Стукнула дверь, на первом этаже громко зазвенели кружки и блюдца, будто обрадовались, что их потревожили в неурочное время. Надя вышла из комнаты, прокралась к лестнице и перегнулась через перила.

– Это просто немыслимо, Павел Павлович, – донесся из столовой измученный голос Каролины. – Она пробралась в дом, полезла в вещи Эстер… Надела ее платье… Так и до сердечного приступа можно довести, не говоря уже о… Ах, госпожа Тамара, мне так жаль. Моя вина… Не досмотрела…

Надя внутренне сжалась – от стыда. «Уж лучше бы в подробностях рассказала, какая твоя воспитанница сумасбродная и непослушная девчонка, – мысленно высказала она Каролине. – Мне, значит, регулярно на уши льешь, а как другим, так в кусты?»

– Не стоит, Каролиночка, – сказала Тамара Назаровна на удивление спокойно. – Я и правда, когда увидела… – она сделала паузу и несколько раз глубоко вздохнула. – Но не стоило мне поднимать шум. Девочка по-своему переживает… это все. Четырнадцать лет всего. Ребенок еще.

– Совсем не ребенок, – возразила Каролина. – В четырнадцать лет уже должно быть много мозгов.

Надя едва сдержала фырканье. Каролина, когда злилась или волновалась, говорила по-русски просто неподражаемо.

– Вещи Эстер увезут. Все равно они здесь больше не нужны… Надеюсь, тем и кончится.

– Вы не спешите этим заниматься, – проговорил отец своим густым голосом. – Я завтра уезжаю, Надьку заберу с собой. Я и так подумывал, но теперь решил твердо.

– Но я вовсе не хотела…

– Не переживайте. Думаю, так будет лучше для всех. А если вам, Тамара Назаровна, что нужно – обращайтесь смело. Я вам оставлю адрес своего поверенного, пишите ему, ежели чего.

Надя на неверных ногах вернулась в комнату и бессильно упала в кресло. «Если вам что нужно…» Решил возместить ущерб. Господи, как стыдно. Не стоило забираться в дом. Куда он теперь собрался ее увезти? В Москву? Но она так привыкла летом быть здесь, вдали от шумного города и светских приемов, куда ее иногда приглашали стараниями мадам Роже – близкой знакомой отца. Уезжать не хотелось.

Это Эстер наверняка бы обрадовалась. Она любила наряжаться, выходить в свет и потом взахлеб рассказывать, что увидела и услышала. Наде же куда больше нравилось носиться по здешним полям. Так, чтобы ветер бил по разгоряченным щекам, по рукам хлестали остренькие колосья, под босыми ногами – прогретая солнцем земля. Узнай Каролина об этих гонках – упала бы в обморок.

Раздался стук в дверь.

– Войдите, – буркнула Надя.

Встретив укоряющий взгляд отца, она неожиданно для себя шмыгнула носом. Почему-то вдруг захотелось плакать.

– Мы завтра уезжаем, – сказал Пал Палыч. – Собери вещи. Поедем сразу после обеда.

– Куда поедем?

– В Сибирь.

Надя остолбенела. Даже выбраться из кресла не смогла. Она знала, что отец ведет дела с сибиряками, но первая мысль была дурацкой и пугающей.

Сибирь. Туда, куда ссылают преступников. Но кто отправляет в ссылку за примерку чужого платья? Или…

Онемевшими пальцами Надя сжала серебряный полумесяц, припрятанный за расшитой накидкой кресла. Кража.

Пал Палыч ясно увидел ее испуг и криво улыбнулся. Наде враз стало спокойнее.

– Антон давно зовет навестить. Сейчас – самое время. Не хочу, чтобы ты тут одна оставалась.

Эти слова прозвучали странно. Как будто дело было не только в сегодняшнем скандале.

– Ну… Ладно. А Каролина?

– Думает пока. Как решит.

Пал Палыч кивнул ей и вышел из комнаты.

В голове все смешалось. Надя забыла спросить, насколько там холодно и как быть с одеждой. С перепугу ей показалось, что Сибирь – это что-то вроде Северного полюса, где царит вечный мрак и холод, снег лежит и летом, а по скованным льдом морям бродят белые медведи. Только спустя четверть часа мысли прояснились, и вспомнилось: Аюр рассказывал про реки и озера, про лесные ягоды. Он привозил с собой оленьи и беличьи шкуры, один раз и медвежью, но она была бурой, а не белой. Значит, все не так плохо. Да и дядя Антон, брат отца, давно туда наведывается, выглядит при этом вполне живым и довольным.

