– Видишь, Виктор, какая у старших полковника гордыня, – разлил по стопкам-гренадёркам водку Рубанов, плеснув себе на донышко стакана в серебряном подстаканнике. – Твой школьный приятель Шамизон канцелярией в Семёновском полку заведует, и то ничего великого из себя не строит.

– Какой он мне приятель? – возмутился Дубасов. – Это что, Шамизонка из земгусаров в боевой полк пошёл? – поразился он. – Господа, недавно случилось ещё более удивительное событие – случайно встретился в штабе с полковником Кареевым.

– Иди ты! – поперхнулся водкой Гороховодатсковский.

– Вот те крест, господин портупей-юнкер, – перекрестился Дубасов. – Как положено, с трепетом встал перед ним во фрунт…

– Надеюсь, не растерял ещё выправку, – строго глянул на рассказчика старший полковник.

– Никак нет, господин козерогий папаша, – отрапортовал ему Дубасов. – Гроза Павловского училища отечески похлопал меня по плечу и произнёс из-под поседевшей, а некогда рыжей бороды: «Вольно, вольно сынок. Сразу видно, что моя наука на пользу тебе пошла. И чином уже со мной сравнялся.

– Он тоже полком командует? – налил в гренадёрские чарки водку Гороховодатсковский.

– Ну, образования-то академического не имеет, вот и не дают легендарному полковнику дивизию, хотя многие комдивы первыми при встрече честь отдают и по привычке во фрунт тянутся.

– Вот и поставили бы Кареева павловцами руководить, – хлебнул из стакана Рубанов. – А то в мае подчинили нас генерал-майору Шевичу, бывшему стрелку полка Императорской Фамилии. Ну и гусь… Ни разу не отдал себе труда наведаться на участок моего батальона. Сидит в своём блиндаже и красное вино попивает. Правда, есть одна особенность – как напьётся своего вина, любит рассказывать о службе в Императорских Стрелках, а когда перепьёт его, делится тайной приготовления какого-то особенного лукового супа, благодаря которому эти самые стрелки, якобы, метко стреляют.

– Ага! Ночью под одеялом, – едко произнёс Гороховодатсковский. – Всех уже донял своими воспоминаниями.

– Действительно неделикатно, надев Павловский мундир, всё время толковать о стрелках, – высказал своё мнение Антонов.

– Не просто неделикатно, а омерзительно, – вскипел Гороховодатсковский.

– И что, до сих пор стрелковой ностальгией вас допекает? – заинтересовался Игнатьев.

–Да полно вам, ваше сиятельство, – хмыкнул Рубанов. – Амвросий Дормидонтович, совершенно не читавший мадам Светозарскую, как-то, хорошенько приняв на грудь вражеского шнапса, с грохотом поставил стул перед генералом, верхом уселся на него, и, вперив суровый взгляд в командира полка, растрепал ему весь плюмаж, грозно зарычав на перетрухнувшего Дмитрия Дмитриевича: «Всё стрелки, да стрелки… Чёрт побери, ваше превосходительство… Коли надели Павловский мундир, станьте Павловцем и умрите им!» – Финита ля комедия… Воспоминания прекратились. Правда, и вином перестал старшего полковника угощать.

– Да без этой кислятины обойдусь, – вновь налил всем водки Гороховодатсковский. – Выпьем за победу, господа. Хотя с такими горе-военачальни-

ками победить весьма проблематично. Алексеев – ни столько генерал, сколько столоначальник. Таким в своё время Куропаткин был, и помните, чем всё закончилось в русско-японскую.

–Куропаткина, недавно, царь отстранил от командования Северным фронтом, назначив Туркестанским генерал-губернатором и командующим войсками Туркестанского военного округа. С туземцами он умеет воевать. У тех главное оружие – кетмень, а не тяжёлая артиллерия, – закашляв, поднёс платок к губам Антонов. – А вот Брусилов – умный генерал, – убрал платок в карман.

– Был бы умным, не стал бы гвардию по болотам в наступление гнать. Вы, армейцы, после Луцкого прорыва без ума от командующего Юго-Западным фронтом, а гвардия его ненавидит… Солдаты, безо всякого стеснения, называют Брусилова «Ковельский мясник». Ещё одно подобное сражение, и я тоже поддержу солдатское мнение, – вспылил Гороховодатсковский.

