По воскресеньям в полдень, ровно в два часа дня, Алик включит радиоприёмник и целый час будет слушать концерт мугама. Каждое воскресенье так и будет. Прибавив звук на полную катушку, он самозабвенно будет слушать музыку и получать удовольствие. А его русская жена ничего не поймёт. И всё же ей надо будет спросить.

– Алик, что он говорит? – Этот мугам исполнит мужчина, и она захочет знать, о чём он пел.

– Что он говорит? Мне очень трудно всё это объяснить тебе, – скажет Алик, и он будет прав. Потому что смысл мугама, древней музыки Востока, передать словами весьма и весьма трудно. Алику же, строителю по профессии, такая задача совсем не под силу. Что касается слов, это тоже переводить очень трудно. При исполнении мугама певцы, как правило, используют газели – это особый жанр восточной поэзии, классических поэтов Азербайджана, и в них нередко встречаются слова и словосочетания арабского и персидского происхождения, что делает их перевод на другие языки очень трудным. Но так получилось, что в тот момент, когда жена задала ему такой вопрос, певец, чтобы точно передать страдания лирического героя, сам вставлял простые слова – певцы иногда прибегают к такого рода приёмам, – перевести которые вовсе не трудно: мне трудно, я умираю. Алик тоже, чтобы не оставить вопрос жены без ответа, скажет:

– Только одно могу сказать: он говорит, что ему трудно, он умирает.

– А-а-а, значит, он умирает.

– По его словам, так получается. Но сам певец не умирает, кто-то другой умирает, а певец об этом поёт.

– Это плохо. Всё же человек умирает; какая разница, кто он: сам певец или его знакомый…

Дома у них такой шум! Певец взял более высокую ноту, звук радиоприёмника прибавлен на полную катушку. Алик даже не думает, что всё это действует его жене на нервы. Он лежит на диване, как говорится, ушёл в себя, слушает свою любимую музыку и получает удовольствие. Жена нервничает и думает: что делать, как быть? Всё же надо уйти куда-нибудь, а через час вернуться. А куда пойдёшь? Это же не город, а деревня; здесь свои правила поведения: женщина должна вести себя прилично. Поэтому ей нельзя так просто выйти из дома и без дела шататься по улицам. Нельзя. А то бог знает что подумают.

Но, поразмыслив, она всё же найдёт выход: дома у них осталось совсем мало хозяйственного мыла. Можно, даже нужно пойти в магазин, купить мыло и вернуться домой. Быстро переодевшись, она вышла из дома и пошла в магазин. По обеим сторонам просёлочной дороги во всех домах люди, как будто договорившись между собой, включили радиоприёмники, точно как Алик, звук прибавили на полную катушку и открыли окна – везде и всюду слышна только эта музыка: воскресный концерт мугама. А местное население, эта деревенщина, в том числе и Алик, слушает её и получает удовольствие. Весь воздух пропитан этой музыкой, вся деревня утопает в этой музыке. Жена Алика идёт по грязной дороге, она в резиновых сапогах, поэтому грязи не боится, об этом даже не думает. Она думает о другом: что они нашли в этой музыке? Она об этом думает, но ответа не находит.

Каждый день, утром, в полдень и вечером, по радио передают концерт для трудящихся сельского хозяйства, и весь репертуар этих концертов в основном состоит из народной музыки: народные мелодии и песни, отрывки мугамов… Почти каждый день, но в разное время суток по радио передают ашукскую музыку. Такие же концерты идут и по телевидению. Алик всё это очень любит и с удовольствием слушает… А жена его ничего не понимает, и она вынуждена всё время слушать непонятную ей музыку. У неё нет возможности слушать родную и понятную ей русскую музыку. А может быть, завести вторые радио и телевизор? В принципе, так и надо. А какой шум будет у них дома! Вот представьте: дома два радиоприёмника, по одному из них передаётся азербайджанская музыка, а по-другому – русская музыка. Звук прибавлен на полную катушку… Вот это будет хаос! Нет, так нельзя.

Это не выход. В этом чужом мире очень много проблем, и такими примитивными методами нельзя их решать.

