Две недели назад генерал Миранда, осадивший Маастрихт, который, как уверял Дюмурье, должен был пасть при первом же выстреле, выпустил по этому городу пять тысяч снарядов — и совершенно безрезультатно.

Еще не миновав льежскую заставу, Дантон уже встретил беглецов. Они принадлежали к корпусу Мячинского, который после кровавой и упорной битвы против австрийцев, сражавшихся под командой принца Кобургского, был принужден оставить Ахен и отступить к Льежу.

Тут Дантон изменяет первоначальное намерение и направляется не в сторону Маастрихта, а в сторону Ахена.

Расспросив беглецов, он узнает, что французам приходится иметь дело не только с принцем Кобургским и австрийцами, но и с принцем Карлом, храбро перебросившим имперские войска на другой берег Мёзы и дошедшим до Тонгерена. Однако чужих слов Дантону недостаточно: он желает увидеть происходящее своими глазами, добирается до Соманя и видит головные отряды австрийцев, выступающие из Анри-Капеля.

Итак, единственное, что ему остается, — позаботиться о благородных льежцах. Убедившись в этом, Дантон возвращается в город.

Он надеялся застать там Миранду, о чьем хладнокровии и мужестве был давно наслышан; однако нашел только Баланса, Дампьера и Мячинского, которые, сочтя свои силы слишком малочисленными, не осмеливались принять бой и намеревались немедля отступить к Сен-Трону, чтобы соединиться там с Мирандой и вместе дожидаться прихода Дюмурье. Нельзя было терять ни минуты. Колокольным звоном Дантон снова созывает льежцев в ратушу. Он правдиво, ничего не утаивая, описывает этим несчастным создавшееся положение, сулит им французское покровительство, клянется не покидать жителей Льежа до тех пор, пока они не окажутся в безопасности, но честно признается, что тех, кто не уйдет из города, при австрийцах ждет смерть.

Было пять часов пополудни; падал снег, да такой густой, что австрийцы не решились продолжать наступление и остановились в трех льё от Льежа, тем самым дав городу передышку, в которой тот крайне нуждался. Продолжи австрийцы наступление тем же вечером, льежцам не хватило бы времени на эвакуацию.

Меж тем Дантон сполна выказывает всю ту чудесную мощь, которой одарила его природа и которая проявлялась особенно ярко в минуты опасности. Он просит денег у богатых; раздает полученное бедным; реквизирует всех лошадей, все экипажи, все телеги; посылает за хлебом в Ланден и Лёвен; предупреждает жителей Брюсселя об эвакуации льежцев; приказывает устлать телеги соломой и сеном, чтобы женщинам и детям было легче перенести дорожные тяготы; отводит больным экипажи поудобнее; объединяет боеспособных льежцев в кавалерийский отряд из четырехсот человек (столько верховых лошадей отыскалось в городе) и отряд пехоты; отдает своего коня бургомистру, а сам пешком, с ружьем на плече, становится в арьергард.

В ночь на 4 марта мрачная процессия трогается в путь; уподобившись своим предкам, которые, будучи изгнаны варварами с насиженных мест и не зная, куда забросит их судьба, брели наобум в поисках новой родины, льежцы идут вперед, борясь с ледяным ветром, обжигающим лица, и страшным, поистине зимним морозом.

От Льежа до Ландена 8 льё.

Плач детей, стоны женщин, жалобы больных и раненых, спасавшихся бегством вместе с мирным населением, надрывали сердца всем французам, и в особенности Дантону, проникшемуся к льежцам искренним сочувствием.

Впрочем, у него были и собственные причины для отчаяния: он ни на мгновение не забывал о горестном расставании с женой, о мрачном доме в Торговом проезде, где умирала страдалица, которую ему уже не суждено было увидеть живой.

Тем не менее у Дантона не возникло и мысли покинуть несчастное стадо, чьим пастырем сделала его всемогущая судьба. Долг приковывал его к отступающим ^льежцам прочнее самой прочной цепи.

Около восьми вечера первые повозки достигли Ландена. Тогда Дантон передвинулся из арьергарда в авангард колонны; он приказал открыть все двери, разжечь костры перед всеми домами и перегородить пустыми повозками Маастрихтскую улицу.