Забавно, подумала Надя, когда к ней это все не относилось, Сибирь казалась приключением, в чем-то даже романтическим – не зря Эстер была так очарована Аюром, выйти замуж за которого ей бы не позволил никто и никогда. Зато стоило далекому краю замаячить так близко, и сразу появились страх и тревожные думы о каторге.

Совсем успокоившись, Надя покидала в кресло несколько своих вещей, которые ей показались необходимыми, отложила оставшиеся сборы на утро и забралась в постель. Под одеялом мысли вернулись к беседе внизу и взгляду отца, полному укора.

Почему он не спросил, зачем она это сделала? Почему никто не спросил? Ей так хотелось услышать этот вопрос, словно, прозвучи он, ответ появился бы сам собой.

Правда в том, что Надя не знала, и ее это пугало. Она подошла к порогу соседнего дома по привычке. За окном комнаты Эстер померещился силуэт. В ушах зазвенело. Дальше все получилось само собой: миг, и она уже в комнате. Ей слышался шепот Эстер. Это не пугало, а забавляло – таким все казалось нелепым.

Достань из сундука платья. Это твои платья.

Надя так и сделала. Она говорила себе, что это весело. Способ посмеяться над Эстер. Показать ей и себе, насколько она была нелепа в этих своих платьях.

Но на самом деле Надя не знала, зачем.

Действительно не знала.

Надя понимала, что Сибирь находится далеко, но чтобы настолько? Такие расстояния ей не представлялись даже когда она читала об Америке и Австралии.

Сначала они отправились в Москву. Визитов не делали, только прикупили кое-что в обувном и магазине готового платья. К удивлению Нади, вещи Пал Палыч велел выбирать не особенно теплые, не зимние. Оказалось, что там, куда они едут, лето вполне обыкновенное, а вот зимой холодно.

– Снега много и морозно, – объяснил Пал Палыч уже в поезде. – Но не так, чтобы слишком. Жить можно. В некоторых частях Сибири гораздо холоднее. И если дело дойдет до зимы, покупать одежду надо там, здешняя – ерунда.

Каролина слушала его напряженно. Ее ухоженные белые руки с музыкальными пальцами то и дело норовили сжаться в кулаки.

Решение отправиться в Сибирь далось Каролине нелегко, но вот так просто уйти из семьи она не могла. Семь лет она прожила с ними, обучая Надю своему родному немецкому и подтягивая ее безбожно плохой французский, и заодно рассказывая обо всем, что знала – а знала она немало, в том числе и то, что, как шутил Пал Палыч, Наде учить было совсем не обязательно. Временами сумасбродная подопечная с несколько мальчишескими повадками выбивала Каролину из колеи, но все равно они с Надей хорошо ладили. Да и платили сносно.

Пал Палыч заверил, что поездка в Сибирь недолгая, бояться нечего – ей, как и Наде, поначалу пришли в голову страшные рассказы о каторжниках и женах декабристов. И еще он пообещал, что если Каролине придется тяжко, она сможет уехать. «Может быть, не сразу, – предупредил Пал Палыч. – Места там суровые, добираться трудно. Но я непременно все организую».

Его откровенность подкупила Каролину, и она решилась, хотя ей по-прежнему было не по себе.

В поезде ехали долго – считая дни, Надя сбивалась, тем более что от постоянного покачивания ее то и дело клонило в сон. Она старалась выскакивать на улицу на каждой станции. Там можно было купить что-нибудь вкусное – калач или кулек ягод, но, что куда ценнее, размять ноги и подышать свежим воздухом. Иногда удавалось ухватить газету. Пал Палыч предпочитал, чтобы Надя читала книги, а не «эту муру», но в поезде ничего не стоило дождаться, когда он задремлет, и забрать свежее чтиво. Каролина, вопреки обыкновению, не обращала внимания – тоже дремала или смотрела с отрешенным видом в окно, словно они ехали в один конец. Но и газеты ненадолго скрашивали осточертевшее перестукивание колес – в них, как правило, не было ничего интересного. Разве что попадались занятные шарады.

Пейзаж за окнами постепенно менялся. Леса становились сначала голенькими – здесь деревья еще не вполне очнулись от спячки, – потом – колючими; зеленые долины – мрачнее, небо с каждым часом как будто серело. Время от времени – так сложно было поверить глазам! – мелькали снежные полянки. Стало заметно прохладнее, особенно ночами – приходилось кутаться в шерстяные покрывала.