— Пожалуйста, — слышу я ее звенящий голос. — Вы ведь знаете, что я не навредила бы вам. Отпустите меня.

Ее ставят на пол клетки, дверца захлопывается, и охрана запирает клетку на большой железный замок.

— Развяжите ее.

Теперь, когда магия и прутья не позволят девушке бежать, узлы развязывают. Веревку солдаты забирают с собой. Я слышу в коротком разговоре «Асклакин» и вспоминаю, что это имя шиниросского наместника. Чем же она ему насолила? Что она сделала?

— Жаль девушку, — замечает Улис.

Я понимаю, что нам надо ехать, если не хотим привлечь внимание — а мы его привлечь не хотим. Мы проезжаем мимо под скрип лебедки. Натягивающаяся цепь подтягивает клетку выше, и вот уже девушка повисает над ямой. Ухватившись за прутья, она что-то говорит своим тюремщикам, и это не мольба. Светловолосый едва успевает ухватить за руку своего смуглого товарища — тот уже готов был выпустить боевую иглу из перчатки.

— Увидимся на лобном месте, маг! — выплевывает он. — Поехали! Наместник ждет.

— Маг, — произносит Улис слово, которое я повторяю про себя. — Давненько магов тут не ловили.

Он оглядывается, но тут же поворачивается и смотрит на меня.

— Молоденькая ведь совсем. Изведет ее чарозем.

Я молчу. Улис прав. Маг эта девушка или нет, сильна ее магия или нет, от чарозема никому не спастись. Клетка не пропускает магию наружу, она не дает ей расправиться в полную силу, а значит, защитить себя девушка не сможет. Сколько она выдержит? Как долго должно будет продлиться наказание?

Мы едем дальше, и в сердце у меня снова вспыхивает ненависть. Нет, не вспыхивает. Она и была там, никуда не девалась. Эта клетка скоро сгубит еще одну человеческую жизнь. В чем состояло преступление этой девушки? В том, что она — маг, и ей не повезло попасться соглядатаям Аклас… Аслак… наместника на глаза? Но они всего лишь выполняют свою работу — не могут не выполнить, потому что тогда просто ее лишатся. Приказ Мланкина, отданный шесть Цветений назад, сгубит еще одну едва успевшую начаться жизнь.

Мы едем дальше, и вонь жуска становится все слабее. Уже видны городские постройки, слышны голоса людей. Дорога становится ровнее, и наши усталые лошади бегут рысью чуть шибче.

Шин — большой город. Он раскинулся на двух пологих холмах, от края до края пешком можно полдня идти. Рынок уже не гудит, но Улис говорит, что днем его слышно на обоих концах города — словно кто-то набил дзурами крепко завязанный мешок и хорошенько его встряхнул. По пути мы слышим разговоры возвращающихся из рабочей части города людей — все только и говорят, что о разбойниках из-за реки, да о мигрисе, который сегодня ездил с наместником на рынок, собирать гиржу.

Кажется, мы прибыли вовремя.

Дом наместника находится далеко от рынка, на отшибе. Мы подъезжаем к нему совсем скоро, проезжаем мимо, не сбавляя хода — просто два шиниросца, едущие по своим делам в другую часть города. Какой-то работник угрюмо выгребает из конюшен навоз, девушка в переднике стирает в корыте белье, но ни наместника, ни мигриса не видно.

На мгновение я позволяю себе смириться с тем, что опоздал. Уже поздно, какими-то неведомыми путями мигрис уже увез из Шина наследника, и план мой провалился. Но тут из дома выходит еще один работник, за которым следом на пороге показывается высокий человек в дорожной одежде. Он задумчиво чешет затылок и зевает, и я узнаю в нем мигриса Чормалу.

Мы доезжаем до конца улицы и сворачиваем за деревья. Я прошу Улиса остановиться.

— Дальше поедешь один.

Он неодобрительно качает головой.

— И куда же мне ехать по-твоему, благородный?

— Отправляйся в ближайший самдун. Жди меня там.

Улис прищуривается:

— В пабину что ль?

Я киваю.

— Да. Остановишься там, вот деньги. Я все разузнаю и найду тебя. — Я протягиваю ему кольца. Мысль о кружке пива и хорошей вечерней трапезе, а потом и теплой постели кажется такой притягательной. Если мигрис собирается уезжать, нам не придется отдыхать слишком долго. Как тогда быть с лошадьми, я не знаю. Они не вытянут еще одного перехода. — Ну же, иди. Теряем время.

