На этих словах дядя Аскольд обхватил Олега за плечи, притянул к себе и, рассмеявшись, произнёс:

– Да, в упорстве ни тебе, ни Светозару не откажешь. Наша порода. Сам привык доводить любое дело до конца, прежде чем приступать к новому. Насчёт Радомира… Ведаю о вашем давнишнем противостоянии и разделяю твоё отношение к нему и его отцу, многие действия и порядки которого я не одобряю, но скажи, не считаешь ли ты, что в этом противоборстве ты сделал всё, что мог? Сейчас отступить, хлопнуть дверью, уйти – это и есть свернуть с пути, прогнуться перед трудностями. Все ли ты способы попробовал? Все ли ключи подобрал от этой двери? Думал ли ты об этом?

С задором в горящих глазах Олег ответил:

– Много думал об этом я, дядя, и потому хочу уехать, чтобы потом вернуть должок Радомиру и его своре. Я не бросаю эту дверь, а лишь хочу поискать правильные ключи где-нибудь, помимо родного городища. Потом обязательно вскрою этот замок, а ещё лучше – разрублю его. Здесь, в Снежинграде, всё крутится вокруг воли посадника, и я не вижу себе достойного поприща. Одни шугаются меня, памятуя, видимо, об отце, другие втихаря поддерживают, а может, общаются только во многом из-за тебя. Иначе и совсем не стали… Как я не стараюсь, чувствую себя изгоем.

Дядя тяжело вздохнул, и всё так же неспеша они пошли дальше по дороге.

– Гнев твой праведный, но никогда не одобрял я чувства мести и желания устроить возмездие за старые обиды. Помнишь, зимой мы часто играли в игру «царь горы»? Так вот, на этой горе царю всегда одиноко. По праву сильного он туда забрался, но рядом с собой ему уже никого не поставить, ни друзей, ни родных, ни соратников, и потому любому правителю приходится ох как тоскливо. Запомни это, и никогда, я надеюсь, ты не испытаешь бремя этой ноши! Потому не надо считать себя изгоем, и подумай над тем, что, возможно, отцу Радомира пусто и тревожно живётся в княжеских палатах, так как он знает, что многие из старейшин и купеческой знати жаждут оказаться на его месте, свалить с царской горы. Самые одинокие – это они там, а не мы. Им некому доверять и поговорить по душам.

– Верно, дядя, я как раз хочу найти друзей по себе, соратников с такими же взглядами и устремлениями, знаниями, чтобы вместе терзать любимое поприще, идти на подвиги и свершения. Жажду применить себя в деле плечом к плечу с простыми парнями, как я, которые бы всем сердцем желали перемен, справедливости и причастности к чему-то большему, чем простая жизнь ремесленника и пахаря, – горячился Олег.

– Многие великие дела и подвиги оборачиваются для простых людей большим горем и тяжёлыми испытаниями. Держи это напутствие при себе, – вставил дядя Аскольд.

Он остановился, окинул взглядом простиравшееся поле и ближайший косогор, по которому стелилась вечерняя мгла, и развернул мягко рукой старшего племянника, приглашая идти домой. Добрую половину обратного пути они двигались в безмолвии.

– Обрести друга, боевых товарищей, на кого ты мог бы опереться и которые стали бы тебе как родные, – это большая удача. Жаль было слышать, что тебе не удалось найти друзей, сплотить вокруг себя команду единомышленников в Снежинграде. Думаю, что тебе самому есть над чем подумать, почему так случилось. Списать всё на страх перед Радомиром и его сворой – значит не найти правильного ключа от двери. Другие парни чего-то не увидели в тебе, не нашли, не поверили тебе? Должна быть толика твоей вины, что не объединил их вокруг себя. Извини, если мои слова больно задели тебя, – участливо, но твёрдо заметил дядя Аскольд.

– Ничего, дядя, я привык, – уставший от разговора, грустно ответил Олег. – Могу тебе сказать, что я честно старался, держал себя, как центр другой силы, и, как мог, противопоставлял нас шайке Радомира, не давая в обиду тех, с кем общался, защищая обиженных ими парней. Но ты видишь, что есть, то есть. Похоже, усилий было недостаточно. Честно не понимаю, как надо было сделать по-другому. Я никогда не был главным заводилой, чтобы сыпать шуточками да прибаутками и веселить всех, если от меня этого кто-то ждал.

