Семья у Машки, как можно догадаться, большая – первой родилась Виктория, которую все звали именно Викторией и никак иначе. Она окончила школу, уехала зарабатывать деньги и жить красиво. Все остальные ей завидовали. Аяна, восточная красавица, как её раньше называла мама, осталась за старшую, и поэтому теперь могла безнаказанно всех ругать, бить и воспитывать. Машка Аяну побаивалась.

Следующим шёл Санёк – он казался среди всех белой вороной с взъерошенными волосами, водянистыми глазами и щербатой кривой улыбкой. Санёк был одной большой проблемой: он ходил к психиатру и отмечался в полиции, попадал в передряги и жил в обезьяннике. Санька никто не любил. Затем Лидка – Лидка как Лидка, с серыми тусклыми волосами, толстая и неприятная. Лидка часто плакала и мало разговаривала, предпочитала бродить по улицам в одиночестве. За Лидкой на свет появилась и сама Машка, весёлая и беззаботная, любящая и семью свою непутёвую, и весь мир: один только солнечный блик на нашивке с розами рождал в её душе огромный восторг.

Потом появился Илья – он болел с рождения. Машка не помнила точного диагноза, но знала, что Илья вечно лежит на диване, скрюченный и размахивающий изломанными конечностями. Порой Аяна укладывала брата в детскую коляску, откуда торчали его костлявые длинные ноги, и везла гулять, но такое настроение у сестры было редкостью. Последним стал Петька – до его рождения прошло много времени, и вся их разношёрстная семейка надеялась, что больше братиков и сестричек не предвидится. Но Петька родился – рыжий и капризный, он только и делал, что плакал, требуя внимания.

Мама не работала, и все они жили на детские пособия да на инвалидные Ильи. Папа остался далеко в Машкином детстве, он по пьянке зарезал друга, и его упекли в тюрьму. В первые годы мать ходила к отцу с тяжелыми пакетами, но потом забросила это дело, и папа превратился в воспоминание.

Думать о плохом не хотелось. Стоял сентябрь, в воздухе кружились невесомые, чуть золотые паутинки. Машка бежала в стоптанных кроссовках и пела, радуясь осени.

– Э! Ты чё там горланишь? – вылетели из-за угла хихикающие Машкины одноклассники. Она остановилась, сжав в руке дубовый листочек, сорванный с ветки.

– Пою, – с улыбкой призналась Машка.

– Нам спой чё-нибудь, – предложил Влад, самый толстый и нахальный из всего Машкиного пятого класса. – А мы послушаем!

И Машка запела – задрожал в воздухе некрасивый голосок, она глотала окончания и не дотягивала ноты, но всё равно пела, искренне и с удовольствием. Одноклассники заржали, как кони на водопое, и, отвернувшись, направились к школе.

Машка, не растеряв улыбки, побежала за ними.

В школе стояла духота, на пороге караулила вездесущая директриса, а в вазочке у охранников облетал букет из астр и бархатцев. Машка замечала каждую мелочь: остро пахнущих сигаретами старшеклассников и смешных первоклашек с гигантскими бантами и серьезными лицами. Сжимая в руках дубовый листочек, Машка весело промчалась мимо, крикнула:

– Здрасьте!

Директриса поджала губы, но поздоровалась.

Забившись в угол на втором этаже, Машка уселась на бетонный пол и достала из ранца отломанное зеркальце и помаду Аяны – бордовую, почти чёрную. Открутив колпачок, Машка долго смотрела на тюбик – всего минута отделяла лохматую Машку от красавицы Марии. На самом деле в свидетельстве о рождении её записали как Марусю, но всем привычнее было называть ее Машкой.

Да и сама она не возражала.

Прищурившись и зажав в дрожащей руке зеркальце, Машка густо обвела губы бордовым. От напора помада не выдержала – переломилась пополам, и толстый кусок шмякнулся на пол. Машка подобрала его дубовым листком, сунула в карман. А потом пристыженно втянула голову в плечи – ох, и влетит же ей от Аяны.

Но это будет потом. А сейчас – шикарные бордовые губы, винный оттенок, как называла его Аяна. Правда, левая половинка верхней губы вышла куда больше правой, но и это не беда – Машка стерла лишнее, и кожа тут же покраснела. Только хуже стало. Не растерявшись, Машка обломком добавила цвета правой и левой половине – губы налились багрянцем, огромные, как у моделей из рекламы.

