— Кого?

— Детей.

— Я не думал совсем. — Этьен покачал головой. — Как хочешь? И иди ближе, хочу ближе.

Трахнуться хотелось, но нельзя было. Генри пересел к нему на кровать. Сначала Этьен залез на него, а потом они целовались несколько минут подряд. Генри колол своей бородой, но алкоголем от него не пахло. Генри был близким, своим человеком, от этого было приятно на сердце.

— Ты любишь меня? — Этьен посмотрел на Генри. Очень внимательно, зажав его лицо в своих ладонях. — Извини меня, Генри, я тебя извожу. Но не могу я. Совсем не могу.

— Ты о чем?

— Я не знаю, что дальше будет.

— Все хорошо будет. — Пообещал Генри.

— Ты же детей не бросишь, если что-то случится?

Этьен чуть не плакал. Сидел у Генри на коленях. Живот упирался Генри в грудь. С их детьми. Общими, маленькими такими, человечками настоящими. Аж двумя.

Генри снова поцеловал его, ласково погладил по спине, голове. Как Стефан, заботливо.

— Они же мои. Вы все мои сокровища. Как их назовем?

— Не знаю.

— Омегу как?

— Альфы будут.

— Почему?

— Просто так, назло тебе.

— А я омежку хочу.

— Мишель. — Этьен замер. — Мишель. Маленький такой, хорошенький.

— Омежку?

— Да. — Этьен кивнул, даже со страхом смотря на Генри.

— А альфу?

— Не знаю.

— Питер?

— Не смеши меня.

— А как?

Генри прижал его к себе. Очень крепко. К груди, к своему свитеру, слишком явственно пахнущему дешевым порошком. Рядом с Генри хотелось быть нормальным. Хотелось забыть Сэма, забыть свои проблемы и забыть Макса. Хотелось быть обычным омежкой, думать о готовке, нарядах, иметь много безмозглых друзей, воспитывать детей и каждый вечер встречать Генри с работы.

Очень хотелось. Как что-то неизведанное. Спокойное, семейное. Что с Сэмом когда-то запланировали. Хотели сделать так, как только Этьена выпустят из приюта, чтобы ничто над ними не висело и чтобы Этьена не кидали раз в месяц обратно, в детский дом, который ему и не нужен был.

Умные люди считали, что найти родителей — это семья, а вот найти любимого человека — плохое поведение.

Этьен потерся об него. Любит же. Что еще надо? Сам не знал. Чего-то особенного, наверное.

— Джеком его назови. — Проговорил Этьен. — Веселым будет. Джеком. — Засмеялся

— Неудачником. — Отозвался Генри.

— Не больше, чем мы.

— Джеком? — переспросил Генри.

— Не нравится?

— Я боялся, — Генри запнулся, — боялся, что ты Сэма вспомнишь.

Этьен вздрогнул. Сэм. Самый лучший. Тот, кого любить можно, кто его любил, кто его спасал, кто его пытался сделать счастливым. Кто тоже мечтал о детях, и кто боялся, что Этьен сильно маленький, что у него могут быть проблемы.

А потом предложил угнать тачку. Неожиданно, но так заманчиво.

Этьен набрал воздуха в легкие. Генри лучше. Надо запомнить. Сэм не святой. Совсем не святой.

— Нельзя. — Тихо пробормотал Этьен, потом громче. — Нельзя так.

— Все хорошо будет. — Заверил его Генри.

— Ага.

— Ты хороший, ты самый лучший, понял?

— Да.

— Я тебя люблю.

Этьен заплакал. Тихо совсем. Замарал свитер Генри своими слезами и соплями. Повсхлипывал. Счастье было рядом. Семья. Нормальная семья. Генри, дети. Как у всех. Сейчас Этьен хотел, как у всех. Этьен домой хотел. Хоть куда, но домой, чтобы о нем заботились и жалели его. Чтобы здесь не оставаться, чтобы его никто не сторожил, не допрашивал и не бил.

Омежку он давно хотел назвать так. Такое милое имя. Для нежного, хорошего существа. Это Сэм придумал, правда, но имя все равно было хорошим.

— Давай поженимся. — Выпалил Бартон. — Я помню, что ты отказал, но все же…

Этьен помолчал несколько минут. Бартон тоже молчал, только гладил его по спине и щекотал шею. Этьен даже засыпать начал.

