Аяна присела на лавку, скрестила длинные ноги и закурила. Щелкнула зажигалка, осветила тёплым огоньком её бледное лицо. Мимо пробежала соседка, по обыкновению и не подумав поздороваться, – женщина с идеальной осанкой и надменным лицом, существо из другого мира. Аяна проводила соседку пустым взглядом. Из их квартиры доносились приглушённые голоса, мать рыдала, а сероглазый курил, высунув лицо в приоткрытую форточку. Заметив Аяну, он погрозил ей пальцем и выбросил бычок на улицу. А потом плотно закрыл окно, отсекая разговоры.

К лавочке подбежал Санёк, взъерошенный и раскрасневшийся. Короткие шорты и нестираная футболка потемнели от пыли, но Санёк рухнул рядом с сестрой совершенно счастливым. Вытянул руку.

– Чего? – спросила она неодобрительно и затянулась.

– Дай сигарету.

– А ничего тебе больше не дать?

– Жрать ещё хочется, но и сигареты хватит.

– Иди отсюда, – посоветовала Аяна. – Мелкий ещё.

– Дура, – вспылил Санёк, слетая с лавки, будто она стала раскалённой. – А ещё сестра называется!

И умчался обратно на футбольное поле гонять свой дурацкий мячик до посинения с такими же безмозглыми пацанами, до которых родителям нет никакого дела. Откинувшись на спинку, Аяна выдохнула дым в пустое небо – прохлада лизнула ее лицо, в животе противно заурчало.

Небо наливалось темным, по двору расползались изломанные тени. Прохожих становилось все меньше, но они то и дело бросали на Аяну осуждающие взгляды: надо же, такая молоденькая, такая симпатичная, с раскосыми черными глазами, а все туда же. Смолит без малейшего стеснения.

Сплюнув, Аяна затушила окурок о лавочку и бросила его на асфальт. Надо возвращаться и кормить Петьку, разминать больные ноги Ильи перед сном. Утром будить всех в школу.

Бедная Машка…

Пару лет назад они уже переживали это горе. Ужасная трагедия, как же так, бла-бла, все сочувствовали и качали головами. Потирая плечи, Аяна вспоминала.

Его звали Лёшкой, он был беззлобным и непослушным. Постоянно терял то шарф, то варежки, в столовой съедал еду из чужих тарелок, даже если кто-то уже орудовал там ложкой. Лёшка шепелявил, но отлично бегал, и поэтому физрук постоянно защищал его перед остальными учителями, отправлял на всякие соревнования.

Зимой Лёшка свалился с горки, оступился, наверное. Рухнул в сугроб, никто и не заметил. Нашли брата только на следующий день, окоченевшего, бело-синего. Мать тогда пила и плакала, а Лидка, совсем ещё крошечная, беспечно перебирала на полу кубики. Эта картина врезалась в память на всю жизнь.

Аяна тогда выплакала все глаза – ей дико было, что Лёшка, еще недавно крутившийся под ногами, может вот так исчезнуть. Умереть. Замерзнуть. Она ждала, когда Лёшка вернётся, чумазый и большеротый, но он больше не пришёл. Первая встреча со смертью стала болезненной, брат возвращался во снах, синий и остекленевший, тянул руки и молчал, а Аяна просила прощения.

Но Лёшка удивительно быстро забылся – они никогда не вспоминали о нём, все его вещи перешли к Саньку и стали его обычными вещами. В квартире не осталось ничего, что было бы Лёшкиным. Порой Аяна думала, что его и не существовало вовсе, – просто приснился лишний брат, да и всё на этом.

Теперь и Машку затянет паутиной, вырежет из памяти временем. Жалко. Машка была хорошая…

Запищал домофон, и из подъезда вышли оперативники. Аяна, незаметно для себя закурившая снова, встретила их молчанием. Выпустила дым из лёгких. Стряхнула пепел на асфальт.

– Не маловата ещё для сигарет? – спросил второй, со сросшимися бровями.

– Не маловата, – отозвалась она спокойно. – Чего-нибудь узнали?

– Да что тут узнаешь… Всегда так живёте, да? Мамка пьёт?

– Пьёт, – кивнула Аяна. – Но нас много, справляемся.

Мужчины присели на сломанную лавку, смели листву руками. Сгорбленная Аяна между ними показалась себе сущим ребёнком.

– Так нельзя. Понимаешь, что это неправильно? – спросил сероглазый, заглядывая Аяне в глаза. – Мы можем помочь.