Сидя под лестницей в косом луче света, Машка любовалась своими губами. Спрятав зеркальце и трупик помады в карман, она отряхнулась и направилась в класс, поражать и восхищать. Первым уроком у них история – второй этаж, направо и до конца.

На Машку оборачивались, а она шла так, будто и правда была знаменитостью. Глаза горели счастьем.

В класс она вплыла лебедем – застыла на пороге, позволяя всем и каждому разглядеть её прекрасный макияж и шикарные губы. Привалившись плечом к косяку, Машка обвела всех торжествующим взглядом. Повисла тишина. Толстый Влад застыл у парты, широко распахнув рот. Перешёптывания, тычки в спины, кивки на Машку. Они все смотрели и молчали.

– Господи, Савкина… – выдохнула в ужасе историчка, и слова её тут же подхватили остальные.

Класс взорвался хохотом – все визжали, тыкали пальцами в Машку, картинно падали со стульев, подбегали поближе, кто-то достал телефон… Историчка коршуном подскочила к Машке и схватила её за плечо, больно впились в кожу острые когти.

– Умываться. Быстро! Боже, как клоун, что же вы творите-то…

Машка не поняла, чего в её голосе было больше – бессильной злости или… зависти? Наверное, историчке тоже хотелось такие красивые губы.

Историчка притащила Машку к директрисе – проволокла со второго этажа к выходу, крепко держа за плечо, а потом толкнула вперёд, словно предлагая полюбоваться. Машка смущённо улыбнулась, надеясь, что директриса оценит губы по достоинству.

– Вот, – брякнула раскрасневшаяся историчка. За их спинами всё ещё слышался смех. – Полюбуйтесь, какими наши пятиклассницы приходят в школу. Это же кошмар! Это деградация полнейшая!

– Мимо меня она прошла в нормальном виде, – ответила директриса, удостоив Машку тяжелым взглядом, и та мигом поняла, что справедливой оценки можно даже не ждать.

– Значит, в школе намалевалась, – продолжала кипеть историчка. – Беседуйте! Мне надоело!

И, развернувшись, она вышла, громко цокая каблуками.

– Ты не знаешь, что в школу запрещено приносить косметику? – спросила директриса, и Машка потупила взгляд. Помада пламенем обожгла губы.

– Я думала, что…

– Ты не знаешь? – директриса повысила голос.

– Знаю. Мне казалось, что красиво…

– Нет, – брезгливость исказила усталое лицо. – Это некрасиво. Совсем. Это уродство. Ты похожа на пугало. Быстро умываться.

Машка развернулась, готовая броситься к раковинам у столовой, когда крик ударил ее под лопатки:

– И мне потом покажешься!

Ледяная вода колола губы. Руки покрылись бордовыми разводами – на светлой коже росчерки помады казались шрамами. Фыркая, Машка умывалась, пыталась оттереть стойкую помаду, но от этого лишь распухали губы, а натёртую кожу жгло огнем.

Через десять минут, когда прозвенел первый звонок, Машка предстала перед директрисой – красная, с губищами на пол-лица, но улыбающаяся.

– Ужас, – резюмировала директриса. – Больше чтобы я не видела. Иди на уроки.

И Машка пошла на уроки.

На лестнице её за рукав поймала Аяна – все прыщи сестра старательно замазала тёмным тональником и прикрыла пудрой, отчего лицо застыло восковой маской, но противная краснота всё равно шелушилась и насмешливо проглядывала пятнышками. Аяна была в бешенстве, глаза её налились гневом.

– С ума сбрендила? – зашипела Аяна, прижимая сестру к стенке. – Гони помаду!

С трудом нащупав ранец, пока Аяна держала её за плечи, Машка вытащила закрытый тюбик и сунула его сестре в руку, молясь, чтобы она не стала отвинчивать колпачок. Аяна бросила помаду в карман и, приблизив лицо, выплюнула Машке в глаза:

– Дома поговорим. Воровка!

– Прости, – пробормотала Машка, но Аяна уже не слушала – она побежала наверх, пытаясь не опоздать на уроки. Аяна училась в девятом классе, и все знали, что рано или поздно сестра уедет в город к Виктории, тоже зарабатывать деньги и тоже жить красивой жизнью.