Хозяйка любила её, Любаву. Своих детей у неё не было, был только племянник Борис. А Люба была смышлёная очень, и не понимая, что хозяйка не бабушка ей вовсе, а хозяйка всех вокруг тут обитавших людей, залезала к Варваре Ильиничне на коленки, просила рассказать сказку или спеть песню. Та была рада стараться, пела так, что кто слышал, останавливались послушать её чудесное пение.
Родители Любавы умерли рано. Отца по голове пнул бешеный жеребец, когда тот хотел приручить его, оседлать, а мать не смогла пережить этого горя. Она перестала есть, только и делала, что плакала да страдала. На дочку не смотрела, ни с кем не разговаривала, молчала, как воды в рот набрала, уставившись в одно точку на полу. Могла сидеть так цельный день. Помещица месяц на это смотрела сквозь пальцы, понимая её чувства. Потом пыталась поговорить, уговорить, о дочери напомнить, но без толку. Так она и потухла, как свеча, тихо ушла с открытыми печальными глазами.
Любава не могла понять, почему и куда делись оба её родителя. С тех пор хозяйка жалела девочку ещё больше, никому в обиду не давала, но и от работы её не освобождала. И выросла Любава в любви, хоть и была крепостной крестьянкой.
Борис ещё долго ходил к тётушке, облизываясь на девушку, как кот на сметану, но боялся гнева своей родственницы, поэтому с тётей больше о Любаве не заговаривал. Но женское, тем более взрослое женское сердце, какое было у Варвары Ильиничны, чувствовало, что что-то недоброе замышляет её племянник. Когда он приходил, тётя старалась узнать его мысли, планы, он говорил о том и о сём, но ни слова о девушке. Тревожно было у хозяйки на душе. Не хотелось отдавать ни за что Любаву этому уже закоренелому бабнику, игроку в карты, который и выпивал иногда, а, если выпивал, становившемуся буйному.
– Голубчик мой, я отдаю Любаву скоро, совсем скоро. Я так решила. Приехал недавно в уездный город молодой учитель математики и жену себе ищет, говорят. И добрые люди ему сообщили уже, что у меня тут девка достойная имеется. А чем она ему не жена? Красива, умна, читать умеет, по хозяйству всё знает. Он как увидит её, сразу купит, да и женится, от неё дети красивые родятся. Говорят, он характером кроткий, тихий и добрый, да и молодой. Как раз под стать Любаве, рублей пятьдесят за неё возьму, не меньше, – сказала дрожащим голосом Варвара Ильинична и вытерла нечаянно скатившиеся слёзы.
Борис молча выслушал, от гнева заиграл желваками.
– Так почему же ты отказалась продать её мне, раз продать хочешь не знамо кому, я ж просил тебя отдать её мне!
– А потому, что ты не стоишь её! Не дам я Любоньку в обиду. А он воспитан, не картёжник, небось, как ты! Да и деньги хорошие за неё взять можно. А коли оставлять её тут, покалечат, все в округе только на неё и зырят, знаю я это. Боязно за неё. А коли она с ним будет, всё же спокойнее мне будет за неё.
И лучше бы не говорила этих слов Варвара Ильинична, так как Борис тут же быстро и сухо попрощался с тётей и стремительно вышел из дома. Прыгнул на своего коня и умчался, что пыль стояла долго столбом.
– Что-то надумал, ох, чует моё сердце, добром не кончится, – сказала вслух Варвара Ильинична и перекрестилась, глядя на иконку.
Василиса
Родители Васи росли вместе в одном детдоме, делили кусок хлеба и конфетки на двоих с детства. Вместе окончили школу, где сидели все годы за одной партой, вместе поступили в институт, получили жильё от государства, женились, соединили свои квадратные метры в одно целое и родили чудное дитя. Они были так близки, что это было одно единое целое. Как один слаженный механизм, как точка, внутри которой ещё одна точка. Невозможно словами описать их единство душ, мыслей, помыслов, действий, дум, желаний. Другими словами, это был один человек в телах мамы и папы Василисы. Вот они и жили друг другом без друзей, без походов по гостям. Им было достаточно их двоих и дочки Василисы. И весь мир был заключён в треугольнике – мама, папа, дочка.
Однажды, сделав уроки, сидела девочка в своей комнате на подоконнике и кормила голубей, бросая им крошки хлеба в раскрытое окно. Когда всю мякоть хлеба съели птицы, корку стала грызть сама Вася. Один из голубей, очевидно, самый смелый, залетел в комнату, сел на подоконник, стал смотреть на грустную поедательницу остатков хлеба. Василиса спросила у голубя, будто он понимает:
– Чего тебе? Не наелся что ли?
– Нет, не наелся, наешься тут двумя крошками! Не могла что ли хотя бы кусочка три принести, нас-то тут много, – сказал голубь человеческим языком или прокурлыкал так, но Вася точно-преточно поняла этого голубя, аж раскрыла рот от удивления. Поморгала – не сон, а голубь продолжает:
– Не удивляйся, я такой вот голубь, говорящий. И сам не понимаю отчего. Но знаю, что тебе нужен друг, наслышан, если хочешь, им буду я? А ты меня будешь баловать, ну, хлебом вкусным кормить. Но нас тут целый рой, стая, орава, клан, табун, имей ввиду. А? Что скажешь?
Василиса не могла поверить в происходящее. Пока голубь говорил всё это, Вася перебрала в уме тысячу и одну комбинацию того, почему это может происходить: сошла с ума, заучилась, устала, долго не спала, глюки, отравилась, сон, попала в сказку, это какой-то фокус, папа придумал, наверное, чтобы рассмешить, но нет, голубь – вот он, а папа на работе…
– Что это!? Программа каких-то розыгрышей?! – восторженно крикнула она голубю, чтобы это слышали и оператор, и режиссёр, снимающие нелепые ролики. А голубь так деловито смотрел на неё: ну-ну, фантазируй.
– Хочешь – верь, не хочешь – нет. Иди, поспи, завтра я прилечу снова, не забудь хлеба побольше приготовить. И знай, я люблю батоны с маком! Точнее, мак в батоне. И, знай, мне нужна твоя помощь, – сказал голубь и вылетел в раскрытое окно.
Василиса долго стояла ошарашенная, хотела было побежать маме рассказать, но знала точно, что мама сейчас же вызовет докторов, скорую, поэтому не стала. Решила сама разобраться во всём. Подумать. Она дочитала параграф по истории, собрала учебники в портфель, быстро съела ужин, помогла маме с посудой и решила пораньше лечь в постель, чтобы поразмышлять хорошенько обо всём, что происходило. Измерила на всякий случай температуру тела, она была нормальной. Вася постояла у раскрытого окна ещё минут пять, думая, что голубь, может быть, ещё раз прилетит к ней поболтать, но уже начало темнеть, и в это время голуби просто так, без дела, не летают. Вася легла и только приготовилась обдумать происходящее, как тут же провалилась в сон.
Любава тем временем, продолжала жить и работать у Варвары Ильиничны.
Однажды хозяйка велела приготовить пирог из ягод, не жалеть сметаны да масла – гость важный придёт. Любава испекла самый лучший свой пирог. После обеда, к чаепитию, прибыл и сам гость.
У двери его встретила Любава. Пригласила войти. Он был очень хорош собой. Волнистые пепельно-русые волосы уложены назад, серые глаза засияли при виде девушки. Он был выше Любавы на голову, строен и модно одет. Он даже поцеловал её руку. Что для неё было очень странным, она застеснялась. Проводила к хозяйке гостя, а сама пошла посмотреть, не готов ли самовар. Самые красивые чашки уже стояли на столе в большой комнате, где они с хозяйкой раньше учили буквы.
Самовар был готов, и девушка, для начала спросив, можно ли подавать, принесла и поставила на стол медный, дымящийся паром, самовар. Налила в чашки ароматный чай с травами, порезала пирог, подала их в блюдцах, пожелала приятного чаепития и вышла.
Они, гость и хозяйка, около двух часов разговаривали о чём-то при закрытых дверях.
А Борис к тому времени готовил свой план. Зная о том, что тётя ни за что не изменит своего решения, решил Любаву украсть.
У помещика Бориса Ильина имелись свои крепостные крестьяне. Были среди них и трудолюбивые, а водились и не совсем примерные. Борис давно хотел избавиться от них, но вольную за просто так давать им не хотелось, а купить их никто не желал, и работали те крепостные, спустя рукава. И вот созвал хозяин таких двоих поздно вечером в один из больших амбаров для хранения зерна.
