В прошлой жизни я торчал у бабушки почти до конца июня. Наверное поэтому, у меня не случилось такого веселого возвращения. Скучно напились с Сурковым, и поехали в Питер, за приключениями, которых и нагребли полные карманы. В этот раз я искренне тащился и от себя молодого, и от ребят. И от нашего города, плывущего сквозь белую ночь, словно Летучий Голландец под парусами облаков, подсвеченных спрятанным за горизонтом солнцем.

Я, естественно, исполнил на гитаре все, что вспомнил из двадцать первого века, удивительно мало, кстати. Заодно и ненаписанные еще песни Кино, Алисы, и прочих Сукачевых. Если бы захотел, то в благодарность получил бы и тройничок, и вообще все что хочешь. Компанию нам составили девчонки из нашей школы. Они были глубоко тронуты моим проникновенным исполнением неведомых песен. Но я коварно разбудил их утром и утащил домой, делать приборку к приезду мамы.

— Коленька, я понимаю, ты из армии, — начала воспитание мама, — Но я умоляю, будь сдержаннее.

Я в это время варил в турке для мамы кофе, и следил чтоб не закипело и не сбежало. Поэтому только хмыкнул.

— Что ты хмыкаешь? Сначала я переживала, что парню четырнадцать лет, а он до сих пор ходит нецелованный. Потом боялась, что в один прекрасный момент ты заявишься с какой-то фифой и скажешь, что вы решили пожениться. А сейчас с ужасом представляю, что однажды в дверь мне позвонит зареванная деваха, и принесет в подоле!

Я разлил кофе по чашкам, подвинул маме сахарницу.

— Мамуль, ну я же не зверь какой, девиц тебе в зубы загонять.

— Вот как дам щас! Остолоп!

Вообще-то, первое, что сделала мама, убедившись что у меня руки-ноги на месте, и видимых повреждений не наблюдается — позвонила на работу. И доложила что в городе. Ну, режимное предприятие, то-се. Она занимает серьезную должность, и имеет репутацию человека безжалостного и отмороженного. Про неё по городу бродит баек больше, чем про начальника стройки. Как настоящих, типа той, что готовя приказ по управлению, она снебрежничала с планом перевозок. В результате на всех досках приказов некоторое время висел документ, изготовленный типографским способом. В нем, черным по белому, были написаны, в том числе, транспортные маршруты. И номером один — «Горком — на свалку». Все, конечно, знали, что рядом с горкомом партии начинается выемка грунта, что будут свозить и сваливать рядом с городской свалкой. Но вся стройка ржала и говорила, что Николаевна дала перцу! А ходят и чистые апокрифы. Что когда Славский привез какого-то партийного хмыря, с требованием ударно сдать досрочно, она, прям на партийной конференции встала, и попросила улучшить снабжение рабочих, а потом от них что-то требовать.

На самом деле, на совещании в узком кругу, главные начальники менжевались, а маманя наивно-недоуменно спросила: — А что, после всех происшествий, появился метод ускоренного затвердения бетонного раствора? Технология монтажа настолько продумана, что можно нарушать технологическую дисциплину? Проектант готов за это ответить? С чем идеи досрочно ускорить, с удовольствием отвергли.

Я потом, много позже, разговаривал с участниками того совещания. Их была всего дюжина, не считая министра и инструктора ЦК. Так что знаю подробности.

Тем не менее, мне заранее жаль девицу, что решится женить меня на себе залетом. Маманя сожрет её с костями.

Может от этого я, в прошлой жизни, и уехал аж в Обнинск. Ругаться с мамой была неохота.

Это сейчас я понимаю, что мама — та самая деревенская девчонка, что закончив техникум в Армавире, вытащила счастливый билет — комсомольскую путевку на Всесоюзную ударную стройку. Как полагается — в жопе мира, осуществляемую расконвоированными зеками. И, встретив там отца, его от себя уже не отпустила. Зубами, ногтями, и всем, чем можно, выгрызая себя из деревни. Имея маленького меня, умудрилась заочно закончить Политех. Отец ей делал задания по вышке и сопромату. Но тем не менее.

А так — очень красивая у меня мама. Сейчас ей сорок шесть. Хрупкая, большеглазая, с роскошными волосами. Только властная складка у губ намекает, что она не какой-нибудь сотрудник НИИ или зав библиотекой.