На шоссе он выставил конных часовых. Самые большие неприятности сулило сен-тронское направление: ведь ночью французские войска оставили Сен-Трон.

Около полудня часовые забили тревогу: издали послышался стук копыт.

Дантон разместил в крайних домах городка два десятка стрелков, вооруженных аркебузами; еще шесть десятков человек расположились за баррикадой из повозок; всем им Дантон приказал целиться в людей и щадить лошадей, которые еще пригодятся для дальнейшей эвакуации.

Неприятельский отряд оказался уланским эскадроном, посланным в разведку.

Снег валил не переставая, так что в пятидесяти шагах уже ничего не было видно, и австрийские всадники беспечно приблизились к баррикаде. Когда им осталось до нее шагов тридцать, раздался страшный залп, и шесть десятков человек замертво упали на землю; кони же, оставшись без всадников, в испуге бросились врассыпную.

Уцелевшие уланы отступили на четверть льё, а затем, собравшись с силами, пустили лошадей в галоп и снова атаковали баррикады; однако град пуль лишил их еще трех десятков человек.

На сей раз уланы отступили и уже не возвратились.

Французы же занялись кто охотой за разбежавшимися лошадьми противника, а кто осмотром убитых: их шубы и меховые шапки пригодились льежским женщинам и детям.

Все дома на Сен-Тронской улице открыли свои двери льежским беженцам; во всех печах запылал огонь. В хлебе и пиве недостатка не было: Дантон расплатился бонами генерального казначейства.

В два часа беглецы смогли продолжить путь. От Лацдена до Лёвена всего шесть льё. Кони уланов, шубы и шапки солдат сослужили страдающим от холода льежцам хорошую службу.

Исход стычки с уланами был тем более удачен, что среди наших бойцов не оказалось ни убитых, ни раненых.

До Лёвена беглецы добрались к девяти вечера. Весь город был ярко освещен, чтобы облегчить устройство биваков; женщин и детей поселили в домах, мужчины остались на улице.

Дантон отверг предлагаемые ему кров и постель, бросился на кучу соломы и заснул.

Проснулся он после полуночи в настроении мрачном и отчаянном. Он увидел во сне жену и был уверен, что в эту ночь с 6 на 7 марта ее не стало и что она явилась ему, дабы проститься.

Назавтра он собрался покинуть льежских беженцев: теперь они могли уже не бояться неприятеля. Французы восстановили линию обороны позади Сен-Трона; корпус Миранды в полном составе разбил биваки между Ланденом и Лёвеном.

Однако несчастные льежцы уверовали в Дантона — этого кровавого трибуна, которого прежде так сильно боялись, — как в свой палладий. Женщины пали перед ним на колени и молитвенно сложили руки своим детям: пусть и они просят Дантона не покидать их.

Дантон подумал о своих детях, о своей жене, тяжело вздохнул… и остался с льежцами.

XLV

АГОНИЯ

Тем временем Жак Мере, верный обещанию, которое он дал другу? боролся со смертью, призывая на помощь все свои познания.

Расставшись с Дантоном в кабинете одного из секретарей Конвента, он выждал часа два, прежде чем отправиться в Торговый проезд. За это время грозный олимпиец простился с женой; о таком ли, однако, прощании она мечтала?

Когда Жак вошел к г-же Дантон, она улыбалась, но было заметно, что силы ее на исходе.

В ту пору врачи не имели истинного представления о крови, ибо химики стали исследовать ее состав лишь в XIX веке, поэтому болезнь, поразившая г-жу Дантон, была известна не столько под своим подлинным названием “анемия”, сколько под именем “аневризмы”, с которой ее нередко путали.

Постоянное перенапряжение нервной системы может привести к анемии — иначе говоря, к малокровию; особенно же роковое действие оказывают, как правило, огорчения и длительный упадок духа: кровяные шарики начинают с устрашающей быстротой таять, кровь разжижается, и внезапное кровотечение губит больного.

Понятно, что на г-жу Дантон, женщину спокойную, мягкую и набожную, события, в которых принимал участие — причем в качестве главного действующего лица — ее супруг, произвели самое угнетающее впечатление.