Я ее понимаю. Как бы то ни было, Серпетис — сын ее мужа. Мужчина, только недавно достигший возраста, когда можно заключать брачные союзы. Она же — женщина, у которой есть муж и ребенок от этого мужа, более того, муж этот — владетель земель от неба до моря и до гор. Представить себе правительницу Асморанты, ублажающую двоих мужчин своего дома одновременно, означает отправить ее на костер. Вина в этом случае лежит целиком на Инетис — она нарушила брачную клятву, она прелюбодейка и обманщица, она носит в себе плод этого прелюбодеяния, хоть и совершила его не по своей воле.

И теперь в ее покои не заглянет маг, который за небольшую плату мог бы помочь ей избавиться от этого ребенка. Мои травы ей тоже не помогут, да Энефрет наверняка бы и не позволила мне их использовать. Инетис придется носить в себе это напоминание о ночи, которую она предпочла бы забыть, ей придется пройти через боль, рожая этого ребенка, а потом расстаться с ним навсегда, потому что он с самого начала ей не принадлежит.

Мланкин получит власть, славу и долгую жизнь за то, что позволит избранному родиться в этих стенах. Что получит за это Инетис?

— Зачем тебе этот пожар, Цили? — спрашивает она. — Зачем тебе огонь, смерть, зачем все это снова? Ты забыл запах костров, на которых сжигали магов? Ты забыл, как выглядит сгоревший на огне мужчина? Не оставляй меня! А вдруг что-то случится с тобой, вдруг нападут побережники или ты погибнешь в пожаре? Я не выдержу, если потеряю еще и тебя!

Она обнимает меня и прижимается лицом к моему плечу. Я глажу ее по спине и снова говорю то, что должен сказать:

— Все будет хорошо, Инетис, — и я верю в это. — Энефрет сохранит мне жизнь. Энефрет поможет тебе выносить и родить этого ребенка. Все будет хорошо.

Я и Орвинис покидаем самдун после обеденной трапезы. Мы говорим о пожаре и Шиниросе и уже проезжаем пару мересов пути по Обводному тракту, который теперь открыт для всех желающий, когда меня нагоняет посланный Инетис скороход. Стоило мне выехать из города, стоило мне переступить черту, отделяющую Асму от луга за ней, Инетис скрутили судороги. Ее выворачивает, корежит и ломает до тех пор, пока я снова не переступаю эту черту, пока не возвращаюсь в Асму — и как только я это делаю, боль проходит без следа.

Я пытаюсь уехать снова на следующий день, решив, что это совпадение — но все повторяется.

Я злюсь, Инетис рыдает, приходя в себя на пропитанных потом простынях из оштанского полотна, Серпетис, которого, как и весь дом, крики Инетис подняли на уши, холодно советует мне сидеть в Асме, если я не хочу, чтобы моя сестра родила раньше времени или умерла вместе с ребенком в своем чреве.

Сам он на следующий же день отправляется в Шин, сопровождая отряд готовых служить Асклакину воинов правителя, а я провожу весь день после его отъезда рядом с Инетис. Мланкин, похоже, не возражает, видимо, ему так даже удобнее — не нужно следить за мной, я тут, рядом, в его доме.

Мы с Инетис боимся того, что может случиться, когда Серпетис покинет пределы Асмы, но опасения наши напрасны. К вечеру становится ясно, что наша с ним связь окончательно разорвана.

У нас с ним разные пути.

33. ОТШЕЛЬНИЦА

Я держу в руке ведро с молоком и жду, пока напьется жадный теленок. Он все пытается лизнуть шершавым языком мою руку и тычется в пальцы мокрым носом, а я оттираю рукавом корса слезы и пытаюсь ему улыбнуться.

Я хочу уйти из Асмы. Я хочу никогда не встречать Инетис, не знать об Энефрет, не видеть устремленных вдаль синих глаз Серпетиса. Он держал меня за руку, пытаясь не упасть с края разума в бездну тьмы, он ронял мне на ладонь горячие слезы, он говорил со мной, как с равной, на дороге из леса в Шин, и я почти поверила в то, что мы сможем быть друзьями. На мгновение я забыла о том, кто я.

Уже выпал снег, и золотой глаз Чери светит на холодном небе, а перед мысленным взором все стоит тот день, когда Серпетис мне об этом напомнил.