– Слышу в голосе сожаление, но не стоит себя корить. В тебе много сил, и ты хочешь применить их во благо. Это главное! Помни, что не надо спешить жить, у тебя всё ещё впереди, не торопи время, – на этих словах дядя взял левую руку Олега в свою, накрыл другой, и с торжеством отчеканил своим басом: – Ну что же, чувствую, что тебя не переубедить с отъездом, а потому даю тебе своё добро. Но при одном условии, что первое время подсобишь моему старому другу в кузнечном деле. Есть у меня такой в Великом Новгороде. На месте осмотришься и решишь, куда двинешься дальше.

– Как же я тебя люблю, дядя! Спасибо тебе за всё, – не выдержал Олег и со слезами на глазах крепко обнял великодушного великана.

– Полно тебе. Каждый птенец, оперившись, стремится вылететь из гнёзда. А ты у меня тот ещё ястреб. Ого-го, силушка! – дядя поднял руку племянника вверх, помахав ею из стороны в сторону. Затем нахмурил брови и продолжил: – С матерью твоей я сам переговорю завтра. Скажу, что отсылаю тебя на выучку, набираться опыта. Так будет легче это принять. Ты поэтому раньше вечера к ней не приставай с отъездом, чтобы дать время успокоиться. Светозар пока при ней, и я думаю, что она должна будет дать тебе своё благословение.

– Век буду тебе благодарен, дядя, – промолвил Олег.

Оба стояли неподвижно, дядя Аскольд медленно провёл своей рукой по светлым прямым волосам Олега, и могло показаться, что у этого большого сурового человека на глазах выступили капельки воды, заблестевшие от сияния только что вышедшего на ночной небосвод молодого месяца.

Сборы и приготовления к отъезду заняли большую часть месяца. Дядя, как и обещал, переговорил с Изольдой, и, конечно же, она не приняла новость об отъезде. Были и слёзы, и уговоры, и молчаливое несогласие, но мало-помалу мать смирилась с намерением старшего сына и заявила, что своего благословения не даст, но и препятствовать не будет. Дяде она признавалась, что с тяжёлым сердцем гонит от себя плохие мысли, как бы с Олегом не случилось чего-то, подобного случившемуся с её мужем, когда-то оставившего их ради лучшей жизни. Дядя Аскольд, как мог, утешал, убеждая, что молодого ястреба в гнезде не удержать и если запретить, то Олег сам убежит и не оставит никаких следов, а так лучше пусть он пробует на прочность новую жизнь под присмотром его старого товарища. Этот довод, да и, пожалуй, решимость в глазах старшего сына сыграли решающую роль.

– Ладно, по крайней мере, мой младшенький, Светозар, будет при мне, – сдаваясь, уговаривала себя мать Изольда.

Вечером накануне отъезда два брата расположились на одной из нижних ветвей большого дуба. Олег так и не успел основательно рассказать про свой отъезд младшему брату и поэтому тяготился ощущением недосказанности. Он любил Светозара и переживал, что оставляет его так же, как когда-то их покинул отец, и поэтому хотел найти особенные слова, чтобы братец понял его и не таил обиду. Олег помнил, как долго его беспокоило, что никто толком не объяснил, почему ушёл и как пропал их отец, как он мучился тоской по нему и что внутри себя так и не принял, не простил его. В последние дни Олега особенно остро терзали мысли, что по отношению к младшему брату он поступает так же, как его отец много лет назад, тем более, что даже самому себе он не мог толком объяснить, куда и зачем собрался.

Олег и Светозар срывали набухшие жёлуди и по очереди бросали их вдаль. Оба брата наслаждались тем, как от простого механического движения руки жёлудь по твоей воле устремляется на новое поселение в гущу травы и тем самым меняет свою судьбу.

– Сегодня ты мне не говоришь, что кидаешь дальше и точнее, – заметил Светозар, отправляя очередной жёлудь в затяжной полёт.

Олег перевёл взгляд на брата:

– Нет, не говорю. Такой день, что не хочется бросать пустые слова на ветер.

– Олег, почему ты уходишь от нас? Почему не можешь остаться? – совсем серьёзно спросил Светозар.

Старший брат не сразу ответил. Внимательно осматривая форму и поверхность каждого жёлудя, лежащих в руке, он бросил их один за другим и тогда ответил: