Литмир - Электронная Библиотека

– Когда стук стал четким, я определённо решила, что это обязательно соседи. Я убедила себя, настолько сильно, что утром об этом даже и не вспомнила. А вы как думаете, это был скелет из шкафа? – она рассмеялась. У больных – смех больной. Он идет из глубины тела, и, проходя по горлу, чтобы вырваться наружу, теряет душу.

От своих откровений ей стало не по себе. Она тут же прикусила губу.

Николай Иванович напряженно записывал, и вытер пот со лба. В последнее время, он страдает чрезвычайно обильным потоотделением, но отогнал мысли о возможно существующей у него болезни, как представил, что будет рассказывать очередную историю сумасшедшей своей жене, за кухонным столом, поедая суп. В такие моменты, в ее глазах загорается возбужденный интерес, и она, присаживаясь рядом, аккуратно берет кружку с горячим чаем в обе руки, и внимательно слушает, слегка прищурившись.

– Опишите шкаф, – будто следователь на допросе, Николай записывал.

– Шкаф, как шкаф, – в интонациях проскальзывал скрежет – первый признак наступающей глубокой старости. – С рисунками.

– С рисунками? – вопросительно спросил врач. – Опишите.

– Этот шкаф еще стоял в моем детстве. Помню маленькая, я пряталась от него от папы, когда мы играли в прятки. Это было очень редко. Может поэтому я это так хорошо помню. Я даже не знаю, любил ли он меня, – немного подумав, она промолвила будто кому-то в сторону, – но это неважно.

Николай вдруг посмотрел на нее, не как на пациента, а как на человека. Он подумал, что можно всю жизнь искать ответ на вопрос, но так никогда и не найти, а потом все станет неважным. Неважно сколько денег, гектаров земли, машин, квартир, друзей, знаний, образования и даже любви… Николай почувствовал сострадание. Он посмотрел в ту сторону, куда она только что бросила эту фразу, и на миг задумался. Что за тень, ходила всю жизнь за этой женщиной, которая смирилась.

– У меня папа был художником. А мама поварихой. Мне казалось, они любили друг друга. Папа с работы принес кисти, краски, трафареты. Это был для меня сущий праздник, – она захлопала в ладоши. – Папа нарисовал аиста и кошку. Сказал, что это он и мама.

– Вы знаете почему аист – папа, а кошка – мама?

Валентина пожала плечами.

– Потому что меня нашли у кошки. Мне придумали сказку, что нашли меня не в капусте, как обычных детей. Будто аист перепутал адреса, и вместо того, чтобы доставить меня кошке, он доставил меня к моей маме. И на шкафу так и осталась эта картина, будто аист держит узелок с ребенком, а кошка на дереве сидит и ждет.

– А какая она? – загадочным шепотом спросила Инна. – Эта Валентина?

В этот же миг, кухня стала уютной и тесной. Николай говорит так тихо и мягко, что слышно, как бьется в стекло мелкий дождь.

– Похоже, в молодости она была очень красива. Правильные черты лица – судя по ее острому овалу, сменились на провисшую кожу, когда-то правильный, прямой нос стал лишь опорным пунктом для перемещения воздуха, а жизнь ее сгорбила и украла густые волосы, оставив доживать свой век седому пучку волос.

Сейчас ей, наверное, около 65, но я вижу, как душевные терзания ее истощили. Кажется, что она не держится за жизнь. Будто ей стало все равно – найдут ли ее или нет. Мне ее жаль. Знаю, врач, должен быть черствым камнем, но необъяснимое беспокойство… – Будто про себя он проговорил. – С первых минут, меня не покидает подозрения, что она что-то недосказывает. И такое непонятное чувство, что я ее знаю…

Николай задумался, опомнившись, быстро проговорил:

– Частичная потеря памяти, дезориентация, немного того, немного другого, вот тебе и псих.

Виновато заключил он, чувствуя свою некомпетентность. Он никогда с точностью не мог определить диагноз. Даже имея все факты на руках, симптомы на лице пациента, его всегда охватывал ужас, что сию минуту нужно выносить вердикт. Инна не заметила колебания Николая, она погрузилась в размышления, и спустя время добавила:

–Все мы сумасшедшие, кто-то больше, кто-то меньше.

