– У! Я ему устрою! – восклицает старшая сестра сразу же, как только осознаёт свою человеческую сущность и возвращает теплокровность. Едва она заносит кулак над оставшейся кастрюлей, та и вовсе вся чернеет до самой крышки, будто закоптилась хорошенько, и в воздухе появляется явственный запах горелого, быстро разносящийся по всей квартире.
– Кто это там что сжёг? – сразу же кричит из комнаты Гаврила. – Опять, что ли, Ольга про кашу забыла? Сегодня жареная вместо недоваренной будет?
Оля краснеет и пинает кастрюлю от чистого сердца, заставляя её, подпрыгивая и гремя, укатиться в самый центр кладовки.
– Я к тебе ещё вернусь! – грозит сестрица кастрюле, потрясая сжатым кулаком, и, схватив с полки тару поменьше, быстрее убегает на кухню, лелея в своём сердце мечту о скорой расправе.
Каши мы, конечно, ждём ещё полчаса, хотя Ольга всё же пропускает момент, когда овсянка переваривается и начинает прилипать ко дну кастрюли. Всю сажу она любезно оставляет себе, хоть толку от этого мало – всё равно вся каша пропитана запахом гари.
Теперь, после плотного завтрака, наконец пора приступать к выполнению тётушкиного задания.
– Ну-с, что тут у нас? – заглянув в шкаф в комнате Инессы, важно изрекает Ольга.
Вообще, спальня тётушки всегда была и остаётся самым приятным и убранным местом в доме. Во многом благодаря моим усилиям, конечно, но и сама Инесса никогда не позволяет пыли и беспорядку надолго задерживаться на своей территории. Книги, в рядочек расставленные по шкафам, имеют какой-то порядок, ведомый лишь тётушке. Тонкий изящный ковёр с бахромой блестит ослепительной чистотой, что даже в тапках ходить по нему кажется кощунством. На кровати высятся взбитые подушки, укрытые пледом, расправленным и выглаженным. Со стен смотрят старые чёрно-белые фотографии семьи. Инесса, Анфиса, наши бабушки Вера, Милана, Галина и даже нечёткий выгоревший снимок прабабушки Акулины, покрытый паутиной царапин и трещин. Здесь есть и моя мама: портрет овальной формы висит над тумбочкой возле кровати, и с него на меня с сёстрами усталым взглядом взирает молодая изящная женщина с плавным изгибом шеи и бархатным взглядом. Красавица, каких поискать. Раньше я часто бегала в комнату тётушки, чтобы полюбоваться мамой, хоть Инесса и не любит, когда к ней заходят без спроса. После я всегда стояла у зеркала в ванной по часу и разглядывала своё лицо, пытаясь отыскать черты матери. Надеюсь, однажды я стану такой же красивой, как она. Мне бы этого хотелось. Хотя вон Ольга совсем не походит на маму – нос острый, брови прямые, как по линейке, и нет в её облике ни женственности, ни нежности – только какая-то неестественная прямота в каждой черте и строгость. Будто ей всего неделю назад исполнилось вовсе не пятнадцать лет, а уже все сорок!
Лера тоже боится заходить в комнату тётушки, хоть и знает, что своей любимице Инесса ничего не скажет. Сестра робко встаёт в сторонке, будто готовая в любой момент убежать прочь, а вот Гаврила сразу же с любопытством бросается разглядывать старые фотографии.
– Мы сюда по делу пришли! – напоминает Ольга, между делом копаясь в шкафу.
Он тёмной громадой занимает целый угол в комнате тётушки, и вытянутое узкое зеркало с шорохом ходит в зажимах, стоит только коснуться двери, где оно висит. Инесса раньше часто с гордостью рассказывала, что шкаф достался ей по наследству и хранит в себе дух множества поколений, и почему-то я всегда верила в эту историю. Наверное, это потому, что от старого дерева пахло древностью и немного дряхлостью. Шкаф, кажется, всегда был и всё ещё является главным элементом этой комнаты, и остальная мебель стоит тут исключительно ради того, чтобы подчеркнуть величие этого молчаливого мрачного гиганта на мощных коротких ножках.
– А что пропало-то? – интересуюсь я у старшей сестры, опасливо заглядывая в чрево тёмного шкафа. В лицо сразу же бьёт терпкий запах лавандовых саше, которые тётушка обожает раскладывать между стопками чистой одежды и глаженым постельным бельём.
– Я слышал про драповое пальто, – доносится голос Гаврилы из угла, где он без какого-либо стеснения рассматривает содержимое прикроватной тумбочки.
