***

Джамалутдин-паша пришёл в себя внезапно.

Это не было постепенным выходом из шока, долгим карабканьем из глубокого колодца отчаяния, в котором визирь сорвал бы все ногти, цепляясь за влажные камни. Ничего похожего: он просто вдруг обрёл полную ясность разума. Панику и растерянность как рукой сняло, сердце забилось ровно. Будто даже зрение обострилось.

Визирь понял одну вещь, которая сначала придала уверенности, а потом вызвала страх, почти что рвоту… но ненадолго. И страх, и отвращение он быстро прогнал. Итак, Джамалутдин-паша теперь превосходно понимал кое-что.

Халиф ему больше не мешает.

Мерзкая, даже богохульная мысль, однако в сложившейся ситуации — абсолютно верная. Теперь он — единственный человек в Альма-Азраке, могущий отдавать приказы кому угодно. Даже Сулим более не имеет той власти, что находилась в его костлявых ручонках несколько минут назад. Власть над толпой — допустим, но не власть над халифом.

Халифа нет. Прямого наследника престола тоже.

В данный момент и Альма-Азраком, и Мураддинским халифатом управляет он, Джамалутдин. И сейчас самое время спасать город — вместе со страной, потому как ни одно тело не живёт без головы. Будь то тело несчастного юного халифа или великого государства.

Незнакомый человек в доспехах, явно не из Святого Воинства или городской стражи, что-то говорил визирю — сознание вернулось как раз к концу речи. Джамалутдин успел разобрать нечто на тему ашраинов, но…

— Так… прошу прощения. Соблаговолите повторить ещё раз. Мне было дурно, я определённо упустил некоторые важные детали вашего донесения.

Воин повиновался без промедления — только успел прежде неглубоко поклониться.

— О мудрейший визирь, донесение моё состоит в том, что ашраины вошли в город!

— Как?..

— Западные ворота были атакованы с тыла. Это сделал Висельник. Многие стражники погибли, многие бежали — если позволите судить, слишком многие, чтобы не упрекнуть охрану в трусости. Висельник открыл ашраинам ворота.

— Ах, так он жив…

Толпа ашраинов на улицах столицы — новость очень плохая, особенно теперь. Однако известие о командире наёмников Джамалутдина порадовало: ясно, с кем можно вести переговоры. И очень кстати, что они с Висельником знакомы, пусть отношения не назовёшь особо тёплыми… Но ведь и дурными тоже не назовёшь.

Почти всё дурное, что было за последнее время между халифатом и Ржавым отрядом, легко будет списать на халифа. И при том почти не придётся солгать. Почти.

— Сколько их?

— Позвольте уточнить…

— Я говорю об ашраинах.

— Не могу доложить об этом с полной уверенностью, великий визирь. Тысячи. Может быть, пять тысяч или все десять.

Джамалутдин-паша никогда не позволял себе бранных слов — но нынче был предельно близок к тому, чтобы согрешить грязным ругательством. Конечно, ашраины из-за стены — это просто толпа голодранцев, у которых нет никакого командования. Нет даже оружия. Однако они злы, им совершенно нечего терять. А ещё их, да будет во веки веков проклят подлый Амоам — очень много.

Визирь по-прежнему не знал, сколько всего в столице верных халифату людей с оружием. Но как ни прикидывай — даже бой с одними лишь наёмниками не обещал выйти лёгким. А теперь…

Нужно смотреть в глаза правде, хоть она и горче миндаля. На то, чтобы и подавить наёмников, и очистить улицы от бунтующих ашраинов, сил в Альма-Азраке нет. С кем-то из них нужно говорить. С толпой — бесполезно, конечно, а вот…

— Где командир наёмников?

— Судя по всему, направился сюда.

— Прекрасно. Значит, и мы идём к лагерю. Соберите небольшой отряд. И нам нужны знамёна парламентёров… чтобы они поняли, чтобы не получилось… вот так.

— Я позабочусь обо всём, великий визирь.

— А ещё пошлите за Валидом: он нужен мне здесь немедленно, вне зависимости от обстановки в порту, будь даже она самой напряжённой или вовсе отчаянной. И начальника стражи приведите ко мне безотлагательно, поскольку разговор с ним именно здесь и сейчас обладает величайшей важностью. А если поблизости кто-то из великих вельмож — их я тоже хочу видеть больше, чем желаю увидеть рассвет. Ах… да, и Сулим. Сулим нужен немедленно. Обойтись без него сейчас невозможно совершенно никаким образом.