– Вы, господин бывший портупей-юнкер, хотя и стали полковником, однако командуете всего лишь батальоном, – поднявшись, жёстко глянул на Гороховодатсковского Антонов, и его голубые глаза стали свинцово-серыми от гнева. – Потому-то совершенно некомпетентны и абсолютно безграмотны в сложившейся обстановке, мысля лишь на уровне комбата.

– То есть, с твоей дивизионной штабной колокольни, я – невежда? А может даже и дурак? – тоже вскочил на ноги Гороховодатсковский, зацепив стол и опрокинув бутылку с водкой. – Зачем, скажи на милость, ежели такой грамотный стратег, нужны эти бессмысленные атаки при отсутствии тяжёлой артиллерии и авиации, на болотно-лесистой местности, по которой Игнатьев с трудом пушки до нас дотащил? – кивнул на артиллериста. – Штурмуем прекрасно оборудованный и подготовленный узел обороны, хотя первое Ковельское сражение выявило всю неосновательность стремлений любимого тобою Брусилова найти ключ к победе в гиблых болотах Стохода. Вместо стратегически безнадёжного Ковельского направления следует искать военные решения на других участках фронта.

– Каких, например? – несколько остыв, поинтересовался Антонов, приведя полковника в некоторое замешательство.

– Да на многих, Сергей Васильевич, – поставив бутылку, ответил ему Рубанов. – Можно было развить победу генерала Сахарова под Бродами, где Одиннадцатой армией, судя даже по газетным репортажам, взято в плен более двухсот офицеров, и нанесён урон противнику в двадцать тысяч личного состава.

– Так и гвардия взяла в плен двадцать тысяч человек и захватила у врага пятьдесят шесть орудий, – спокойным уже голосом произнёс Антонов. – Вот и сражайтесь дальше, развивая первоначальный успех.

– Извини, Сергей, но в данном вопросе, на мой взгляд, прав Амвросий Дормидонтович. Мы не лягушки по болотам лазить, добро бы, была в этом острая необходимость. Можно перебросить силы и развить наступление на фронте расположения Девятой армии Лечицкого, которая в боях пятнадцатого июля взяла восемь тысяч пленных, более двадцати орудий и около сотни пулемётов. Я смотрел по карте. Отбросив врага шестнадцатого июля, командующий армией прекратил наступление, озабоченный накоплением противника в Карпатах против своего слабого левого фланга.

– Ну, все вы тут в гвардии стратеги, господа, только Ковель взять не в силах. Разрешите откланяться… Дела, – коротко кивнув, вышел из блиндажа, расстроив компанию и внеся душевный разлад в когда-то сплочённые ряды выпускников Павловского училища.

– Пойду, Антонова догоню и чарку-гренадёрку в подарок передам, чтоб вспоминал о Павловском военном училище, – заспешил к выходу Рубанов.

– Чего-то не понял? – впервые в жизни растерялся Дубасов. – Поссорились что ли? Этого нам только не хватало… Причём не с пажом, а между собой. Давайте лучше выпьем, господа, – невесело произнёс он. – Не ожидал я такого печального финала встречи, – выпив, поднялся с места. – Разрешите откланяться, друзья. Может, когда-нибудь ещё раз встретимся, – как-то неуверенно произнёс он, поправляя портупею.

– Виктор, ты тоже уходишь? – влетел в блиндаж запыхавшийся Рубанов. – Очень жаль. Тогда прими от меня на память чарку-гренадёрку. А эту – тебе, Амвросий Дормидонтович. Последнюю, четвёртую, оставлю себе, а пажу…

– Фигу покажу, – срифмовал тот, немного развеселив товарищей. – Что-то не заладилась встреча. А я ведь попрощаться зашёл, – пожал руку Дубасову. – Скоро во Францию мой дивизион отправят. Да-да, – улыбнулся Акиму, пожав его руку. – Родственные связи. Надумал поглядеть, как их генералы своими лягушатниками руководят…

– Знаешь что, граф, прими от меня в подарок подстаканник. Будешь в Париже чай пить, глядишь, и меня вспомнишь, – обнял Игнатьева.

– Вот так и расходятся стёжки-дорожки, – вздохнув, произнёс Гороховодатсковский. – Павловский полк за июль тысячу бойцов потерял, – видно, продолжал мысленно спорить с Антоновым.

– Теперь тысяча свечей засияет в нашей полковой церкви, – перекрестился Аким.

– Какая тысяча свечей? – не уразумел лирического настроя товарища Гороховодатсковский. – А вся гвардия потеряла тридцать тысяч личного состава, – ахнул он, на минуту представив огромное гвардейское кладбище и осознав слова Акима о тысяче свечей…