– Не лезь, куда не просят! – сурово грозит Ольга брату, и тот сразу же захлопывает тумбочку, делая вид, что он ни при чём. – Мне тётушка говорила про белые туфли и свою пуховую шаль.
– Прежде чем искать, всё равно нужно из шкафа выселить вора, – припоминаю я уроки.
– Верно-верно, – Ольга кивает. – Чего боится живущий в шкафу?
– Уборки! – восклицает Лера.
– Моли! Моли! – твердит со стороны Гаврила.
Я мгновение в нерешительности переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь подобрать вариант ответа получше, и в конце концов неуверенно предполагаю:
– Что его затопят?.. Дерево ведь разбухнет и потом развалится…
Ольга хмыкает.
– Ты близка, Варька. Но огонь будет действеннее всего.
– Ух ты! – Лера широко распахивает глаза, предвкушая зрелище. – Будем настоящий костёр разводить в шкафу?
Старшая сестра уходит на кухню и возвращается с коробком спичек.
– Так! Я буду делать, а вы смотрите, куда побежит! Только не пропустите, иначе ещё неделю не сыщем.
Сноровисто чиркнув серной головкой, Ольга поджигает зажатую в руке смятую бумажку и бросает её на подготовленное заранее блюдце. Жадно фырча, огонь охватывает бумагу, разгорается сильнее, а сестра тем временем протягивает руку с тарелочкой внутрь шкафа.
Свет на мгновение озаряет темноту, пламя вытягивается узкими языками и так и норовит добраться до развешенной одежды, но Ольга следит, чтобы ничего не загорелось. Через минуту, когда лёгкий запах копоти ненавязчиво начинает щипать ноздри, вредитель наконец-то решает показаться. С верхней полки с грохотом срываются несколько обувных коробок, падая на пол, гремят вешалки, сдвигаясь в хаотичном порядке, и одна из створок резко захлопывается.
– Следите за ним! – кричит Ольга.
С вешалок начинает падать одежда, и сестре приходится задуть огонь, чтобы пламя не перекинулось на ткань. В тот же миг всё успокаивается, коробки замирают на местах, никаких звуков из шкафа больше не доносится.
– Ну и где он? – оглядываясь по сторонам, вопрошает старшая сестра.
Гаврила расстроено пожимает плечами.
– Я не успел увидеть, – горестно признаётся он.
– Мне кажется, он нырнул в нижний ящик, – неуверенно протягиваю я, хотя до сих пор сама не знаю, правильно ли отследила путь вредителя, искавшего себе новое укрытие.
Тут голос подаёт Лера, робко жавшаяся возле входа в комнату всё это время.
– Он ушёл в зеркало. Я видела мелькнувшую тень.
– Нехорошо это, – подводит итог Ольга, ставя блюдце с пеплом на пол. Она необычайно сосредоточена, по-взрослому серьёзна. Даже в её взгляде, направленном на зеркало, читается собранность и непритворная озабоченность происходящим.
– И что делать дальше? – озвучивает общий вопрос Гаврила, садясь на край кровати.
Все мы вдумчиво изучаем зеркало, которое, кажется, никак не изменилось. С первого взгляда даже можно посчитать, что никого в нём нет. Но стоит мне втянуть носом воздух, широко раздув ноздри, как становится ощутим едва уловимый запах гнили. Это сладковатая вонь прелых яблок, горечь трухлявой древесины и кислая затхлость. Смрад идёт от зеркала. Чутьё никогда не подводит. Пусть в семье лишь у тётушки Инессы, как у старшей в гнезде, оно развито в достаточной степени, но и нам чутьё неплохо помогает порой, хоть владеем мы им все на весьма и весьма посредственном уровне. А Гаврила и вовсе почему-то до сих пор не научился пользоваться своим чутьём, что давно уже стало для нас предметом постоянных шуточек.
– По-хорошему, надо бить, – говорит Ольга.
– Инесса не обрадуется, – предупреждаю я.
– А какие ещё варианты? Из зеркала его никак иначе не выцепить!
Ольга приносит из кладовки большое белое полотно из старой разорванной простыни и стелет на пол. А после прямо на наших глазах берёт вешалку и металлическим уголком бьёт в центр зеркала. На гладкой поверхности появляется сеть длинных трещин, и почти сразу же осколки медленно начинают падать вниз, как куски облупившейся краски. Едва последний острый фрагмент оказывается в простыне, Ольга быстро связывает углы ткани.