– Зачем? – спросила она глухо, стряхивая пепел. – В детский дом нас не берут. Мамку опеки не лишают. Заставить её любить нас тоже не могут. Подбрасывают денег, и на том спасибо.

– А соседи?

– А что соседи? Знаете, как они нас называют? Поросль… – Аяна невесело усмехнулась. – Поросль! Как будто мы сорняки какие-то, повылазили из земли и растем сами по себе. А я не сорняк. Я, между прочим, такой же человек, как и все…

Помолчали.

– К вам скоро придут, из соцзащиты, – сказал второй, почёсывая лицо. – Они помогут. Не закрывайтесь только, говорите с ними, просите всякие бумажки в школе. Поверь, в детдоме лучше, чем с такой матерью.

– А вы откуда знаете? – усмехнулась она. – Жили там?

Он промолчал.

– Вот именно, – сказала Аяна. – Хорошо учить, когда потом вернёшься домой и забудешь про нас. Ничего, зато школа жизни хорошая. Выживем здесь – выживем везде.

– А что делать, если не выживете? – отрывисто спросил сероглазый. – Как Машка ваша, а?

Теперь замолчала Аяна, покусывая обветренные губы.

К ним подбежал Санёк – друзья его расходились, подгоняемые окриками с балконов и звонками на мобильные. Аяна заметила, что брат рассёк коленку, а шорты его едва держались на торчащих нитках. Зажав мяч в руках, Санёк глянул на оперативников и спросил:

– А правда, что Машку поезд переехал?

– Правда, – грубо отозвалась Аяна. – Чё спрашиваешь?! Сам же слышал.

– Круто, – сказал Санёк, и глаза его потемнели. – А кровищи много было?

– Заткнись! – рявкнула Аяна и, вскочив, отвесила брату подзатыльник. – Иди домой, живо.

– Не пойду! – ощерился он, оскалил зубы.

– Саша, возвращайся лучше домой, – спокойно попросил второй, но что-то в его голосе заставило Санька вытереть нос, покрепче обхватить мячик и взбежать по ступенькам. Выстучав код от домофона, он прошмыгнул в подъезд. Громыхнула дверь.

– Поговори с соцзащитой, – сказал сероглазый. – Хуже не будет.

– О, – хмыкнула Аяна. – Будет. Всегда становится только хуже.

И, не прощаясь, она побрела обратно. На кухне всё ещё горел свет: мама продолжала пить. Уже в подъезде стало слышно, как ревёт проголодавшийся Петька.

Выдохнув, Аяна вернулась домой.

…На кухне стояла духота – тяжелый перегар смешивался с кислым душком из мусорки, куда отбросы приходилось заталкивать ногами. Аяна, не глядя по сторонам, водрузила на плиту кастрюльку со смесью для Петьки. Она пыталась бороться с бардаком, но это было бесполезно. Главное – малышня, о них-то Аяна и заботилась, хоть и не всегда получалось гладко.

Плохо, видимо, заботилась, раз Машка прыгнула под поезд.

Жалко ее.

Смесь в закопчённой кастрюльке никак не закипала.

– Осуждаешь меня, да? – неожиданно трезво спросила мать, лежащая лицом на столе. Аяна думала, что она спит, налакавшись. – Нен… ненавидишь?

– Нет. – Аяне не хотелось с ней разговаривать.

– Врёшь, – прошипела мать. – Что я… не могу… когда дочка?..

– Мы тоже сестру потеряли. Но никто не пьёт.

– Мелкие потому что.

– Нет. Просто головой думаем, а ты давно уже ничего не соображаешь.

– Я?! Да я вас одна тяну на шее!

– Тянешь?! – вспыхнула Аяна. – Иди, тяни! Вон Петька орёт, голодный! Покорми сына, что ты сидишь в обнимку с бутылкой?!

– Дрянь, – коротко сказала мать, поднялась со стула и, шатаясь, ушла в комнату. По лицу у неё потёкли слёзы.

Что, проняла всё-таки Машкина смерть?

Смесь в кастрюльке запузырилась, потянуло гарью. Аяна, выругавшись, торопливо сняла её с огня, остудила и залила в замызганную бутылочку.

В детской обживалась ночь – горела лишь лампа в рыжем абажуре на столе, а Лидка, сгорбившись, всё ещё рисовала. Санёк, раздевшийся до трусов, забился в дальний угол дивана и теперь посапывал там без забот. Илья выставил вверх худые локти, Петька, наревевшись, тоненько всхлипывал, мокрый от слёз.

– Иди сюда, – Аяна взяла его на руки, прижала к губам бутылочку, и Петька жадно присосался к безвкусной смеси.