Подписав, что просили, я отправился гулять. Мне указали зайти после обеда, все будет готово, мистер Эндрю. Я отправил водилу обедать, и пошел изучать Люксембург. Чем и занимался некоторое время в ресторане. Запивая бычий хвост шабли, и сдабривая мороженое коньяком. Потом прошелся, посмотрел на Герцогский дворец. Издалека заценил со стороны знаменитый древний мост. Походил по пешеходной набережной, мимо фехверковых домиков. Очень Люксембург уютный и компактный. Старый квартал, древность, все дела. Уступами и ярусами к речке.
Зайдя в здание банка после двух часов, я снова оказался в той же комнате. Мсье Далье, выдал мне кучу бумаг, чековую книжку, карты. Я попросил отправить в Хельсинки факсом, для господина Виралайнен, мои реквизиты. Испросил разрешения о международном звонке. Получив оное, набрал номер госпожи Мустапяэ, то есть Ксении Андреевны. Она мне обрадовалась.
— Коля! Как тебе в Копенгагене? Как там у вас погода?
— Все нормально, Ксения Андреевна. У меня к вам просьба. Как я и предполагал, я не успеваю приехать. Так что завтра к вам зайдет господин Виролайнен. Отдадите ему конверт?
Я оставил конверт с ключом у хозяйки, рассудив, что усложнять ни к чему. Она не возражала. Еще бы! С учетом того, что я оплатил ей двухмесячную аренду. В расчете, что и Сурков потом у нее перекантуется. Не в Турку же, откуда у него вызов, ему ехать? В общем, попросил отдать, если меня не будет.
— Конечно, Коля. Только тут тебе телеграмма из Петербурга.
— Хм. Телеграмма? Не прочтете?
— Читаю: «Приехать не смогу. Ира болеет. Вика плачет. Сурков».
На случай экстренных неприятностей, была договоренность, что на имя Хиины Фред пришлет телеграмму, за подписью Иво. Поздравительную, с днём рождения. А как прикажете понимать это? Я с трудом подавил приступ бешенства, и желания крушить все вокруг.
Вице-управляющий, между тем, сообщил мне, что на мой счет зачислены пять миллионов сто тысяч. Мсье Ферье ещё вчера оставил распоряжение.
Не стал отвлекаться, набрал номер офиса господина Виролайнена. Сообщил его секретарше, что прошу ее босса завтра утром заехать к госпоже Мустапяэ. Он знает.
Уезжая, договорился, что будем на связи. Мне, в ближайшее время, поступят ещё средства, мсье Далье. Не сочтите за труд, оставьте сообщение в отеле.
Бесило то, что нельзя позвонить. Правительство СССР и Политбюро, специальным решением ограничили количество телефонных линий с зарубежом. Для удобства прослушивания. Насколько я помню, в Питере одновременно слушается, записывается и стенографируется, четыреста разговоров с заграницей. И вот, вдруг, в квартиру, что насквозь незаконно снимает Сурков, звонок из Бельгии. Бездельники из Пятого управления ГБ мгновенно сделают стойку. А дальше раскрутят Серегу по самый небалуйся.
Мы легко и приятно жили не особо скрываясь, исходя именно из того, что свалим. Потому что при внимательном изучении, у ОБХСС и ГБ к нам с Сурковым, и ко мне в особенности, масса вопросов. И никакой Иркин дедушка нас не прикроет.
Похоже, с Иркой и вправду что-то стряслось. И Серега не может её оставить. Можно вообще-то было сообразить, как оно будет. Просто я тоже как-то не особо смотрел вокруг. Вот же блин.
Выезжая из Люксембурга по шоссе Арлон, я глядел в окно авто, не замечая пейзажа. Оказаться одному в уютной загранице, вдруг показалось ужасно скучно.
Получу в Швеции вид на жительство. А потом поеду на Каннский кинофестиваль. Куплю красный Порш-кабриолет. Сниму какую-нибудь юную актриску. Уедем с ней в Неаполь. Море, солнце, кайф, — уныло размышлял я. И плевать мне на эту Вику, и этого Суркова с его Приходькой.
В чернейшей меланхолии, я вернулся в Брюссель. Возле Дворца Правосудия решил пройтись и слегка развеяться. Попросил водителя остановиться, вышел и отпустил авто. Начало темнеть. Свернул с бульвара и сразу же наткнулся на магазин «Оbservation et écoute». Шпионская техника. Мини-фотоаппараты, какая-то оптика, направленные микрофоны и другая с трудом угадываемая приблуда. Пошел дальше, посмеиваясь.
