— Ты могла просто уйти оттуда, если бы захотела.

— Да, могла. А вы могли уйти от Мэри, бросить её с теми гвендлами. Но не захотели, ммм?

Робин стиснул зубы.

— Ты обещала!

— Ох, ну что я за негодница?.. Вы правы, обещала. Плохо нарушать обещания. Если уберёте меч и подпустите ближе — я очень… очень убедительно попрошу прощения.

Она шагнула вперёд — так, что остриё меча едва не оцарапало нос. Робин не шелохнулся. Гелла картинно вздохнула.

— Я не виновата в гибели Колуэя. Виноват Тиберий, не пожелавший меня слушать, зато велевший казнить. Вермилий тоже не хотел никого слушать — включая вашего отца, но зато охотно жёг тут и там костры. А уж Винслоу… сами понимаете. Колуэй — нечто вроде ясного примера того, как всё выходит, если никто никого не слушает. Сгорела лишь одна ваша деревня, а было время — целые королевства пылали по той же причине. Барон наверняка много о том рассказывал, ммм?

Как ни странно, в её словах был смысл. Зачем ведьме сначала убеждать Робина в своих благих намерениях — а потом, когда он даже не сказал ясного «нет», просто так жечь деревню? Глупо это. Может, она и правда хотела, чтобы вышло по-другому. Или хотя бы не хотела, чтобы вышло именно так.

Либо Гелла просто водит Робина за нос. Сама же признавала, что такова её природа: морочить род людской. В конце концов, погибли не только колуэйцы — но также Вермилий с братьями ордена Перекрёстка.

А ещё…

— Что ты сделала с Мартином?

— Ничего такого, чему он не рад… или не порадуется скоро.

— Он жив?

— Пока что не мертвее вас. Думаю, скоро вы о нём услышите.

— Я тебе не верю.

— О, я не впервые слышу это от Гаскойнов.

Вот как? Неужто она имела в виду отца? Тот часто вспоминал, что видел нечто в Восточном лесу — и никогда толком не рассказывал, что. А может, это просто ведьмина ложь, призванная поколебать Робина.

Гелла мягко шагнула в сторону — попыталась обойти меч, но рыцарь не позволил этого сделать.

— Вы удивлены? Странно. Гаскойны живут здесь очень, очень давно… и я тоже.

— Насколько давно?

— Вы плохо знаете историю своего рода?

— Прекрасно знаю! Как давно ты здесь?

— Гораздо дольше, чем вы думаете.

Робин давно уже понял, разумеется, что Гелла — не просто ведьма в том смысле, каковой вкладывает в это слово Церковь. Не обычная женщина, спутавшаяся с тёмными силами. Она вовсе не человек. И всё же — прозвучало интригующе. С насколько древним существом Робин имеет дело? Так ли уж безумны языческие суеверия о Ведьмином Круге?

А что, если она и есть та самая Сибилхин?

Страх имеет одинаковую суть, да разную форму. Страшно и крестьянину, бегущему в лес при виде вражеских знамён на горизонте — и рыцарю, скачущему навстречу захватчикам. Боятся все, но ведут себя по-разному.

Робин всё-таки был рыцарем, на крестьянином. И его тянуло навстречу тому, что устрашает, а не наоборот.

— Дольше Гаскойнов?

— Дольше гвендлов.

В гвендлы-то утверждали, что жили в лесу и Вудленде всегда. Выходит — как минимум достаточно долго, чтобы забыть собственную историю. Хотя у гвендлов нет книг: так, вырезанные на деревьях знаки, не более. Немудрено забыть многое.

— Вы такой недоверчивый, сир Робин… Не понимаете, от чего отказываетесь. От великих даров и великой судьбы.

Кончик меча немного дрогнул, и Гелла придержала его пальцем. Робин думал, что тотчас ударит, едва ведьма попытается сделать нечто подобное — однако не ударил. Выглянувшее из-за облака солнце блеснуло на мече — и вместе с ним блеснула возле лезвия улыбка.

— Я ведь не просто соблазнить вас пытаюсь, ну право слово! Кабы только этого хотела — не стала бы раскрывать, кем являюсь. Ужели вы б тогда не пожелали тотчас, ммм?

