Фрэнк выдавил кислую улыбочку. Я рад, но нам ясно, что это совсем не так.

Безил качнул головой. Он был доволен уже тем, что возмущений не последовало.

— Через несколько месяцев я покажу тебе свой дом, если захочешь. У меня потрясающая коллекция сухих кактусов. — Он отошёл, разглаживая складки на халате. — Вечером зайду, а ты пока погуляй. Здесь, — он повертел рукой в воздухе, — атмосферка давит в последнее время.

Безил ушёл, даже не закрыв дверь, и теперь Фрэнк смотрел на бледно—оранжевую стену коридора. Может, он и посмотрит на кактусы, если доживёт до того времени.

Да, совершенно без разницы. Потому что, когда кажется, что умереть можно в любую секунду, то всё действительно не представляется важным.

***

Фрэнк обвёл глазами общую комнату. Это то помещение с решёткой. Вот только Фрэнк сейчас внутри, а не снаружи. Странно, но это даже к лучшему.

Айзек был здесь. Сидел в одном из кресел с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Немолодая женщина в бледно—розовой форме вводила ему в сгиб руки что—то из шприца. Фрэнк направился туда, оглядываясь по сторонам. Ему казалось, что на него со всех сторон хотят напасть, хотя людей здесь было совсем немного. Санитаров и то больше.

Женщина, сделав своё дело, отошла. Айзек нехотя и медленно открыл глаза. На них было страшно смотреть. Таких огромных синяков Фрэнк ещё не видел. Видимо, кому—то здесь приходится ещё хуже, чем ему. Фрэнка чудовище в последнее время почти не достаёт.

Он пододвинул лёгкое соседнее кресло ближе и сел в него, сгорбив спину и положив руки на колени.

— Галоперидол. — Зачем—то пояснил Айзек. — Спасает от ЛСД.

— Мне кололи. — Отозвался Фрэнк.

— У тебя шизофрения.

— У меня нет…

— Есть.

— Безил так же говорит.

— Безил толковый врач, но слишком консервативный, хотя нельзя человека, предпочитающего мальчиков девочкам, назвать консервативным.

Фрэнк не спросил, откуда Айзек знал. Глупо. По привычке он пожал плечами. Айзека сейчас было жаль. Просто Фрэнку не нравился этот галоперидол по непонятным причинам. Но Безил никогда не давал ему ненужных лекарств. Какое—то время ради смеха подменял ненужные таблетки всякими витаминами. По крайней мере Фрэнку было смешно.

Но тогда, видимо, Фрэнку это надо было.

— Почему ты здесь? — спросил он у Айзека. С самого утра его начал занимать этот вопрос.

— Я же говорил, у нас с ней своеобразная игра в салочки. Приходится бывать в разных ситуациях. — Айзек улыбнулся, как будто вспоминал что—то приятное. — Тем более, я нешуточно подсел. Так что всё вполне логично.

— Тебя выпишут скоро, значит.

— Вряд ли. Видишь ли, в ту памятную ночь нашей встречи, я сильно побеспокоил местных работников.

— И зачем нужно было это устраивать?

Теперь Айзек тихо засмеялся, сверкнув зубами.

— Ты забываешь, что я человек. Тогда был человеком, лишённым дозы. Всё вполне объяснимо. — Он пожал плечами. Задумался. — Знаешь, однажды мы играли с ней в игру. В одном маленьком городке ещё до начала эпохи стекла и стали. Тогда сложилась некая патовая ситуация и, странно говорить, мы ходили вместе с ней каждый вечер в небольшой бар.

— С кем? — вставил Фрэнк.

— С твоей знакомой. Самоназванной Сциллой. При мне она всегда принимала вид Мари, как будто могла обмануть меня. — Голос съехал на низкие и тихие тона. Айзек в прямом смысле смотрел в никуда, как будто снова был под наркотиком. — Мы ходили с ней в бар, и она вела интересную игру: мы сидели за дальним столиком, не разговаривали и смотрели на входную дверь. Она ждала первого посетителя после девяти вечера. Потом его убивала.

Айзек прикусил губу.

Фрэнк осмотрелся вокруг. Здесь было окно, но только без ручек и форточек. Разбить невозможно и легко открыть тоже.

— Зачем вы это делали?

— Она развлекалась, запугивала меня, чтобы я сдался.

— Что ж не сдался?

— Что ж ты не сдаёшься? Мы — люди одной породы и что не говори, но мы бессердечные.