Потом, проходя переулками, я совсем ни о чем не думал. Просто глазел на витрины, и в окна кафе и ресторанов.
В каком-то из закоулков мое внимание привлекла одна из витрин. И я задержался, разглядывая то, что потом назовут винтаж. А сейчас это, скорее всего, лавка старьевщика. В витрине стояли довоенные ламповые приемники, патефоны, какое-то древнее зеркало, и клаксон от автомобиля. Сбоку скромно стояла пишущая машинка Ундервуд. С русской клавиатурой. Даже без ятей. В голове мелькнула мысль. Я закурил, и пошел дальше. Потом зашел в кафе, и попросил у бармена виноградной. Выпил, огляделся. Кафе Le Corbier. Ничего так. Обычные обыватели, не сильно состоятельные. А потом подумал — а неплохая ведь мысль. Бросил купюру на стойку, потушил сигарету, и пошел в лавку с древним хламом.
Старьевщик оказался аутентичен. Древний еврей с натруженными руками, седой бородой, и в очках. Отлично говорит по-английски, и даже по-русски немного, что меня умилило.
Да, мистер. Эта пишущая машинка продается. Не совсем исправна, но, за небольшую доплату, завтра можно будет забрать полностью работоспособную. На чем и поладили.
Потом я, уже перестав маяться дурным, насвистывая, вернулся в отель.
Нужно сказать, что персонал отеля Плаза, в отношении меня, пребывал в недоумении. Странный постоялец. Где тайные пороки? Кокс не нюхает. Мальчиков не водит, двух-трёх танцовщиц не пользует. Зачем тогда лучший отель, где все тайны скрыты надежней, чем где бы то ни было? Сидит, смотрит телевизор. Или куда-то ездит. Первоклассная выпивка и еда, много спит. Очень подозрительно.
Но теперь все встало на свои места. Начиная со следующего утра, я переодевался в свои повседневные джинсы-свитер-аляску, что для отеля полнейший зашквар, и чёрной лестницей уходил до позднего вечера. Отельная обслуга вздохнула с облегчением. Все ясно. Русский, похоже, играет в подпольном тотализаторе. Аж легче стало. А то в номер к нему заходить страшно, вдруг маньяк-расчленитель? А он всего лишь поигрывает на подпольных боях.
А я в это время сидел в номере полупритона на улице Коненк, и печатал на машинке. Вспоминая о Чернобыле, что случится через год, я испытывал глухую тоску и раздражение. Я не видел способа донести до руководства Союза эту информацию так, чтобы ее восприняли всерьёз. Представить, что кто-то из высших бонз, меня не только выслушает но и примет меры, было невозможно. Так появилась мысль заставить их. И я решил попробовать.
Я взялся напечатать два документа. Обширную справку об авариях и несчастных случаях на советских АЭС. Эта информация сейчас секретная. И, без сомнения, эта секретность сыграла дурную роль. Специалисты отрасли не знали о положении дел. А я свёл воедино все, что помнил об авариях и ЧП в разных ведомствах и на разных предприятиях. Хотя помню я немного, Кольская станция, авария на ЛАЭС, Билибино, Маяк, Нововоронеж, Запорожье… сведенное воедино, это впечатляло.
А вторая справка, это прогноз последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Технических, демографических, политических, экологических и т. д. Тоже ничего особенного. Но, сконцентрированное в один текст, это выглядело удручающе.
В общем, я поступил как Хемингуэй. Жил в приличном месте, а работал в криминальном квартале. Трудную битву с Ундервудом я проиграл, и решил не париться. Как печатается, пусть так и будет. Вся эта возня заняла у меня два дня. С утра до поздней ночи я печатал.
В один из дней, вернувшись в Плазу, выслушал что звонили из Люксембурга. Средства из Финляндии поступили.
Потом я попросил господина управляющего отелем порекомендовать мне юриста-адвоката. Чтобы он был вовлечен в юридическое обеспечение международных социальных проектов. Мсье Лакоб явно не понял, о чем я. Но первоклассного юриста мне сосватал. Для разнообразия он оказался немец, хоть и гражданин Бельгии. Хольгер Гребер, частное и корпоративное право, международные связи и проекты.
Побеседовав с господином Гребером убедился, что так и есть. И мы с ним, около двух часов обсуждали, как это будет выглядеть, студенческий обмен Сорбонна — Питерский финэк.