Она не знает, что делать, как выбраться из этого тупика. Интересно, долго ли выдержит эту пытку жена Алика? Максимум – год. И в один прекрасный день, упаковав свои вещи, она скажет: «Слушай, Алик! Надоело мне жить в этой деревенской глуши! Господи, какая пытка! Зачем ты привёз меня сюда? Где та самая-самая красивая деревня в мире? Здесь никакой красоты нет; всё очень примитивно, чёрство и ужасно вульгарно! Нет, ты не виноват, во всём виновата я сама: я, глупая дура, поверила в твои романтические сказки. Какая невыносимая жара здесь и какой зной! Шесть месяцев задыхаюсь от жары, дышать нечем. Ещё вот эти комары… Не комары, а кошмары! А какие страшные змеи здесь! Не только при виде их, даже при мысли о них мне становится жутко и волосы дыбом встают! Ты, наверно, скажешь: зато остальные шесть месяцев прохладно, никаких змей и комаров не бывает. Нет уж, извини. Ходить по колено в грязи – по-твоему, нормально? Я хожу в резиновых сапогах и, топчась в грязи с утра до вечера, работаю по хозяйству; видите ли, я же хозяйка и должна трудиться не покладая рук: доить корову, чистить коровник, выносить навоз, залезать в курятник, чистить, наводить там порядок, собирать яйца… За этот короткий срок я, городская девушка, превратилась в крестьянскую бабу, от которой противно воняет коровьим навозом и лошадиной мочой. Я родилась и выросла в городе, не могу привыкнуть к такой жизни; я бы очень хотела, и всё – ради тебя. Но не получается. Вначале я подумала, что с Аликом поеду в деревню; там же красота и романтика, и мы будем жить счастливо. Но, увы, не получается, Алик, невозможно. Это не жизнь, а пытка. Неужели ты меня не любишь и хочешь, чтобы до конца своей жизни я мучилась в этом аду? Но учти, я не собираюсь дальше жить здесь. Прошу тебя, Алик, умоляю, давай поедем в Баку. Мой брат женился и живёт отдельно. В нашей двухкомнатной квартире сейчас живут только мои родители. Одну комнату займём мы – покамест этого нам будет достаточно. А дальше посмотрим. Если что, у нас во дворе, рядом с нашим домом, есть свободное место, где можно пристроить ещё одну небольшую комнату. Ты же строитель, любишь строить, переделывать и придавать новый вид старым постройкам. На две семьи у нас будет три комнаты – а это благо! На твоё счастье, попалась я – любящая тебя девушка – с квартирой. Спроси у людей, многие об этом мечтают. А ты как будто ничего не замечаешь и думаешь только о деревне. Так нельзя, Алик! Давай поедем в Баку и будем жить по-человечески. За эти ежедневные три яйца и два литра молока нельзя же всю жизнь мучиться здесь. В Баку и яйца есть, и молоко есть. Вся самая хорошая и качественная продукция вывозится из деревни и продаётся на бакинских рынках. Давай уедем отсюда. Мы молоды, вся наша жизнь впереди; оба будем работать, и всё будет прекрасно. А сюда, на твою родину, – это уже и моя родина, и родина нашего малыша – приедем, но не летом и не зимой. Мы сюда будем приезжать два раза в году: осенью, в октябре, и весной, в мае…»

Интересно, какие меры примет Алик после такого эмоционального выступления жены? Очень вероятно, что через год он опять появится в Баку.

Но, к сожалению, мне пришлось покинуть Шанхай и переселиться в восточную часть Баилова. А это уже не Шанхай – отдельный жилой массив Баилова. Я был очень занят: учился, иногда даже сезонно работал – времени не было. Поэтому весь Шанхай и его весёлые ребята скоро были забыты; я их больше не видел. Даже было такое впечатление, как будто я переехал в другой город. Буровой мастер всё же нашёл подходящего человека, сдал свою квартиру ему и уехал в Пакистан – это я знал, потому что в то время я ещё не покинул

Шанхай. А что стало с шанхайскими парнями, не знал. Но надо же, спустя двадцать лет я совершенно случайно встретился с человеком, который был земляком известного шанхайского студента тех времён – Алика, и очень хорошо знал его.

– В то время я жил на Баилова и знал одного бурового мастера, который уехал работать в Пакистан; он был из вашего села.