Он берет кольца и цокает языком.

— Как ты узнаешь, в какой я пабине, благородный?

Я спрыгиваю с лошади и достаю из седельной сумки сверток с травами.

— А за это уж не беспокойся.

Я кладу сверток в карман корса и, махнув рукой, устремляюсь в сторону дома наместника. На ходу я растираю стебли мозильника меж ладоней. Сок обильно смачивает мои руки, и я протираю лицо и тело под рубушей, хлопаю себя руками по бедрам и голеням, бормоча присловье:

— Зелена трава, сокрой меня от глаз людских, мертвых и живых. Зелена трава, сокрой меня от глаз людских, мертвых и живых.

Сок на руках и лице начинает пощипывать кожу — знак того, что магия действует. Теперь меня не заметит ни один самый зоркий глаз. Я сокрыт чарами, которые может снять только маг воды, да и то, если умоет меня — а с магами воды я в доме наместника лясы точить не собираюсь. Мне нужен наследник, сын ненавистного Мланкина и прекрасной Лилеин, той, которая своим мужем была забыта уже через чевьский круг после смерти. Мою сестру ждет та же участь. Я не сомневаюсь. Быть может, правитель Асморанты уже сейчас стоит над картой своих земель и перебирает свитки людской переписи, припоминая, у кого из благородных фиуров засиделась в девушках дочь.

Мланкин очень хочет увидеть своего сына. Что ж, мертвым он его увидит.

Я подхожу к дому с подветренной стороны и останавливаюсь так, чтобы видеть, что происходит. Мигрис по-прежнему стоит у порога, очевидно, кого-то ожидая. Он приглаживает усы и смотрит вдаль. Кажется спокойным. Уверенным в себе. Решительным.

Из дома выходит юноша со светлыми, почти белыми волосами, и я понимаю, что это тот, кого я искал. У прекрасной Лилеин были такие же светлые, почти белоснежные волосы. Ошибиться невозможно — передо мной наследник, и слова мигриса только подтверждают мою догадку:

— Ну что, фиоарна, готов?

Юноша кивает, нетерпеливо отбрасывает со лба длинную прядь.

— Да. Чем скорее мы доберемся до деревни, тем скорее я увижу свою мать.

— Да, — говорит мигрис. — Ты сможешь попрощаться с ней.

Юноша сжимает зубы — я вижу, как ходят желваки на его челюсти. Он поворачивается в мою сторону и смотрит прямо сквозь меня.

— Фиуром в моей деревне станет другой человек. Ее дом больше не там, почему я не могу забрать ее с собой? Она потеряла отца, а теперь теряет и сына.

Мигрис пожимает плечами, проводит рукой по усам. Речь его спокойна, льется плавно, как река.

— Она знала, что этот день наступит. Твоя названая мать получит хорошее вознаграждение, она сможет купить себе дом в любой деревне Шинироса. Да и новый фиур не оставит вдову старого фиура без поддержки.

— Это не необходимость. — В сравнении с полноводной рекой речи мигриса речь юноши — быстрый горный ручей. Он не течет — сражается, не говорит — слова словно прорываются наружу. — Я хочу, чтобы эта женщина поехала со мной. Как наследник.

Если мигрис называет его фиоарной, значит, неутаимой печати в его руках нет. А это значит, что юноша еще никто, всего лишь неопределенный, и судьба его может измениться, и не раз. Мигрис, однако, не осаживает своего нетерпеливого собеседника. В Асморанте белые волосы — такая же редкость, как и разгуливающие под носом у наместников маги. И совпадение слишком велико — возраст, лицо, волосы — все указывает на то, что юноша на самом деле сын Лилеин. Неутаимая печать здесь — всего лишь досадная заминка на пути в Асмору. Но как бы ни хотел Мланкин увидеть своего сына поскорее, этой заминки не избежать.

Из дома выходит еще один человек, рябой мужчина плутоватого вида. Из разговора я понимаю, что все трое собираются ехать в деревню, разграбленную разбойниками в самом начале двоелуния. Неутаимую печать нельзя сжечь огнем и разбить кузнечным молотом. Рабрис — а рябой оказывается именно им — говорит, что готов ехать. Он заглядывает в глаза мигрису, а юношу словно не замечает. И говорит он только с Чормалой, не спрашивая у неопределенного наследника одобрения.