Ведьма склонила голову, коснулась щекой плоскости клинка. Может, надо было что-то сделать, но Робин не стал делать ничего. Да: опять слова, звучащие логично. Если хочешь сгубить обманом — зачем представляться той, от которой лишь обмана и ждут? Однако же нечто ей от Робина нужно. В одни только благие намерения Тьмы он поверить был не готов.

Рыцарь не надеялся разгадать что-либо в янтарно-голубых глазах, но и оторвать взгляд от них не пытался. Робин вдруг вспомнил, что стоит тут с мечом наперевес, будучи совершенно голым — и понял, что его это больше совсем не беспокоит.

— Я не буду вас торопить. Таков Порядок: всему своё время.

Ведьма лизнула кончик клинка и отпрянула.

Проклятье, да что же это? Что она делает? Что творится с самим Робином?

Гелла сделала пару шагов назад — кажется, чтобы ещё раз, получше рассмотреть фигуру рыцаря. Ведьме увиденное нравилось, уж это читалось ясно. И Робин предпочёл не лгать сам себе, будто это ему не польстило.

— Понимаю, сир Робин: вы пока лишь чуть более готовы со мной разговаривать, нежели в первую встречу. А верить всё ещё не готовы. Но я действительно могу дать вам очень… очень многое.

Без сомнений. Вопрос только в том, что она собирается забрать взамен.

— Вот что, милорд… Ясное дело — я не та, кому добрый рыцарь охотно верит. Но ведь с отцом у вас отношения иные, ммм? Спросите старика Клемента о том, про что никогда не спрашивали. Что он знает о ведьмах. Что он видел в Орфхлэйте. Должно быть, это поможет нашему следующему разговору.

— Я не хочу тебя больше видеть. Никогда!

Прежде Гелла смеялась негромко, кокетливо — а теперь расхохоталась от души. В этом смехе Робин услышал нечто большее, нежели в любом человеческом голосе. Показалось, что от смеха ведьмы волны на озере поднялись и листва задрожала.

— Вот это шутка! Сами себе-то не врите, сир Робин… До встречи.

Она без спешки направилась прочь, в чащу — Робин глядел ведьме вслед, пока та не скрылась в тени, за толстыми старыми деревьями. Да: ложь у него вышла неубедительная.

Глядя на Кортланк издалека, всякий замечал три архитектурные доминанты. На западе, прямо из самих вод Эшроля тянулся к небу королевский замок. Против него, возле восточной стены, стоял Санктуарий: крепость столь же неприступная, с высокими башнями, однако менее помпезная. Ну а в самом сердце столицы, посреди Благодатной площади, высился собор Благостной Девы. Такой же могучий оплот веры в Творца Небесного, каковыми были замки Кортланка в военном смысле.

Собор для Тиберия был домом даже более, чем Санктуарий. Крепость ордена паладинов возвели в конце Великой войны, уже при жизни будущего магистра: он сам видел, как закладывались на окраине столицы первые камни. А вот главный храм королевства — вовсе первое, что Тиберий в жизни помнил. Вырос он именно там. Двадцать семь лет назад, в самое тяжкое для Стирлинга военное время, морозной и голодной зимой, кто-то оставил младенца у дверей храма. Тиберий никогда не желал выяснить, кем были его родители: всегда знал, что происходит каков есть лишь из Церкви. Ниоткуда больше.

Первые силы он обретал, забираясь на каждую из четырёх высоких башен собора, выстроенного в форме правильного креста. Глядя с колоколен на прекрасный город — познавал, как сам Творец Небесный глядит на сущее. Рассматривая великое изобилие деталей святого здания, которые видят сверху лишь само божество да звонари — впервые задумывался о сути поклонения.

Здесь же обучали Тиберия чтению и письму, здесь знакомили со Святым Писанием и науками. Тут ему, почти ещё ребёнку, вложили в руки меч — и тут же Тиберий произнёс слова обетов. Наконец, спустя годы, в этом же храме архиепископ провозгласил молодого рыцаря магистром.

Всё, чем Тиберий обладал, получил он именно на этой площади. Всем паладин был обязан ей.

Если встать лицом к главным дверям собора, глядя на окно-розу с удивительным витражом, подобное глазу гиганта-циклопа, то по обе руки окажутся здания очень древние. Ещё имперские. Слева — залы Конгрегации чистоты веры, откуда направляют на врагов паладинские мечи. Справа — резиденция архиепископа, откуда направляют стремления души каждого верующего.