостаток заключается в том, что он на триста лет моложе, чем мои прекрасные рыцари».
Девушка простодушно поверила Максимилиану свои тайные мечты, а уж он позаботился о том, чтобы его поведение не разочаровало невесту. Граф выражал глубокое презрение к протоколам и трактатам, бряцал шпагой, звенел шпорами и строил из себя героя.
Наконец в один прекрасный день Альбина решила узнать, обладает ли молодой граф таким же романтическим воображением, как она сама, и попросила его рассказать легенду замка Эпштейнов. Максимилиан не сильно преуспел в той области риторики, которая называется устной речью, но все же обладал даром живого, убедительного и яркого слова. Кроме того, он очень хотел понравиться. Поэтому он рассказал предание о замке Эпштейнов с такой верой в него, с таким чувством и воодушевлением, что окончательно покорил мечтательную душу девушки. Вот какова была эта история.
Замок был построен в славные для Германии времена, а именно в эпоху Карла Великого, одним из графов фон Эпштейнов, предком нынешних владельцев. Об этих варварских временах потомкам ничего не известно, кроме предсказания волшебника Мерлина; оно гласило, что та графиня фон Эпштейн, которая умрет в своем замке в рождественскую ночь, умрет лишь наполовину. Как и все предсказания, это пророчество было достаточно туманным. Поэтому его очень долго не могли понять до тех пор, пока не умерла жена одного германского императора. Имени этого императора никто уже не помнит, а императрицу звали Эрмангарда.