Пусть будет так. Фрэнк не хотел спорить. Бессердечный — это не самое плохое.

— Так зачем я ей нужен, раз она ищет тебя? — немного раздражённо спросил он.

— Еда. — Ответил Айзек. — как Мари когда—то хотела сожрать мой разум, так Сцилла сейчас твой. Один наш общий грешок, ты понял какой, является так сказать, определяющим фактором.

— Но не я один такой во всём мире.

— Зато ты оказался рядом со мной. Можно не разрываться на два фронта. Это логично.

— Ну да, она сказала, что питается парадоксами.

— Её любимое. — Взгляд Айзека вернулся в реальность. Видимо, он перестал думать о Мари. — Что же ты сделал, а? Ты такой милый, даже не подумаешь. Хотя, если прижать…

— Отца убил. — Выдал Фрэнк. Стало так паршиво.

— Хм, сильно. Ей лет на пять хватит. — Протянул Айзек, снова прикрывая глаза.

Они замолчали. Повисла тишина, хоть и до этого они разговаривали шёпотом. Айзека, видимо, признание не сильно и потрясло. Фрэнка сильнее. Он повесил голову, потом закрыл лицо руками, пытаясь унять дрожь во всём теле. Это и вправду паршиво. Как катком по всему телу. И даже жалеть себя нельзя, потому что ты всё равно виноват.

Фрэнк чувствовал, как лицо становится то бледным, то красным. Чувствовал, как всё труднее становилось дышать через нос, и как это противно — ничего не видеть кроме влаги в глазах.

Теперь он вспомнил, что ему надо вроде бы как тоже сдохнуть. Потому что это было правильно. Потому что он ненавидел себя.

Айзек где—то там тяжело вздохнул. Ему как будто скучно.

— Захочешь сыграть в ящик, — раздался его голос, — сделай это с пользой. Эй!

Кого—то он позвал. Фрэнк спиной почувствовал, как на них обратили внимание. Он этого не хотел. Он хотел забиться в самый тёмный угол и быстренько по—тихому сдохнуть. Без пользы. Просто так.

Теперь в покое не оставят. Решат, что у безнадёжного психа случился припадок. И тут в голове резанула мысль: ведь он собирался сделать что—то полезное. За этим и пошёл к Айзеку. Забыл, что хотел.

Фрэнка подняли сильные и грубые руки, которые пахли горячей едой и чем—то резким. Его отвели в его палату, усадили на кровать. Голоса. В вену воткнулась острая игла и уже через пару секунд вышла. Фрэнк из—за выступивших слёз ничего не видел. Только размытые силуэты. И в одном из них узнал Айзека. Но того сразу же вывели из палаты, оставив Фрэнка наедине с белыми халатами.

***

Уже ночью Фрэнк проснулся. Айзек сидел на кровати у него в ногах спиной к стене. Окно было не зашторено, и через него в комнату проникал яркий для середины ночи белый свет. Фрэнку было холодно. Складывалось ощущение, что он лежит прямо на снегу при минусовой температуре.

— Я могу тебе сказать одну вещь. — Хриплым голосом сказал Айзек. — Все эти слёзы ни к чему не ведут. Тот, кто много плачет, то и больший эгоист. Это младенцы ревут для того, чтобы что—то сказать, но уже с года люди плачут только из—за жалости к себе.

Голос был спокойным, размеренным. Фрэнк слушал, но сильно не вникал в смысл сказанного. Глаза болели, как они всегда болят после истерики. Сердце болело, и он специально вспоминал свою семью, чтобы тревожить его ещё сильнее.

— Я вот что тебе хочу сказать, — голос Айзека возрастал уже требуя, чтобы к нему прислушивались, — человек плачет из—за гибели своего родственника, но он плачет о себе. Это он остался один, это на него свалилось такое горе. Ох, я бедный и несчастный! Тебя когда—нибудь волновали смерти, которые тебя не касались? — Айзек вытянул руку и ткнул ладонью Фрэнку в живот. — Представь, ты просто увидел, как хоронят совершенно постороннего тебе человека. Тебя это ни коем образом не тронет. Потому что тебе плевать на чужих! Твоя жизнь от этого не изменится и тебе плевать! Но вот когда умрёт кто—то близкий тебе, то ты плачешь, потому, что жалеешь себя.

— Помолчи. — Простонал Фрэнк.

— Можешь и послушать, не велико дело.

— Я не хочу.