В тот день, второй после нашего появления в Асме, я хотела навестить Инетис. От девушек, ухаживающих за скотиной, я уже узнала, что случилось. Инетис стало дурно, и она опорожнила свой желудок на глазах воинов Мланкина и толпы, собравшейся под окнами. Девушки строили догадки, большая часть из которых была верной, а делала вид, что ничего не знаю — и это было легко, потому что меня никто не спрашивал. Не знаю, сумела бы я солгать, если бы спросили.

Это был необычный плод, и носить его Инетис тоже не будет, как обычные женщины. И магия больше не могла помочь правительнице Асморанты. Правда, ей могло помочь доброе слово.

Стража не пустила меня, потому что я пришла в дом правителя после заката, но я не могла раньше — дела в хлеву заканчиваются поздно, да и нужно было привести себя в приличный вид. Я почти была готова к отпору, я знала, что меня могут не пустить.

Я не была готова к Серпетису.

Он вышел из дома навстречу мне, и солдаты торопливо расступились, извиняясь за шум у дверей дома нисфиура и отталкивая меня с дороги син-фиоарны. Но Серпетис словно ничего и не слышал, его словно совсем и не беспокоило бормотание стражи и мои вскрики. Я отскочила назад, уворачиваясь от друсов и отбежала на пару шагов прочь, набираясь храбрости, чтобы позвать Серпетиса, пока воины снова смыкали строй.

Что стоит ему махнуть рукой и сказать, чтобы меня пустили к Инетис? Ведь Серпетис знал, что так просто я не приду, и он знал, что случилось с женой его отца. Я подумала, что он поймет меня и сама сделала шаг вперед, когда он прошел мимо, едва не сбив меня с ног.

— Серпетис! — Мой голос дрожал, но имя его я произнесла четко. И стража, удивленная тем, что я называю наследника по имени, стала переглядываться, словно что-то припоминая. Не меня ли они видели два дня назад вместе с ним и правительницей? Не я ли вошла с ними в дом правителя?

Я ждала, что Серпетис остановится, что скажет что-нибудь. Он и сказал: не замедляя шага, не оборачиваясь, бросил на ходу всего одно слово:

— Син-фиоарна. — И пошел дальше, оставив меня ошеломленной и растерянной.

Я в растерянности заморгала и стала оглядываться по сторонам. Син-фиоарна? Наверное, я ослышалась. Наверное…

Я наткнулась взглядом на свет в доме и заметила стоящую у окна Инетис. Наши взгляды встретились, и по ее глазам я поняла, что она была свидетелем того, что только что произошло. Инетис опустила глаза и отошла прочь от окна, и мне не оставалось ничего другого, как тоже опустить глаза и уйти.

Она тоже могла замолвить за меня слово. Но не стала.

Я вернулась в дом для работников, уселась на свою подстилку в углу общей сонной и, поджав ноги, всю ночь просидела так, глядя перед собой и пытаясь справиться с незнакомым давящим чувством в груди.

Как я могла быть настолько самонадеянна? Как я могла даже подумать, что пара дней в доме Мастера и путешествие бок о бок из Шина в Асму что-то значат? Серпетис говорит с Инетис, потому что она — его мачеха, благородная, с Цилиолисом — потому что он тоже благородный и сын фиура Тмиру, и брат правительницы Асморанты. А кто я?

У меня не было друзей в Шембучени, а в лесу друзей не заводят. Мастер учил меня, был моим наставником, но не другом. Я почти не видела других учеников, а если мы и виделись, то говорили мало и только о магии.

Почему я решила, что Инетис и Серпетис мои друзья? Кажется, только Цилиолис проявлял какое-то участие, но наверняка это только потому, что я, как и он, ношу метку Энефрет. Я пытаюсь заставить свое сердце успокоиться, пытаюсь вернуть все, как было, но не получается. Слова Серпетиса жгут меня огнем. Он отказался от меня прямо, проведя четкую линию границы между син-фиоарной, сыном правителя Асморанты, и бывшим магом, простолюдинкой — одной из многих, жаждущих его милости. А Инетис, похоже, слишком меня жаль. Я не хочу больше навязывать им свое присутствие. Я не вернусь в дом правителя до момента, пока Инетис не родит этого ребенка.

Уже целый черьский круг я говорю себе это каждый день. И каждый день я жду, что Цилиолис или Инетис пришлют за мной или придут — жду, и ничего не могу с собой поделать.