— Отстань. — Наконец-то простонал он.

— Упрямец.

— Я не хочу так.

— Как?

— Из-за залета, жалости какой-то, что ли? Тем более, когда меня посадить уже завтра могут. Или убить. Или я сам подохнуть захочу. Нет. — Этьен качнул головой. В нос снова ударил запах кофты Генри. Резкий, химический, от порошка дешевого. Кофта была не простирана. Значит Генри сам стирал.

— Этьен…

— Нет.

Генри только сильнее прижал его к себе. Почти заставил задыхаться, пощупал живот, как будто случайно.

— Почему?

— Отстань. — Повторил Этьен. — Я хочу все по — нормальному, понимаешь?

— Не любишь меня?

— Люблю.

— Как альфу назовем?

— К черту Джека! Сам думай.

— Придумаю. — Пообещал Бартон.

***

Во первых, эта комната больше всего походила на небольшой школьный класс, но парты было всего три штуки. Окна, разумеется, не было, но были новенькие яркие светильники, которые резали глаза. Из-за этого школьный класс напоминал хирургический кабинет.

На самом деле это была одна из комнат в доисторическом громадном здании суда.

Этьен теребил свою тоненькую маленькую косичку, которую с утра заплел ему Стефан. Сидел он на твердом стуле, положив ноги на другой стул. Живот выпячивал вверх. Двое детей были какими-то огромными.

Перерыв чертов. Почти конец.

Еще в комнате был Смит. Медленно наматывал круги. Больше сюда никого нельзя было пускать. Стефан непонятно почему не захотел покидаться деньгами в обмен на определенные привилегии и остался где-то за дверями. Вроде, у него другие важные дела нарисовались.

Генри его тоже кинул и сейчас был на своей новой работе.

— Все плохо? — спросил Этьен.

— Почему? — Смит притормозил.

— Вы нервный.

Руки тряслись все больше. В тюрьму он больше не пойдет, хоть убейте. Если все плохо, то надо будет как-нибудь свалить из больнички да смотаться отсюда подальше. Его же должны отправить в больницу обратно до родов, не сразу же за решетку.

— Послушай. — Смит со скрипом выдвинул из-за стола еще один стул и уселся на него напротив Этьена. — Просто так тебя не отпустят.

— Я же был паинькой. — Хорошей такой паенькой, с милым наивным личиком, глупыми глазками, мешковатой скромной кофточкой и пузом под ней. Вежливым, с тихим голосочком. Чудо, в общем.

— Был. — Смит кивнул.

— Что тогда?

— С животом тебя отпустят, не бойся.

— Ладненько. В чем проблема?

— Я тебе говорил про условный?

— Это херня.

— Чтобы ничего незаконного не делал.

— Я и не собирался.

— Даже дорогу на красный не переходи.

— Не буду. — Этьен помахал головой, посмеиваясь. Условное — это…это ничего не значащее слово. Если Бартона там волновали какие-то формальности, то Этьену было до лампочки. На работу и с одной судимостью уже не берут. А он с миллионом на карточке и не собирался работать. На лбу ничто не пишут, на улице пальцем тыкать не будут.

Тогда какая разница?

— Смеется он. — Сквозь зубы проговорил Смит.

Этьен сморщил лицо, передернул руками и замолк. Полчаса еще оставалось. Потом — все. Он не думал о чем-то страшном в первый раз. Казалось, что пронесет, вообще казалось, что ничего он страшного не сделал. Он за всю свою жизнь никогда и близко не подходил к такому хреновому состоянию, которое накатило на него после того первого суда. Пять лет казались вечностью. Хотя они и были для него целой вечность.

Были бы тогда у него такие деньги и такие связи, как сейчас. Все было по-другому.

Хотя у него бы не было Стефана и Генри.

Но Сэм бы был живой.

Руки дрожали со страшной силой, сердце кололо и в груди все замерло, как от обезболивающего, которое дантисты колют. Тошнило, голова кружилась и спину ломило.

Когда судья соизволил вылезти из своей норы и когда Этьен снова предстал пред его светлыми очами, то он уже больше походил на наркомана во время отходняка. И тупой живот довершал картину.

Но когда ему сказали, что он виновен только в сокрытии и ради порядка дали один условный год, Этьен так криво и самодовольно ухмыльнулся, что вся картинка добропорядочного мальчика распалась по кусочкам.