— Будет исполнено.

— Прекрасно. А теперь, пожалуйста, помогите мне встать.

***

До угла Ирма добралась быстрее, чем ожидала. Под конец даже шла, хоть и при помощи стены. До сих пор она никого не встретила, но осторожно выглянув из-за дома на углу — увидела то, чего не ожидала.

Порт! Перпендикулярная улица выходила к нему, и уже от угла было хорошо видно бухту. Возле пирсов толпились люди — вооружённые, но едва ли из Святого Воинства. Звучали голоса: кто-то с кем-то спорил, кто-то к чему-то призывал, издалека не поймёшь. Но что именно так взволновало мураддинов — ясно.

Гавань Альма-Азрака по-прежнему была полна мелких рыбацких судёнышек, торговых кораблей побольше — самого разного вида, пришедших со всего света. Виднелось и несколько военных галер халифатского флота: остроносых, с невысокой палубой и высоко задранной кормой. Но над всеми этими разномастными кораблями теперь возвышались два по-настоящему огромных судна, раньше стоявших вдалеке, на рейде.

Они уже совсем близко к Альма-Азраку, какие-то сотни шагов. Галеоны не встали на якоря: они ещё скользили по воде, разворачиваясь бортами к городу.

Несомненно, это те самые балеарские корабли, которые не раз обсуждали офицеры Ржавого отряда. Говорили о них Шеймус, Ангус и остальные с тревогой, хотя подробностей Ирма не разобрала или не запомнила. Значит — вряд ли на борту друзья, искать там помощи безрассудно. Не то чтобы у женщины был надёжный план, но раз нашла порт — хотя бы ясно, в какой стороне лагерь «ржавых». Лучше поскорее идти туда. Тем более что корабли могут отвлечь опасных для Ирмы людей…

Однако что-то удержало женщину на месте: предчувствие или вроде того. Хотелось посмотреть.

Расстояние и темнота не позволяли видеть, что происходит на палубах — и происходит ли что-то вообще. Возможно, у тех мураддинов были реальные причины обеспокоиться. Ирма же просто чувствовала угрозу. Как грозовая туча на горизонте: она движется плавно и грома ещё не слышно, но…

Вот и эти корабли, неторопливо и уверенно завершающие манёвр, устрашали.

Наконец галеоны почти замерли, а люди на берегу замолкли. Покой продолжился лишь миг.

А потом по бортам, один за другим, вспыхнули огни — и последовал раскатистый грохот. Люди на берегу бросились врассыпную, и Ирме тоже стоило спрятаться, но вместо этого она наблюдала.

Конечно же, ядра достигли берега быстрее, чем мураддины смогли убежать или найти укрытие.

Одни снаряды попали в кораблики у пирсов, с треском посшибав мачты. Другие врезались в стены прибрежных домов — проломив деревянные и выбив куски из каменных. Однако пушек на двух бортах было, может, с полсотни: многие ядра накрыли толпу, пройдя её насквозь и ничего целого на пути не оставив. Мураддинов, прятавшихся за ожидавшими погрузки ящиками, засыпало обломками стены, что нависала над их укрытием. Кто-то избежал встречи с самим чугунным шаром, упавшим рядом — но от удара разлетелись во все стороны осколки брусчатки.

Поднялась пыль, из-за завесы слышались вопли раненых.

Второй залп раздался быстрее, чем моряки смогли бы перезарядить орудия. И звучал он иначе, и был не таким плотным. Мортиры? Точно: Ирма не разглядела в ночном небе снаряды, взмывшие по дуге — но зато видела яркие вспышки, когда бомбы разорвались на крышах портовых зданий. Тут и там сразу же занялся огонь.

Нужно было убираться, причём как можно скорее — но Ирма просто не могла оторвать взгляд от происходящего. Картина бомбардировки заворожила её. В порту трубили тревогу, хотя канонаду всё равно слышал весь город. Когда строй Ржавого отряда давал залп — это уже была ужасающая мощь пороха, способная вселить страх в любого. Но балеарские корабли обрушили на город силу иного порядка. Созерцаемая мощь повергала в трепет. Пусть с кораблей бьют по столице вовсе не друзья — по гибнут под ядрами и бомбами сейчас мураддины. Это их стены рушатся, их дома пылают.