— Но кто ему сказал, что я в Вене?

— Я. Йозефплац, дом одиннадцать. Разве не так?

— О, Боже мой, все верно!

— Так вот, если бы у вас хватило терпения дождаться его, весьма вероятно, что в это мгновение он прижимал бы вас к сердцу.

— Во имя Неба, гражданин Дантон, — взмолилась я, — расскажите все по порядку, а не то вы сведете меня с ума!

— Ну да, только этого мне не хватало; вы знаете, какое несчастье произошло тридцать первого мая.

— Вы говорите о проскрипциях жирондистов?

— В действительности это произошло второго июня, не так ли?

— Да.

— Ну что ж! Жак давно рассказал мне о своей любви к вам и просил разыскать вас. Мне нет нужды говорить вам, каким образом я раздобыл ваш адрес; я получил его тридцатого мая; когда я второго июня предлагал ему спрятаться в моем доме, он отказался, сказав, что у него есть более надежное убежище; я думаю, на самом деле он просто не хотел компрометировать меня; расставаясь, я вручил ему записку с адресом: Вена, Йозефплац, дом одиннадцать.

— И он уехал?

— Я думаю, уехал.

— Значит, он спасся?

— Не торопитесь радоваться; Провидение — штука добрая, но капризная; во всяком случае, у нас нет никаких известий. Вы знаете пословицу: “Отсутствие новостей — хорошая новость”.

— Нельзя ли… — робко начала я.

— Говорите, — приказал Дантон.

— Можно ли таким же путем, каким вы узнали адрес, узнавать новости?

— Надеюсь.

— Что мне надо для этого делать?

— То же, что вы делали, пока вы были там, а он — здесь: ждать.

— Слишком долго придется ждать.

— Сколько вам лет?

— Скоро семнадцать.

— Вы можете подождать годик-другой и даже третий, и все же не успеете состариться до его возвращения.

— Вы думаете, через два-три года все кончится?

— Еще бы! Когда некого будет гильотинировать, это должно будет кончиться, а мы так рьяно взялись за дело, что это время не за горами.

— Но он…

— Да, я понимаю, вы тревожитесь прежде всего о нем.

— Вы думаете, ему удалось добраться до границы?

— Сегодня двадцатое июня; если бы его арестовали, мы бы об этом знали; если бы его убили, об этом бы тоже стало известно; самоубийством влюбленные не кончают. Так что, судя по всему, он добрался до границы. Я дам приказ полиции разыскать его и, как только узнаю что-нибудь новое, снова приду к вам, разве что…

Он рассмеялся.

— Господин Дантон, — сказала я, — позвольте мне поцеловать вас в благодарность за добрые вести.

— Меня? — спросил он удивленно.

— Да, вас.

Он приблизил ко мне свое страшное лицо, и я расцеловала обе его щеки.

— Ах, право! Вы, верно, очень его любите!

И он со смехом вышел.

О да, я люблю тебя, и ради того, чтобы вновь увидеться с тобой, я готова не только поцеловать Дантона, но пойти на любую жертву.

Через несколько дней Дантон снова пришел.

Лицо его было грустным.

— Бедное дитя, — сказал он. — Сегодня вы не стали бы меня целовать.

Я застыла, бледная, не в силах произнести ни слова.

— Боже мой! Неужели он умер? — воскликнула я, когда вновь обрела дар речи.

— Нет. Но он сел в Штеттине на корабль и покинул Европу.

— Куда он поплыл?

— В Америку.

— Значит, он вне опасности?

— Если не считать опасности быть избранным президентом Соединенных Штатов.

Я глубоко вздохнула и протянула руку Дантону.

— Раз его жизни ничто не угрожает, значит, все в порядке, — сказала я. — Сегодня я не стану вас целовать, но вы можете поцеловать меня.

На глаза его навернулись слезы.

Ах, мой любимый Жак, какое сердце бьется под этой грубой оболочкой!

5

0 мой любимый Жак, я только что видела ужасную картину; она еще долго будет стоять у меня перед глазами.

Я уже говорила тебе, что поселилась в маленькой квартирке на улице Гре.

Улица Гре ведет к улице Фоссе-Месьеле-Пренс, а та в свой черед выходит на улицу Медицинской школы.