Мы пили кофе, и я рассказывал, как намерен дальше поступать. Мама не спорила. Очевидно обрадовалась, когда я сказал, что думаю доучиваться в Питере. Поворчала, когда услышала, что я намерен стать финансистом. Подумала, и сказала — а что, оно верней. Не смогла не съехидничать.

— Коль! А вот Сурков привез маме благодарственное письмо, от командования части. А ты что же?

Она прекрасно знакома с моими друзьями. А Сурков, оказывается, вернувшись, сразу ей отзвонился.

— Я мам, разжалован из ефрейторов в рядовые. За длинный язык.

И тут мы с мамой заржали. Она прекрасно знает армейский фольклор, специфика работы, и согласилась, что я не посрамил.

А дальше мы уже просто обсуждали новости, и как бы забрать бабушку, ведь не поедет, упертая. И откуда у тебя дорогая одежда? Я дам тебе денег, отдай Иве, нечего в долг жить.

Позвонил Сурков, он поехал в Судак. Узнав, что мама вернулась, попросил её к телефону, и минут пять мама с ним о чем-то хихикала, пока я делал кофе.

А потом до поздней ночи мы просто сидели на кухне и болтали. Оба понимали, что в следующий раз так же посидеть доведется не скоро, и искренне наслаждались общением.

На следующий день мать уехала в на работу в шесть утра. Я сонно сварил ей кофе, бурча, что моя женщина будет домохозяйкой, а свою мать я буду ей показывать когда она вздумает мечтать о работе. Она засмеялась, чмокнула меня, и сказала, что щи в котле, каравай, сам знаешь, и купи там же постного и сливочного масла, как ты без него неделю прожил. Фразу про то, что дядя Коля мне сала дал, ты не попробовала, она уже не слышала, сбежала по лестнице к машине.

На завод сельхозоборудования я пришёл после шестнадцати ноль ноль.

Проводив маму, завалился спать. Проснувшись попил кофе, и решительно дозвонился в Обнинск.

Но зато, попал сразу на декана. Он явно расстроился моему желанию перевестись, а не доучиваться. Пояснил ему про старушку-мать, что не могу оставить, и что буду помнить о физике тепловых процессов вечно. Ладно, приезжай в июле, сейчас сессия, не до тебя. А там, все документы подготовим за день. Генрих Матвеевич, давайте договоримся на точную дату? И пометим в своих молескинах. А то вы будете ждать, а я все не еду. Правильно, Андреев, что ты от нас переводишься! Куда ты там собрался, финэк? Вот там тебе и место! Второе июля, вас, товарищ бывший наш студент, устроит? На том и порешили.

Потом дозвонился до Иво. То есть разбудил его упорными гудками.

Ну, понять его можно. Моряк вразвалочку, сошёл на берег… вчера ходил на дискотеку.

Переждав пламенное эссе гомоэротического содержания, посвящённое целиком мне, сразу взял быка за рога.

— Значит слушай сюда, Ивик. Если моя маманя вдруг поинтересуется, ты мне одежду продал.

— Это вот те штаны и кроссы, что на тебе? И сколько ты мне должен?

— Но ты ещё скажешь маман, или ещё кому, кто вдруг спросит, что я сегодня ночью был у тебя на пирсе.

— А ты че, не придёшь?

— Ну ты шаман, в натуре.

— Колись, кто она??

Дальше мы с Ивой ещё немного поболтали. И, в конце концов, договорились созвониться завтра вечером. Чтобы вместе поехать послезавтра в Питер на первой электричке. Ему на работу, а мне по делам.

Уходя из дома, взял лист бумаги, написал на нем «Мама! Я ночую у Иво, на пирсе». Положил на кухонный стол, придавив ручкой.

У нас в городе есть заштатный заводик. Расположен за рекой. Туда я и пошёл, отстояв очередь в винном.

В заводоуправлении, немного обождав, был принят в отделе кадров и удостоен обсуждения моих перспектив, как работника этого завода. Нет, вакансии водителя сейчас нет. Но мы вас сразу возьмём слесарем второго разряда, нужно только сдать экзамен. Или стропальщиком. Зарплата сто пятьдесят, плюс премия. Предоставим место в общежитии, насчёт квартиры — пока ничего не обещаем. Хорошо, надумаете, приходите. Столовая — направо по коридору до конца.