Оставшись наедине с собой, он стал размышлять. Кто эта Валентина? Откуда она? Почему никто за ней не приходит? Как может такое быть, что был человек, который кормил собаку, гладил по голове своих детей, делился солью с соседом, любил и ненавидел, страдал, или был счастливым, но в миг-ничего не стало. Кто виновен в этом? Бог? Человек? Потеря связи с окружающим, отсутствие коммуникации может привести к тяжелой депрессии, а иной раз и к суициду. Были случаи, когда Николай с облегчением вздыхал, когда ему сообщали, что пациент из такой-то палаты, ночью повесился на простыне: «Что же, одним вердиктом меньше». Затем он с жадностью хватался за изучение болезни нового пациента, но восторг сменялся на уныние, а решительность на разочарование.

Валентина рассмотрела влажную таблетку, которую удалось на это раз не проглотить, и тут же ее выбросила. «После посещения этого врача, мне стали давать таблетки, от которых меня тошнит. Они точно посчитали меня за сумасшедшую. Теперь-то он от меня и слова не выудит. Они хотят, чтобы я все забыла. Тут из людей делают психов – глядя на своих соседок по палате. Я не психопатка! – в темноте ее губы бесшумно двигались. – Сколько я тут? Две недели, одну, или уже месяц? У меня нет ни телефона, ни блокнота с ручкой, ничего! Да тут нормальному человеку не место! Соседка по палате, говорила, что если не принимать таблетки, то мозг восстановиться через 7 дней…» Ее мысль оборвала Алевтина, которая проснулась и, закрыв одной рукой глаза, и другую руку вытянув, начала кружиться на одном месте и мычать. Валентина тяжело простонала, и повалилась на койку: «Психи».

На следующий день, она настороженно осмотрелась – в кабинете что-то изменилось. Утренний свет ровно ложился на стол, на котором предметы отбрасывали тень на гладкие полы. Подошва ее обуви, при каждом шаге, слегка звучала, и она крадучись подошла к столу.

– Вы заметили перемены? – строго спросил доктор. Она огляделась, и удивленно помотала головой. Взгляд доктора зафиксировался на ней, и она, оцепенев, как загнанный зверек, испугалась и съежилась. Валентина знала, что-то пропало, исчезло и, не удержавшись от пристальных глаз Николая Ивановича, пошла по комнате. Врач одобряюще закивал.

Положившись на свою тактильную память, она стала все ощупывать. Край стола оказался местами острым, поверхность шкафа ребристым, кожа на кресле проскрипела от ее пальцев, а металлическая спинка стула еще держала тепло от предыдущего пациента.

– Хорошо, я скажу вам в конце нашего разговора, – заигрывающая интонация доктора, сопроводила играющий палец в воздухе. От обиды у нее задрожал подбородок. С ней играют как с ребенком, но она знает ответ, но только вспомнить не может. И Валентина стала быстрее ходить по комнате, все, ощупывая, вымеряя шаги, злобно косясь на доктора.

– Вы принимаете препараты, которые вам прописали?

Она стиснула зубы.

– Если я вам скажу, что именно переменилось, вы станете со мной говорить?

«Дурак, – подумала Валентина, – Я и так вспомню».

– Вижу, что вы не настроены говорить.

Летнее солнце заслонило грозовое небо, и в кабинете стало сумрачно и душно. Запахло приближающимся дождем.

– Я думал над стуком в шкафу. Ваше подсознание, направило вам звоночек. Вы обращались к кому-нибудь специалисту?

Возмущение нахлынуло на Валентину, и ее грудь начала вздыматься. Нет! Не обращалась и не собиралась! Этот стук мог бы быть, откуда угодно, или даже во сне! Может вообще все это ей приснилось. Кто дергал ее за язык. Но тут же вспомнила этот стук. Ее сердце дрогнуло. Это был звонкий, не отрывистый, пугающий звук, будто некто сидевший там был юным озорником, играющий в прятки. Этот стук повторился еще через некоторое время, о чем она умолчала доктору. На этот раз, это был настырный, призывающий и громкий стук, от которого она вскочила, и побежала обследовать шкаф, перебирая вещи на верхней полке, перебрала вешалки с одеждой, открывала коробки от сапог – все, что хранилось в шкафу, было подвергнуто тщательному осмотру, и в конце, осталась в недоумении. Решив, что лучший вариант внушить себе, что это страшный сон, она легла спать.

2
{"b":"782756","o":1}