Нынче вечером, когда Гиацинта накрыла на стол и подала мне ужин, я услышала за окном громкий топот; до меня донеслись крики разъяренной толпы:

— Жирондисты, это жирондисты!

Мне было известно, что Верньо и Вал азе арестованы. Я решила, что арестовали кого-то еще, и, несмотря на утешительные новости, которые сообщил мне Дантон, испугалась за тебя: представила себе, как ты находишься в руках жандармов, как они тащат, избивают тебя, как народ хочет растерзать тебя. Я как безумная выбежала из дому и бросилась вслед за людским потоком.

Перед домом номер 20[18 - Ныне номер 18. (Примеч. автора.)] по улице Медицинской школы, большим унылым зданием с башенкой на углу, собралась огромная толпа.

Раздавались злобные выкрики, кровавые угрозы; в воздухе звенели слова “убийство”, “смерть”. Все взоры были устремлены на первый этаж, но занавеси на окнах были плотно задернуты, и любопытные ничего не могли разглядеть.

Вдруг одно окно распахнулось, и бледная, растрепанная, окровавленная, разъяренная женщина высунулась из окна с воплем:

— Все кончено, он умер! Друг народа умер! Марат умер!.. Отмщение, отмщение!

— Это Катрин Эврар, это госпожа Марат! — завопила толпа.

Народ хотел ворваться в дверь, которую охраняли двое часовых.

Сквозь рев толпы я услышала бой часов, они пробили семь раз.

Толпа смела бы часовых, но тут прибыл комиссар с шестью полицейскими ближайшего поста.

Рядом с несчастным созданием, которое продолжало вопить, ломая руки, появился цирюльник.

— Смотрите, — сказал он, размахивая окровавленным ножом, — смотрите, вот нож, которым она его убила!

— Это все жирондисты! — закричала женщина. — Она приехала из Кана! Несчастная! Это они подослали ее, чтобы убить его!

Через открытое окно люди пытались рассмотреть, что происходит в доме; послышались возгласы:

— Я вижу его!

— Где?

— В ванне.

— Он мертв?

— Да, руки бессильно свесились, он весь в крови!

Потом послышался гул разъяренных голосов:

— Смерть жирондистам! Смерть предателям! Смерть друзьям Дюмурье!

Толпа была такой плотной, что я испугалась, как бы меня не задавили; видя, что тебя здесь нет, я стала думать, как бы мне отсюда выбраться, но вдруг почувствовала чью-то руку на своем плече.

Я обернулась и узнала Дантона.

— Что вы здесь делаете, вы хотите, чтобы вас задавили? — спросил он.

— Нет, — ответила я тихо, — но я услышала крики “Смерть жирондистам!”, испугалась и прибежала.

— Он в самом деле мертв? — спросил он.

— Похоже, что да. Эта женщина распахнула окно и объявила, что он умер.

— Его смерть — важное событие, — сказал Дантон. — Теперь снова польется кровь.

— Мне кажется, наоборот: это Марат жаждал крови.

— Нет, он начал уставать. Ему на смену придут другие; они поднимут его опустевшую чашу и захотят утолить жажду. Видите ли, дитя мое, смерть Марата означает нашу смерть.

— Вашу смерть! — воскликнула я.

— Особенно мою. Этот человек стоял между мной и Робеспьером. Робеспьер обрушивался на него, когда не решался обрушиться на меня. Я поступал так же. Теперь, когда Марата нет, мы окажемся с Неподкупным лицом к лицу: больше некому принимать на себя удары. Теперь — или Робеспьер, или я, и, кто бы из нас ни пал в этой борьбе — Республике конец. Вы встретитесь с Жаком Мере раньше, чем я думал, дитя мое! А пока хотите увидеть Марата?

— Великий Боже! Что вы!

— Напрасно, это прелюбопытное зрелище, вы никогда больше такого не увидите. Говорят, его убила девушка ваших лет, такая же красавица, как вы.

— Девушка! — поразилась я. — Не может быть!

— Вы разве не верите, что в наше время могут быть Юдифи и Иаили?

— Девушка! Что могло толкнуть ее на такой поступок?

— Любовь к родине; она увидела, что Франция бездействует, и сделала за нее то, что нужно. Идемте, говорю вам, ручаюсь, что вы не пожалеете.

— Но как вы туда войдете?

— Так же, как сейчас входят Друэ, Шабо и Лежандр; я войду как депутат.